|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Будущее человечества Максим Москвин © 2005 Неожиданное увлечение Вся энергия передавалась на защитные поля. Наступила пора краткого отдыха, и многие старались воспользоваться возникшей возможностью, потому что скоро предстояло главное наступление, и никто не знал — чем может все закончиться. Шансы были почти равны. Но всеобщее воодушевление, царившее в стане Соединенных, давало надежду на победу. В один из последних вечеров все старшие офицеры по обычаю собрались в помещении главного штаба. С шутками и невинными розыгрышами они уселись поудобнее. Даже непоседливый и шумный Зоок, хаотично летающий под сводом ангара, успокоился, наконец, и забился в один из углов, уменьшившись в объеме и приготовившись. Приготовились все — в этот вечер главнокомандующий армией Соединенных, маршал Мерифло Груэнт собирался рассказать присутствующим еще одну из своих замечательных историй. Причина, почему такое количество слушателей набилось в отнюдь не безразмерное помещение, крылась отнюдь не в чинопочитании — это явление совершенно не прижилось в войсках вне служебной необходимости, а обстановка наблюдалась крайне неформальная. Дело было в другом. Все крылось в самих историях, которые Мерифло неторопливо, со странными, но чарующими интонациями впервые поведал нескольким близким друзьям и соратникам когда-то. Те, впечатленные необычайным талантом маршала и интересностью рассказов, пустили слух, и вот уже желающих стало больше, чем могло одновременно поместиться в самом большом по объему секторе, имеющемся на броненосце «Ян».
В этот раз маршал выглядел необычно серьезно и торжественно. Усевшись на скамью, отстегнув и бросив на штабной стол тяжелую кобуру с каноном, продемонстрировав тем самым собственную открытость и доверие к присутствующим, он, неожиданно тяжело вздохнув, начал:
— Друзья и соратники! Вы все собрались услышать от меня еще одну историю из тех, что случались со мной за те сорок лет, которые прошли с начала Великой Войны. Да, я сражаюсь дольше, чем любой из присутствующих здесь, а те люди, которые стояли со мной плечом к плечу в те давние времена, все уже погибли в боях. Я оказался самый живучий.
Карсу, зашелестев грудными пластинами, перебил маршала, пробубнив:
— Но Груэнт, вы же были одним из первых, кто создавал армию Соединенных!..
Все зашикали на упрямого горкарца, и тот, устыдившись, умолк. Мерифло, ничуть не рассердившись, продолжил:
— Да, я находился у истоков этой долгой войны. И моя сегодняшняя история, последняя, которую я расскажу вам, как раз напрямую связана с теми событиями. То, что вы услышите, я еще никому не рассказывал. Воспоминания об этих событиях жгут мой разум с тех самых дней. Но вот и сама история.
Маршал сделал паузу, как будто собираясь с силами.
— Когда мне исполнилось пятнадцать, и наступила пора Юности, то я получил хороший социальный грант, позволивший мне заняться любимым в то время делом. Дав мне большой грант, Социум попытался компенсировать потерю родителей. Родители мои всегда увлекались альпинизмом, и, не удержавшись, попали однажды в спасательный отряд, где и провели двадцать лет, до самой своей гибели при памятном еще и сейчас сходе лавины на марсианских пиках. Спасли двести человек, но сами отдали концы. Так то. Деньги мне родителей не заменили, но возможности я получил такие, что любой мой ровесник просто умер бы от чувства зависти. И правда, приобрести отличный скутер и провести пять лет, переплывая с континента на континент, под звездами Южных морей, заводя себе друзей и женщин в каждом порту — разве это не мечта мальчишки в пятнадцать? Несмотря на столь радужные перспективы, я выбрал другой путь.
