|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Будущее человечества Елена Варганова © 2005 Оружие выборочного действия Все городские окраины, которые мне доводилось видеть, чем-то похожи: старые скособоченные домишки играющие в шахматы с новенькими панельными высотками, редкие молодые деревья, грунтовые тропинки и много-много пустырей. Сюда ещё не добрались казино и кафе с неоновыми вывесками, а под площадку местная ребятня приспособила автомобильную свалку. От засекреченного города я ждал чего угодно: чёрных казарм, решёток на окнах, километров колючей проволоки и подземных бункеров, — но только не провинциальную обыденность. От таких городов не ждёшь подвохов и тайн.
Времена холодной войны миновали, наше поколение знало о них только из книжек по истории. КГБ давным-давно открыло доступ к архивам. Но, когда пыльные папки опубликовали, на самых дальних полках остались тонкие тетрадочки, слишком незначительные, чтобы их тревожить. Васильки были одной из них.
Город был ничем не примечательным, как и сотни провинциальных поселений: здесь не было ни моря, ни даже речки, сюда никогда не приезжали известные певцы и не останавливались знаменитые поэты. Жил он за счёт огромной консервной Фабрики, которая, впрочем, за всё время существования не выпустила ни одной банки тушёнки, зато исправно производила новые конструкции военных спутников, нано-чипы, формулы и вирусные штаммы под армейский заказ. И жил, надо заметить, хорошо, о чём напоминали качественные, вроде той, что только что проплыла за окном автобуса, новостройки.
Я прислонился к холодному стеклу, и глаза жадно ловили проносящиеся мимо образы: женщина гуляет с коляской — «щёлк», багряный перелив закатного неба — «щёлк», с дерева вспорхнула ворона — «щёлк». Автобус плавно покачивало. И я начал успокаиваться. Ненавижу дежурства в душилке, особенно когда кто-нибудь из животных дохнет.
Душилкой, в лаборатории называли питомник, где живут подопытные собачки, кошечки и крысы. Всех их надо кормить, за всеми убирать. Специальный персонал на Фабрику не берут в целях экономии, и эти обязанности ложатся на плечи младших лаборантов. На этой неделе в душилке дежурю я. Сегодня там умер терьер. Умер мерзко, даже от одних воспоминаний меня тошнит. Конечно, все животные в душилки обречены, но так мучаются они редко. Когда, наконец-то, пришли нанологи, мой желудок попрощался с завтраком, а от терьера остался только окровавленный кусок мяса. Кажется, он ещё шевелился. Не дай Бог, оказаться на его месте. Любая смерть лучше такой. Нанологи долго что-то изучали, брали пробы, рассматривали внутренности, а потом вернули его мне. Наверно, выглядел я жутко потому, что отдали его уже в пакете нарезанным на куски, хотя это была обязанность дежурного. Я принял его трясущимися руками и бросил в крысиную клетку, даже не распаковав. Эти твари готовы были жрать всё подряд, будь то старые кожаные ботинки или отравленный труп. Многие из них пережили такие дозы химии, радиации и вирусов, что хватило бы, чтоб уничтожить половину Васильков, потому им без боязни скармливали «отходы лаборатории». Для этого их в основном и держали. Эксперименты же чаще ставили на ком-нибудь менее живучем.
Автобус остановился и я вышел. После тёплого салона, вечерний ветерок показался прохладным. Я поёжился и, застегнув молнию на ветровке под горло, пошёл по земляной тропинке к высотке, которая розовой колонной подпирал вечернее небо. Тропа была прямая, как стрела, и вела через дырку в прогнившем заборе мимо заброшенных частных домов вековой давности. Штукатурка на них облупилась, стёкла разбили хулиганы, шифер пророс мхом и частично провалился. На Луне достраивали космическую базу, с Марса вернулась третья экспедиция, учёные изобрели лекарство от рака и погасили эпидемию острого респираторного менингита, из-за которой в 2098 году погибло около миллиарда человек, лекарства программировали на молекулярном уровне. А эти дома всё стояли.
В начале прошлого века, когда их только построили, некоторые думали, что спустя сто лет Земля зачахнет, и люди будут жить под стеклянным куполом, иные — что человечество одумается и создаст идеальное общество, которое будет летать в соседние галактики и мирно попивать чаёк с инопланетянами. Как всегда, ошиблись и те и другие. Инопланетяне застенчиво прятались, люди продолжали воевать, правда, из-за страха перед ядерным оружием не так активно, трубы коптили, но более экологически чисто, — человечество оставалось человечеством. И старые дома продолжали стоять, напоминая об этом.
