Произведения конкурса "Снимаем кино". 2 группа.

Его реальность

    Следствие — это причина, раскрывшаяся во времени...

   

   

   Эпилог

   «Поклон тебе, читатель дорогой. С прискорбием душевным сообщаю, что точку я в истории поставил... Так почему с прискорбием? Изволь, я объясню. Жизнь — удивительная штука, её ирония безжалостна ко всем. А применительно к держателю сего пера она иглой авантюриста в чистейшем хлопке бытия на пяльцах мудрости картину создала. Хотя как знать?.. В отличие от многих остальных мне посчастливилось проникнуть в нечто «там», откуда нет возврата априори ни человеку, ни животному, ни разуму с его блуждающим воображеньем, и осознать тончайший мир, который сверху точно как и снизу. За каждой буквой, выведенной твердою рукой, стоит секрет основы мирозданья. Интерпретировать его невероятно сложно. Слова, как полотно вуали, окутывают знания невидимого мира и суть вещей, лежащих за пределами того, о чем в своем воображении вы мысленно дотронуться готовы. Для вас, живущих в мире, где форма и материя едины, нет места постулату, что мир ¬ — иллюзия! Как трудно разуверить в том... Как жутко осознать, что время и пространство лишь объективны в вашем грубом мире и субъективны относительно других миров: что тоньше, выше, ниже, но... там же, где и ваш. Так парадокс? О нет. Дуальность мирозданья. А значит, жизнь — совсем не то, что вы привыкли видеть и ощущать? Судите сами. Я даю понять: вы пешки и проекция того, что происходит на доске игры Его, в Его кино. Кого? Не понимаете? А мне смешно...»

   

   Пролог

   – — И как тебе сценарий, Повелитель? По-моему, недурно для того, кого отправили на ПМЖ так глубоко, что и не видно никого.

   – — Как тебе сказать? Смотря что ты пытаешься мне доказать?

   – — Доказать?! Правитель, могу ли я такое дерзновенье? Я просто спрашиваю твоего решенья позволить мне всю правду рассказать.

   – — О чем?

   – — О том, что в мире А–сия вся жизнь — игра, и люди в ней актеры. Свобода выбора, конечно же, дана, но выбор этот затерялся в струнах бытия. Он объективен только для того, кто и не ведает о провидении величья Твоего. Создания — авантюристы априори, и выбор этот им ножом по воле. Для разума в том мире места нет, воображением живет весь этот свет. Хотя и света в нем уж нет... А смысл жизни, как и цель творенья, утрачены в процессе вожделенья.

   – — О ревностный охранник тьмы! Ты видишь только то, что прямо перед носом, поэтому так много тут вопросов. Прими ответ. Создания, живя в дуальном мире, играют на весах судьбы реальностью двух факторов. Им имена я дал: один — «возможность совершенства», другой — «основа недостатка». Из этого и делают они реальный выбор свой, вкушая плод добра иль зла по разрешению ума. Вот так устроен тот, кто в мире А–сия живет. Я дал созданиям прекрасный разум, чтоб распознать, где истина, а что есть ложь. И научил победу над «хочу» добыть могучим «надо». И знай, придет момент, когда дуальный мир захочет жить без бед.

   – — Опять добро и зло. Как выглядит оно? Или они? Каков источник сил таких? Один или же много их?

   – — Вопрос по существу. Ответ необычайно прост: услышь меня — и все поймешь. В дуальном мире добро и зло исходят из источника единого! Нет зла отдельно от добра. Как нет понятья «тьма», есть истина — сокрытье света. Пример из мира А–сия: из дерева куска получится дубина для убийства или ножка для стола. Зависит все от выбора ума. В идеале трансцендентной силе, нейтральной по природе, нельзя возможность дать из качества добра преобразиться в сгусток зла.

   – — Правитель, ты хочешь убедить меня, что мир, тобою созданный, лишь для добра? Ну так отправь меня туда. Мне нужно ровно два часа, в причинно–следственной обители пробыть и трем героям выбор предложить, затем устроить им проверку: уверен, что они провалят всё, об этом я сниму кино. Потом тебе почтенно изложу, что все создания Твои порочны. В любое время отправляй меня. Я докажу, что все творенья — эгоисты и нет в них места для добра, они и есть зачатки зла...

   

   

   

   1.