Поглотившая меня ровно в миг, когда я осиротел, глубокая меланхолия вылилась в мое увлечение той странной и самобытной прозой, вызывающей щемящие вибрации души, которую подарил человечеству век двадцать восьмой от Рождества Христова. И это определило многое. Непосредственным же поводом, вызвавшем события, повлекшие столь значительные изменения в моей судьбе, явилась шутка моего двоюродного дядьки, взявшего меня к себе жить. Дядя слыл заправским шутником. Хоть и добрый по натуре, розыгрыши он практиковал разнообразные, и зачастую, макабрические. Я прожил у него в семье остававшиеся до моей Юности всего два с четвертью года. Первые несколько месяцев дядя не рисковал шутить надо мной, боясь довести меня, огорченного смертью родителей, до исступления, но потом его страх куда-то улетучился, натура родственника возобладала над его сдержанностью и в один прекрасный день на полу рядом с моей кроватью, проснувшись по утру, я обнаружил тонкую брошюру. Это был мой первый рассказ-Ритм, прекрасный образец той, довольно подзабытой в настоящее время литературы. Мой родственник знал о том эффекте, который оказывает чтение подобных произведений, но откуда он услышал об этом, а главное — где смог раздобыть покрытый пылью веков экземпляр? Я не спросил тогда дядю. Помню, я напропалую прорыдал над строками рассказа остаток дня, и испугавшийся до колик Орзия — так звали дядю — долго ломился в запертую мной дверь, умоляя меня не совершать непоправимых поступков. Глупец! Я ни секунды не потратил на мысли о самоубийстве, либо чем-то подобном. Вся моя сердечная грусть переплавилась по канонам квинтэссенции Ритма и стала страстью жизни.
Но вернемся к делу. Когда кураторы Социума пригласили меня на обычную свою беседу, предшествующую тому моменту, когда отрок получает свой первый гражданский статус и получает тем самым первый кусок свободы, они совершенно не подозревали о моем желании. Услышав не об увеселительных путешествиях и не о героических поступках, но о дороге на Реюнион и документе, обеспечивающем открытый доступ к Сборникам сапиенс Хомо, кураторы задумались. Старший из них, уже убеленный сединами, что говорило о возрасте лет в двести, не менее того, вышел из-за кафедры, и приблизился ко мне. Несколько мгновений он стоял, разглядывая меня в упор, потом произнес:
— В возрасте вашем, Юноша, свойственно забивать себе голову различными глупостями, как то — женскими прелестями и грошовыми похождениями, а не пыльными архивами давно почивших в бозе и окончательно преданных забвению авторов. Ваши претензии особенны, и могут быть не удовлетворены. Ждите.
Желание мое выглядело необычно, и являлось необычным. Однако, размышлениям не дано было взять верх над краткостью решений — через сутки я получил от правительственного курьера пакет, содержащий билет на Реюнион в оба конца, межзвездную карту полного пансиона на тысячу восемьсот суток и небольшой сиреневый кусочек пластика, испещренный кодами и невидимыми идентификаторами. Так выглядел мой пропуск в мир, ценность которого могли оценить исключительно увлеченные особы. Тепло попрощавшись со всей семьей дяди, давшей мне временный приют, я отбыл. Тогда, полвека назад, в безмятежное довоенное время, космический перелет представлял собой приключение совершенно не в том смысле, что вкладывают в это определение сейчас. Я, редко встречавшийся до того с представителями других разумных рас, за время, проведенное на борту пассажирского судна, доставившего меня на Реюнион, повстречал представителей многих разумных из тех, кто впоследствии стали моими боевыми соратниками. Помню, как я с глуповатым от удивления выражением лица смотрел на впервые в жизни увиденного раффи.
В аудитории зашевелились, в адрес повисшего в углу Зоока послышалось несколько веселых замечаний, на которые тот, ерзая в полусфере боевого костюма, шутливо отвечал. Дождавшись, когда все успокоятся, Мерифло, с тем же серьезным видом, возобновил повествование:
— К моменту прибытия на планету я переполнился впечатлениями. Но при этом ни чуть не отвлекся от главной цели моего путешествия. Круговерть бурной жизни центральной планеты, столицы Галактической Архи, завертела и закружила меня сразу же по прибытию, и исторгла только тогда, когда я предстал перед великолепным в своей гармоничности и законченности архитектурным ансамблем, служившим вместилищем для Сборников знаний разумных. Главный архив всех рас. Все, представляющее культурную ценность, что было когда-либо создано и каким-либо способом сохранено — все это хранилось там. Исчерпывающий кладезь знаний. В том крыле, где находился Сборник сапиенс Хомо, меня встретила тишина. В огромном вестибюле царило безмолвие и на глаза мне не попалось ни одного человека.