Я уже прошёл половину поросшего лебедой и пореем бывшего огорода, когда почувствовал на себе взгляд. Обернулся — на полуразрушенной веранде, на простенькой деревянной табуретке сидел мужчина лет шестидесяти и курил трубку. Он был похож на грифа, высматривающего добычу: высокий лоб переходил в плешь на полголовы, брови сдвинуты, глаза прищурены, жилистый, одежда на локтях и коленях вытянулась. Никогда раньше я не видел в этих домах людей, разве что детей, игравших в войну.
— Так и будешь стоять? — сказал он.
Я осмотрелся по сторонам, но никого не заметил.
— Я?
— Ты, — ответил человек.
— Вы меня знаете? — уточнил я.
Человек улыбнулся сухо и коротко.
— Иван, — представился он.
Удивление прошло. Старик искал собеседника. Многие люди его возраста чувствуют себя одинокими. Иногда они садятся в автобусы, толкаются в очередях и даже затевают ссоры, только ради общения.
— Руслан, — ответил я, подходя к веранде.
— Теперь знаю, — сказал старик. — Зайдёшь?
Я кивнул. Он, кряхтя, поднялся и зашаркал ко входу с выломанными дверями. Я пошёл за ним. Грязные половицы скрипели. Дом был полон разного хлама: от разбитых кирпичей до фантиков от конфет. Пахло мышами и сыростью. На косяках сиротливо ржавели неотягощенные петли, и только один проём был закрыт деревянной застеклённой дверью. Зелёная краска потрескалась, стёкла и, прикрывавшая их с той стороны, ситцевая занавеска запылились. Старик зазвенел ключами и отворил дверь.
Я думал, что в этих домах не осталось ничего целого. Но Иван чудом сохранил одну единственную комнату, когда всё вокруг рушилось, и под косой времени пал его собственный дом. Окна комнаты выходили на пустырь, а потому не были заметны с тропы. Комнатка была маленькой, тёмной и захламлённой. Абажур тускло освещал потёртый ковёр, кресло с вышитой салфеткой на спинке и множество ненужных для жизни вещей, вроде пластмассовых солдатиков.
На столе расположилось целая армия. Тут вперемешку стояли римские легионеры, средневековые рыцари, современные десантники и даже пара питекантропов с примитивными копьями.
— Может, по наливочке? Вишнёвая. Сам ставил, — гордо сообщил Иван.
— А! Давайте, — кивнул я, рассматривая солдатиков.
— Можешь подержать, только ракетного не бери. Краска ещё не просохла.
— Давно увлекаетесь? — спросил я.
— Давненько, — ответил старик и уставился на меня. — Неудачный день? — спросил он, доставая с полки большой стеклянный бутыль с тёмной густой жидкостью.
— Очень заметно? — поморщился я.
Иван согласно хмыкнул.
— Да такое...
С одной стороны, мне хотелось всё рассказать ему, оправдаться и объяснить, что прежде чем учёные изобретают противоядие, в лаборатории гибнут десятки, а то и сотни терьеров, что иногда антидоты вступают в реакцию с ядами, и тогда лучше быть где-нибудь подальше от душилки. С другой стороны — Фабрика и всё, что творилось на ней, было засекречено.
— Не хочешь — не говори, — сказал старик.
В его голосе не было обиды, скорее понимание. Может, он когда-то тоже работал на Фабрике и знал, что такое секрет. Он подал рюмку с наливкой.
— Наверное, плохо жить одному? — спросил я.
— Одному? — усмехнулся он. — Мы никогда не бываем одни, сынок. У нас есть воспоминания, — Иван указал на голову, — увлечения, — кивнул на солдатиков, — и Они, — он ткнул пальцем вверх.
— Боги? — уточнил я.
— Может и боги, — ворчливо ответил он. — Какая разница как их называть? Просто силы, для которых мы вроде пластмассовых солдатиков, или морских свинок.
Я глотнул наливки. Она оказалась вязкой и терпковато-сладкой.
— Вкусно, — заметил я.
Старик довольно улыбнулся.