Информатор, расположенный в центре зала, потребовал от меня карту доступа. Вставленный в отверстие кусочек сиреневого пластика полностью удовлетворил бесстрастный механизм — он выдал мне все необходимые для моей работы данные. Уткнувшись в схему хранилища, я проследовал по направлению к нужному мне сектору, стараясь не заблудиться в хитросплетениях коридоров. После непродолжительных поисков я обнаружил себя в так же безлюдном зале, чуть меньших размеров. Удобное место для работы, возможность быстрого поиска и доставки нужных экземпляров книг — все, что мне нужно было в то время, я нашел там.
Следующие полгода прошли в один миг. Зал стал для меня основным местом обитания. Впервые взяв в руки изданные в далеком прошлом тома, я испытывал не сравнимый ни с чем восторг. Раскрыв же их, я забывал о времени и месте и зачастую обнаруживал себя голодным и мучимым жаждой в зале, в высокие окна которого уже давно проникла ночная тьма. Карта пансиона позволила мне снять жилье с обслуживанием и домашней кухней неподалеку от Главного архива, так что все бытовые мелочи и неурядицы ни коим образом меня не затрагивали, если я сам не забывал вовремя поесть, поспать или отправить естественные надобности.
Как раз шесть месяцев потребовалось, чтобы удовлетворить мой первый голод, вдоволь насладиться привалившим мне сокровищем, слегка угомониться и приступить к созданию антологии излюбленного предмета. Упорядоченный каталог по прозе Ритма в Сборнике отсутствовал напрочь, и пришлось много времени потратить на поиск всех такого рода произведений в гигантском перечне, предлагаемом архивом по тому периоду. В конце концов, сильное умственное истощение привело меня к посещению диагноста, который дал указание ограничить работу в архиве и разнообразить деятельность часовыми ежедневными прогулками. Я со скрипом согласился, но не нашел ничего умнее, чем совершать требуемые прогулки по бесчисленным залам и коридорам архива — их обследование, по моему предположению заняло бы не один месяц. Так и получилось.
Но вот однажды, во время моих бесцельных блужданий, обходя Сборник сапиенс Хомо, я решил зайти в одну из читательских аудиторий. К тому времени я привык, что кроме меня в архиве практически никого нет. Изредка встречаемые мной люди на поверку оказывались служащими, проводящими проверку оборудования и обслуживание. Каково же было мое удивление, когда в аудитории я наткнулся на землянина, который, как и я, сидел за столом, обложенный со всех сторон различными считывателями, стопками писчей бумаги и невероятно древними томами. Человек этот выглядел довольно таки неприятно — редкие белесые волосы на словно сплющенном с боков черепе, посаженные к переносице прозрачно-голубые глаза с пятнами зрачков, плавающих в порозовевшем от постоянного напряжения белке. При моем появлении он на миг оторвал свой взгляд от изучаемого им текста и сразу же возвратил его обратно, не высказав тем самым ни малейшего интереса к моей персоне. Прошу не забывать, что мне тогда исполнилось только шестнадцать лет, и я производил впечатление неоперившегося юнца, коим впрочем, и являлся.
Неторопливый рассказ маршала опять перебили. На этот раз этим невежей оказался молодой майор стрелков, выпаливший неожиданно для всех:
— Глядя на вас, маршал, трудно поверить что вы когда либо могли производить такое впечатление на кого-нибудь.
Изборожденное морщинами и многочисленными шрамами, суровое лицо Груэнта дрогнуло в улыбке:
— Все когда-то были юны и беспечны. Лицо человека носит отпечаток событий, с ним произошедших. Тогдашний я представлял собой чистый лист по сравнению с теперешним. Надеюсь, я ответил на ваше замечание. Итак, несмотря на полученное неблагоприятное впечатление, я из вежливости решил поздороваться с человеком, сидящим в архиве:
— Здравствуйте. Мое имя Мерифло Груэнт, и я нахожусь тут в одном из залов.
Человек оторвал взгляд от своей работы, и впился в меня взором. Как будто расфокусированный в начале, через секунду взгляд стал осмысленным, предполагаемый собеседник пришел в себя и довольно вежливо ответил:
— Орба Ластри, к вашим услугам.
Ободренный тем, что мне ответили, я счел возможным дальнейшие расспросы:
— Прошу прощения, что отрываю вас от очевидно важного и увлекательного занятия. Но, поскольку за полгода, проведенные мной в этих стенах, вы первый увиденный мной человек, занимающийся изысканиями, на первый взгляд подобными моим собственным, то я не в силах устоять перед искушением задать вам вопрос о том, чем вы так увлечены? Надеюсь, мое любопытство не переходит известных границ.
Орба Ластри заколебался. Это было заметно по тому, как его правая нога, непрерывно покачивающаяся туда сюда, задергалась в два раза быстрее. Наконец, он пришел к определенному решению, и сам задал мне вопрос:
— Несомненно, вы в полном праве реализовать свое любопытство, и я готов рассказать интересующее вас. Но позвольте и мне в свою очередь поинтересоваться — а что вас, такого юного господина, привело в это вместилище пыли и давно позабытых всеми истин?
Следующие два часа несчастный Орба выслушивал то, что являлось для него настолько же далеким, насколько свет земного Солнца далек от фасетчатого глаза наблюдателя, находящегося на одной из планет в созвездии Ориона. Никакие попытки его прервать меня не возымели успеха. Но все имеет свой конец, и мой рассказ тоже иссяк. Я замолчал, и в воздухе повисла длительная пауза. Собеседник потряс головой, как будто сбрасывая с себя опутавшие его голову нити паутины, и сказал:
— Это впечатляет. То, что вы поведали мне о своем предмете, говорит в вашу пользу. Вижу перед собой увлеченный молодой ум, обладающий поразительной силы энергией и умением достигать поставленной цели. Не сомневаюсь в том, что через определенное время вы сможете создать блестящую антологию той самой, упомянутой вами прозы Ритма, и сама антология, и тем более ваши изысканные комментарии к ней, будут достойны всяческих похвал. Однако могу предсказать, что труд ваш вряд ли по достоинству оценят хотя бы десять человек в галактике. И в результате этот чудесный сборник займет место рядом с той литературой, которой он посвящен. Прошу вас не обижаться на мои, быть может, излишне резкие слова, но в вашем лице перед моими глазами находится яркий пример зарывания талантов в землю. Почему бы не направить ваше похвальное трудолюбие и упорство на более, скажем так, близкие к реальности задачи?
Я почувствовал себя неуютно. Где-то в глубине души я понимал, что в обидных для меня словах Ластри содержится рациональное зерно, но признаться в этом самому себе — этот груз я не мог взвалить на свои плечи, и все мое существо прониклось мгновенным неприятием по отношению к случайному знакомому. Я сухо ответил:
— Мне кажется, что вы ошибаетесь. Я уверен, что мой труд не канет в Лету, и потрогает за сердце многих.
Ластри воскликнул:
— Право, я не хотел вас задеть своими замечаниями! Хотите, я возьму свои слова обратно? Извольте. Я был неправ, и аудитория ваших поклонников может быть гораздо значительнее, чем высказанная мной оценка. Я, конечно, не специалист в таких материях, и услышанная вами точка зрения — не более чем точка зрения профана. Но поверьте, есть вещи, с помощью которых меняют ход истории, и они достойны внимания не менее, чем проза Ритма, или что там у вас. Разрешите познакомить вас с моими скромными занятиями.