Мы ещё долго спорили о чём-то и вели философские беседы об оружии, о Них, о человеческой натуре.
— Почему ты думаешь, что у людей большое будущее? Смотри, — говорил Иван, показывая мне бутыль с наливкой. — Это возраст Земли, а это — человечества... — он указал на почти пустую рюмку.
— Зато сколько всего мы сделали! — перебил его я: от наливки я разгорячился, и не хотел сдавать позиций в споре.
— Столько же, сколько морские свинки в платяном шкафу. Разрушили озоновый слой, загадили землю и сделали из океанов мировой отстойник, — съязвил старик.
От возмущения я вскочил с кресла, чтобы доказать ему обратное. Несколько коротких мгновений я стоял, потом захмелевшие ноги подвели, и я повалился в кресло. Неужели пара-тройка рюмок наливки, могла так подействовать? Может, старик что-нибудь подмешал? На мгновение повисла выжидательная пауза.
— Мне пора, — сообщил я, предприняв на этот раз более удачную попытку подняться.
— Пожалуй, — согласился Иван, в его голосе звучало толи разочарование, толи отвращение.
— До свидания, — буркнул я, открывая дверь.
— Прощай, — ответил старик тем же тоном.
Я смутно помнил, как добрался до квартиры: меня водило из стороны в сторону, глаза, казалось, жили собственной жизнью, совершенно не слушаясь меня. Утром я очень удивился, увидев в коридоре на полу аккуратно сложенную вчерашнюю одежду. Голова не болела, и пить не хотелось, — чувствовал себя прекрасно, если не считать ощущения вины и потери, которые занозой засели на грани разума и подсознания.
На остановку сегодня я пошёл не через огороды, и только досадливо исподтишка посматривал на дом Ивана, как будто укоряющие глаза старика могли меня увидеть.
На работе ждали душ из антисептиков, одноразовые комбинезоны и ненавистная душилка с вечно голодными крысами. Пакет они распотрошили и от терьера остались только обглоданные кости. Жадные глазки грызунов поглядывали на меня в ожидании поживы. Я брезгливо очистил клетку и кинул горсть универсального корма. Стоило мне отвлечься от работы, и я вспоминал разговор со стариком. Нет, всё-таки я не мог так быстро напиться!
После обеда за новыми подопытными пришли вирусологи. Среди них был младший лаборант Лёшка, и мой начальник — профессор Знамин. Вирусологи с серьёзным видом решали, кого лучше взять для опыта, не обращая внимания ни на меня, ни на Лёшку, который носился по душилке, как игривый щенок. Этот парень с круглым улыбчивым лицом, был редким лентяем и халтурщиком, но с Фабрики его не гнали. Может потому, что у него были дальние родственники среди начальства, а, может потому, что в лаборатории любили его шутки. Слова старика сами собой всплывали в голове, преображая картинку.
Четыре грозных мужика в белых туниках, из складок которых торчат статоскопы и градусники, склонились над земным шаром размером с футбольный мяч. Гермес-Лёшка со съехавшим набок лавровым венком, заглядывает через голову низенького Зевса-Знамина.
— Эта планета нам, пожалуй, подойдёт, — говорит громовержец, указывая золочёным посохом на сине-зелёный шарик в дымке облаков. — Молодое божество, пишите, мы берём номер четыре.
Картинка показалась настолько гротескной, что я улыбнулся.
— Колись, чё лыбишься, — обратился ко мне Лёшка.
— Да, познакомился вчера с забавным старичком. Выпили с ним наливочки, разговорились за жизнь. Он сказал, что мы — морские свинки. Вот я и подумал... — закончить я не успел.
Знамин круто развернулся и очень серьёзно посмотрел на меня слегка раскосыми глазами. Маленький рот над безвольным, как бы скошенным книзу подбородком, недовольно сжался.
— Руслан, зайдите ко мне после обеда, — тихо попросил он.
Я согласно, хотя и с охотой, кивнул. Видимо, пришла моя очередь прослушать лекцию о вреде алкоголя, которую он так любил читать лаборантам.
— Руслан, Вы там напились? — спросил меня профессор, едва я вошёл в его кабинет.
— Ну, — протянул я, виновато улыбаясь.
— А где Вы с ним познакомились?
— В старых домах, между автобусной остановкой и высотками, — ответил я.
Знамина взволнованно забарабанил пальцами по столу.