Я согласился его выслушать хотя бы потому, что Орба выслушал меня, и молча кивнул головой в утвердительном жесте. Это не было замечено собеседником, так как он уже рассказывал:
— В отличие от вашей безоблачной и только начавшейся жизни, моя судьба печальна, но весьма поучительна. Рожденный на одной из планет, где живет самая настоящая каша, сваренная вкрутую из разного рода сброда, я с детства испытал множество лишений. Нужда сопутствовала мне постоянно, так как родители мои, зачавшие меня уже в старости, люди бедные и беспомощные, оказались не в состоянии обеспечить достойный уровень моего существования. Те возбуждающие, великолепные вещи, которыми владели мои сверстники, являлись предметом моих несбыточных мечтаний. Бывший друг детства, отвратительный моллюск, претендующий на то, чтобы называться разумным существом, наслаждался превосходным сенсором, издавая тошнотворные запахи из своей водной капсулы, в то время как мои руки и ноги запутывались в клубке проводов и кожных пластырей — мой собственный сенсор не стоил и десятой доли того, являясь просто куском хлама. Самые роскошные заведения, куда со всех сторон лезли головоногие и склизкие гадины, не были мне доступны по той же причине.
В похожей ситуации находились многие подростки, происходившие с Земли, и однажды мы, сидя в противной дыре, не имеющей даже собственного развлекательного видео Галактической Архии, крепко задумались над нашим положением. Обладая всеми правами на, минимум, равное с гадами положение, мы оставались на дне. Требовалось исправить сложившийся веками порядок, к тому же подобных нам бедных людей оказалось достаточно и не только в той дыре, откуда я родом.
Собрав некоторые средства, я решил объехать те места в обитаемом мире, задыхающемся, под гнетом власти Галактической Архии, где положение наших соплеменников было столь же плачевно. Я рассчитывал на понимание и помощь от потомков Земли, но тщетно — сидящие над своей тарелкой с жидким супом, они не вняли моим пламенным призывам. Непонимание — вот на что я везде наткнулся. Прошел не один год в бесплодных поездках и спорах. Я понял, что потерпел фиаско. Вернувшись в постылый дом, я не застал своих родителей в живых. Возраст взял свое. Унылый и разбитый, целыми днями я бесцельно просматривал доступные ресурсы. Но неожиданно некий намек, содержащийся в одном старинном документе, привлек мое внимание. Я заинтересовался, и дальнейший поиск привел меня под эти своды.
Маршал армии Соединенных, Мерифло Груэнт остановился перевести дух. В ангаре повисла мертвая тишина, только мерное дыхание Зоока нарушала ее. Глаза всех присутствующих отражали царившее в их душах смятение. Многие уже поняли, о чем оказался последний рассказ маршала, но повесть шла к развязке. Маршал возобновил свою речь:
— Дальше Орба сказал мне буквально следующее:
— Мною, наконец, был найден инструмент, с помощью которого я смогу перевернуть этот мир. Вот передо мной лежит книга, чудом сохранившаяся, которая отвечает на вопросы, которые стоят передо мной. Еще вот эти ценнейшие экземпляры, посвященные подобным задачам. Прошу вас, мой друг, ознакомьтесь. Не торопитесь, прочитайте внимательно, можете взять с собой.
Я взял книгу, которая несла на себе отпечаток десятка веков. Чей-то бережливый ум догадался сделать ей молекулярную пропитку, и она не расползалась в руках исключительно благодаря проведенной когда-то давно процедуре. Попрощавшись с Орба и поблагодарив его за предложенное чтение, я удалился. Придя на свое рабочее место, я поначалу занялся рядом мелких но срочных дел, за которыми совершенно позабыл о книге. Только под вечер я оторвался от занятий и заметил ее, лежащую на самом краю стола. Поскольку было бы невежливым отказаться от прочтения, я раскрыл старинный том, и углубился в чтение. Сначала я удивился, что Ластри так восторженно отзывается об этом произведении. Давно всеми позабытые события, произошедшие во времена чуть ли не доисторические. Имена, сотни лет назад стертые из памяти. Но, после того, как передо мной закрылась последняя прочитанная страница, я изменил свое мнение. Более того — все встало на свои места.