— Я давно говорил, что их надо снести, — задумчиво произнёс профессор.
— Да он же ничего такого не сделал. Я ведь сам согласился выпить с ним... — торопливо объяснял я.
— Да, да, — профессор согласно кивал, как будто слушал бред алкоголика.
Я начал заводиться.
— Чёрт возьми, да кто же он такой, чтоб дом-то сносить? — спросил я, впрочем, не ожидая услышать ответ.
Профессор настороженно, оценивающе посмотрел на меня.
— Никто не знает наверняка, — ответил Знамин. — Он аномалия Васильков, галлюцинация, своеобразная проекция совести, вызванная особым видом грибка, которой растёт в старых постройках.
Я опешил. Такого ответа я уж точно не ожидал.
— Вы хотите сказать, что я вчера разговаривал сам с собой?
— Не знаю, — смутился профессор. — Это одна из версий, я в неё верю и Вам советую.
— К Вам он тоже приходил? — спросил я и посмотрел профессору в глаза.
— Спасибо, что зашли.
Он поспешно встал из-за стола открыл дверь, давая понять, что разговор окончен, и большего мне не узнать.
В душилку я возвращался со смешанным чувством стыда и досады. Выходило, что я шизофреник какой-то. Знамин этого, конечно, не сказал, но разве я не видел, как снисходительно он на меня смотрел, как на неизлечимо больного. Я вошёл в душилку, бессильно прислонился к стене из клеток и закрыл глаза. Тёплый язык лизнул мои пальцы. Я посмотрел: в клетке сидел ещё совсем маленький щенок немецкой овчарки. Заметив внимание, он игриво завилял хвостиком. И этот малыш повторит судьбу терьера? Сердце сжалось. Ненавижу душилку!
Вечером облупленного дома Ивана уже не было. Не пощадили даже забор с дыркой. Холеные вороны — небесные крысы-чистильщики — обследовали, похожие на труп гигантского животного, руины. Вскоре их потеснили дети из соседних высоток, они, точно не заметив перемен, вновь принялись играть в войну на привычном месте. Старик был прав: за свою недолгую историю люди лучше всего научились разрушать. Даже самые светлые и добрые вещи в наших руках становились отбойным молотком.
Теперь, когда Фабрика была далеко, мне с большим трудом верилось, что старик был галлюцинацией. Но даже если это было так, то возвращаться в лабораторию к безжалостному Знамину мне всё равно не хотелось. Впервые я пожалел, что дежурство в душилке закончилось, и что уничтожать лишних крыс по распоряжению начальства придётся Лёхе.
Обычно эту неприятную процедуру поручали ему. Лёха на жизнь смотрел просто и крыс убивал с той же лёгкостью, с которой открывал бутылку пива. И яды для этого ему не были нужны.
***
Ещё у дверей, я услышал крики и смех. В душилки, сгрудившись возле одной из клеток, стояло несколько лаборантов, они азартно махали мелкими купюрами. Лёха что-то комментировал, подражая ведущим:
— Итак, Дикий Крыс вновь на высоте! Чёрная Молния — повержен!
Я протолкнулся между лаборантами. На столе в клетке одна поцарапанная крыса перегрызала шею другой, не менее побитой. По тельцу Чёрной Молнии пробегали судороги. Кто-то из лаборантов ликовал, другие — расстроились.
— Лёш, мне бы номер двадцать три.
— Руслан? — он только меня заметил и расплылся в улыбке. — Не хочешь поставить? Мне тут сказали нескольких крыс передушить. Только я подумал, что если не кормить, они и так друг дружку сожрут. Идеальное, самоуничтожающееся оружие!
— Как-нибудь в другой раз, — ответил я, забирая из рук Лёхи клетку с двадцать третьим номером.
Он пожал плечами, мол, как знаешь, и вернулся к забаве.
— А теперь против Дикого Крыса — Одноглазый Монстр, — раздался его голос позади. — Кто ставит на Одноглазого монстра?!
***
У всех кошечек, собачек и даже, кровожадных грызунов был только один выход — через крысиный желудок, на тот свет. И у чёрно-рыжего щенка тоже. Я инстинктивно взглянул на руку, которую малыш доверчиво лизнул. Воображение мгновенно нарисовало картину со всё теми же людьми в белых туниках.