На следующий день я зашел к Орба Ластри. Он все так же сидел за столом, и ожесточенно что-то писал. Увидев меня, он заулыбался, вскочил с места, бросился мне навстречу, однако выражение моего лица его насторожило, и Ластри остановился посередине зала. Я молча прошел мимо него, положил книгу на стол, после чего повернулся к Орба лицом и произнес:
— Труд, что вы мне рекомендовали прочитать, я прочитал. Могу оценить талант автора, как литератора, по достоинству. Но дело не в этом. Если вы собираетесь действовать таким же образом, то прошу меня извинить — я удаляюсь, так как не желаю иметь с вами ничего общего.
Я резко повернулся и вышел вон, не обращая внимания на говорящего что-то Орба. С тех пор я не встречался с ним лично никогда.
Маршал умолк, и потянулся рукой к плоской фляжке, всегда находящейся у него в заднем кармане. Слушатели потрясенно молчали. История, которую поведал им старый воин, не укладывалась в голове. Оказалось, что Мерифло Груэнт, глава Соединенных, тот самый Груэнт, который и создал собственными руками Сопротивление разумных, лично знаком с Орба Ластри — человеком, чье имя служит синонимом зла и разрушения!
Со всех сторон посыпались вопросы, присутствующие зашумели, и воцарилась суета. Маршал же, сделав добрый глоток коньяку, спрятал фляжку обратно, встал в полный рост и поднял руку, призывая собравшихся к тишине:
— Я специально приберег эту историю напоследок. Мне хотелось, чтобы все вы поняли, что руководило мной, когда, бросив все, и вся, я решил посвятить жизнь борьбе с Орба Ластри. Ведь начал я еще задолго до того, как запылали планеты, задолго до того, как фанатичные громилы Орба устроили резню в системе По, во время которой был уничтожен Производитель Стаи Микусов, что привело к вымиранию всей расы этих людей — наших товарищей. Тогда, и только тогда галактику по-настоящему взбудоражило, и мои призывы были услышаны. Я же, сразу после той встречи с Орба, забросил прозу Ритма и свои исследования. Потратив еще несколько месяцев в Собрании сапиенс хомо, я досконально изучил случайно попавшее в руки маньяка проклятое историческое наследие, и еще — как противостояли древние жители Земли этой опасной в своей притягательности доктрине. К сожалению, столь же однозначного ответа просто не существовало. Капля подобного яда, попавшая в косные умы, разлагает их до основания, и быстрое противоядие так и не было придумано.
Продав все имеющееся в моем распоряжении имущество, я, следуя своему плану, преследовал Орба везде, где только мог до него достать, и пытался вразумлять тех, кто с восторгом смотрел в рот, извергающий заманчивые перспективы. Тщетно. Все мои попытки ни к чему не привели, и ему удалось ввергнуть галактику в темную бездну вооруженного противостояния.
Мы долгое время защищались, а сейчас идем вперед. Победим ли мы — завтрашний день покажет. Но если это случится, в чем я конечно же, уверен, то урок не будет забыт, как это случилось уже не один раз. Я сделаю все возможное, и сознательно, пользуясь своей властью, привлеку лучшие умы человечеств, чтобы, наконец, раз и навсегда избавиться от заразы. Жаль, что наши предки так и не смогли сделать это. Удачи нам!
Мерифло тяжело опустился на скамью, в грохоте аплодисментов и различных шумов, издаваемых боевыми соратниками и означающих крайнюю степень одобрения сказанного маршалом. Все постепенно стали расходиться, чтобы хорошенько отдохнуть и подготовиться к предстоящему сражению. Остался только молодой майор, тот самый, что удивлялся метаморфозам Груэнта. Он явно хотел что-то спросить маршала, но не решался подойти. Сидящий за столом и погруженный в глубокие раздумья маршал, наконец, заметил майора, и сам спросил того:
— Вы хотели что-то сказать?
— Да, маршал Мерифло. Скажите, а что это была за книга?
— На обложке имелось название и имя автора. «Моя борьба», Адольфа Гитлера. — Груэнт сделал паузу, а потом добавил. — И все-таки жаль, что я не приткнул этого сучонка еще в архиве. Ведь отцовский альпинистский нож я, в память о родителях, всегда носил с собой...
Максим Москвин © 2005
Обсудить на форуме |
|