— Этот мир отжил своё, — безразлично сказал Зевс-Знамин, указывая позолоченным посохом на сине-зелёный шарик в кружеве облаков.
— Эксперимент не удался? — спросил другой.
— К сожалению, — ответил профессор. — Отдайте его крысам, — он указал на шар, и тот вдруг начал вытягиваться и менять цвет, превращаясь в щенка овчарки.
До дома было рукой подать, но я развернулся и пошёл к остановке. На Фабрике охранник посмотрел на меня с недоумением. Рабочий день давно закончился, и в лаборатории оставался только Знамин. Я сказал, что забыл в душилке ключи от дома, и охранник, понимающе улыбнувшись, пропустил меня. Я быстро переоделся в одноразовый комбинезон. В буфере меня обдало антисептиками, и, пока дверь в лабораторию открылась, минуты казались бесконечными. Я на цыпочках прошмыгнул к душилке, раскрыл клетку и вытащил свернувшегося клубком щенка. Он уставился на меня сонными глазами, потом слабо шевельнул хвостом и расплылся в улыбке, точно увидев старого друга. Я прижал его к себе и пошёл обратно к раздевалке. Мне везло, Знамина нигде не было, видимо, он засел за бумаги в кабинете.
Честно сказать, я не знаю, что бы делал, встреть его. Я был как будто в пьяном угаре, нёс тыкающийся в руку холодным носом пушистый комок, и не мог поверить, что делаю это. Знамин меня не поймал, но как я собирался пройти мимо охранника. Даже если бы мне это удалось, то утром щенка хватятся, и, конечно же, поймут, что его украл я. Лучшее, что мне грозит за вынос подопытного и, возможно, инфицированного животного это увольнение. Но я просто не мог оставить его там.
Я вошёл в раздевалку, подбежал к своему шкафчику и только тут понял, что не один. На стуле, удивлённо глядя на меня, сидел Знамин. Он только вдел ноги в брюки, но так и замер. Я остановился и уставился на него. Минуту мы играли в гляделки.
Первым пришёл в себя профессор.
— Это щенок из питомника? — тихо спросил он, кажется, и сам уже поняв, что больше ему не откуда взяться.
Я кивнул, ожидая взрыва ярости. Щенок инстинктивно прижался к моей груди.
— Руслан, это не лучший способ свести счёты с жизнью, — сказал он, и не думаю, чтоб профессор шутил.
— Знаю, — ответил я, направляясь к шкафу. — Но Вам этого не понять. Может, у Вас нет совести, и Вам не доводилось встречаться с её, как Вы сказали, проекцией...
— Доводилось и не один раз, — прервал меня Знамин.
Меня это почему-то не удивило. Я опустил щенка на пол и набрал код. Дверь шкафчика, тихонько щёлкнув, открылась.
— И он Вам тоже говорил о морских свинках и о Них?
Профессор тяжело, с пониманием вздохнул.
— Знаете, что я думаю? Мы не морские свинки, мы — лабораторные крысы. Идеальное самоуничтожающееся оружие, — с горечью сказал я. — Они напортачили в каком-то эксперименте, а потом отправили нас на зачистку. Уничтожим отходы, а потом и себя. У нас ведь нет будущего! — с горечью сказал я.
Повисла длинная пауза. Знамин, понурив голову, натянул штаны. Я тоже начал одеваться, щенок с интересом обнюхивал новое место.
— Может быть и так, — сказал профессор шкафчикам. — Но иногда я думаю, что Они ошиблись. Надеюсь, что ошиблись. Не могли крысы создать Сикстинскую капеллу и Токкату, не могли написать «Сто лет одиночества», у них для этого нет чувств. Они не умеют любить, надеяться, сострадать. А даже если умеют, у лабораторных крыс нет выбора, — Знамин на мгновение замолчал, скользнул взглядом по трущемуся о шкафчики щенку, — Они эти — высшие, — он презрительно хмыкнул, — ошиблись, дав нам возможность выбирать и надеяться.
Знамин протянул руку к малышу, его морда растянулась в усмешке, показав маленький розовый язычок. Профессор погладил щенка.
— Руслан, в кладовой есть пустые коробки, принесите одну. Завтра скажем, что щенок умер.
Я улыбнулся. Ещё никогда в жизни я не был так счастлив оттого, что в душилке кто-то умер.
Елена Варганова © 2005
Обсудить на форуме |
|