   Александровский парк не единственное место в городе Черкасск, где можно пройтись по тенистым аллеям густых каштанов или насладиться журчанием воды из городского фонтана. Поглазеть на девочек в коротких юбках, идущих из общежития в институт, или выгулять собаку, не опасаясь наткнуться на вбитую в землю табличку с надписью: «Выгул животных запрещен». Таких мест в городе полно, особенно летом, когда все утопает в зелени, а прохладный ветерок от речки Тузовка наполняет тело и душу умиротворением. Все в этом парке — как в любом другом: и деревья, и трава, и люди... Хотя постойте. Есть один персонаж, сидящий на скамеечке возле фонтана в виде лебедя и внимательно смотрящий на журчащую воду. С виду обычный человек, только одет странновато. Не то, чтобы не по сезону, хотя приличный шерстяной костюм черного цвета в белую полоску и черная рубашка с черным галстуком не самое удобное одеяние в тридцатиградусную июньскую жару. Дело даже не в этом — дело во взгляде персонажа. Именно этот взгляд не дает определить возраст коротко стриженного седого мужчины спортивного телосложения. Надень он темные очки, сразу можно сказать: сорок пять — пятьдесят лет, но... глаза. Бездонные голубые глаза, которые при внимательном рассмотрении оказывают на постороннего человека сильнейшее психологическое воздействие. Когда смотришь в них, кажется, что глаза могут поведать тебе историю мира со дня его основания. Их взгляд задумчив и живёт отдельно от тела своей духовной жизнью. Глаза, не моргая, кажется, вечность, проецируют в мир силу духа своего хозяина, выводя из потенциала разума невероятную мощь сознания...

   – — Дядя, дай закурить...

   Глаза моргнули. В них промелькнуло скрытое недовольство от прерванного мыслительного процесса.

   – — Слышь, дядя! Глухой, что ли? Я говорю: курево есть? — — рыжий здоровенный детина, переросток лет семнадцати, прервал умственную деятельность импозантного мужчины, заслонив своей тучной фигурой городской фонтан. От парня пахло свеже-выпитым пивом и, судя по нагловатому поведению, этой свежести он употребил немало. На соседней скамейке метрах в десяти от детины сидело еще двое молодых людей, которые, подбадривая товарища, кричали громче, чем было нужно.

   – — Колян, и на меня стрельни сигаретку.

   – — И на меня, Колян. Да всю пачку возьми, он себе еще купит, пугало полосатое.

   Пьяная двоица с ехидной улыбкой подбадривала своего побратима. Самое интересное, что на лавке между собутыльниками лежала почти полная пачка «Нашей марки». Дело, скорее всего, было не в сигаретах. Просто завсегдатаев этого места удивило присутствие хорошо одетого мужчины в лакированных туфлях вблизи их месторасположения и взбесило его спокойное поведение. Идя по жизни с девизом, что страх — высшая форма уважения, захмелевшая молодежь совсем утратила чувство осторожности. А зря...

   – — Стрельну–стрельну, пацаны. Дядя глухой, похоже, — — пробасил детина и нагнулся к мужчине, заглядывая в глаза и поглаживая пухлой рукой могучий затылок. — — Курево есть, фраер?

   Мужчина чуть приподнял подбородок и внимательно, как бы с сожалением, осмотрел стоящего перед ним громилу:

   – — Хотите сыграть в игру? — губы мужчины почти не дрогнули, но предложение прозвучало довольно громко.

   – — Че? — — опешил верзила. Отрыжка и икота одновременно вырвались из его рта, а выпученные глаза уставились на собеседника.

   – — Предлагаю вам сыграть в игру, молодой человек. Я загадаю вам загадку и, если вы её отгадаете, то получите вот это, — — мужчина извлек из нагрудного кармана шикарный золотой портсигар, испещренный надписями на непонятном молодому человеку языке, и раскрыл его, демонстрируя громиле полный «патронташ», заправленный папиросами «Герцеговина Флор».

    — — Мои любимые. Прямо от сердца отрываю. Портсигар в придачу — золото высшей пробы.

   Глаза громилы загорелись недобрым блеском. На соседней скамейке стало тихо. Обладатель могучего затылка обернулся, посмотрел на друзей, подмигнул им. Затем окинул взглядом пустынную алею и, повернувшись к седому мужчине, выдохнул прямо в лицо:

   – — Давай, фраер, загадуй свою за-га-ду-лю.

   Скамейка в этот момент опустела. Товарищи быстро встали, отрезая мужчине пути к отступлению. Было понятно без лишних слов, что портсигар с его содержимым — дело уже решенное и его преемственность совсем не зависит от разгаданной загадки. Но... что-то удерживало здоровенного детину от принятия молниеносного решения по экспроприации золотого достояния. Посему он с нетерпением повторил:

   – — Загадуй, дядя. Не тяни кота за...

   – — Мужчина улыбнулся кончиками пухлых, красиво очерченных губ на гладко выбритом лице и, совершенно не обращая внимания на передислокацию собутыльников рыжего детины, закинув ногу на ногу, произнес:

   – — Загадка простая. На крыше, рядом друг с другом, сидели три воробья. Хулиган мальчишка прицелился из рогатки и сбил одного воробья, который без чувств упал на асфальт. Внимание, вопрос: сколько воробьев осталось на крыше после того, как один упал и умер?

   Рыжий детина растянул в улыбке губы. Все оказалось проще, чем он думал. Этот лох загадал загадку, на которую даже он, прогуляв все уроки по математике и оставшись из-за этого ненавистного предмета на второй год, может дать правильный ответ. А это значит, что золотой портсигар уже в его кармане.

   – — Два! — — Выпалил верзила и протянул руку к мужчине. — — Гони портсигар, фраер.

   Мужчина улыбнулся. Достал из портсигара папиросу, размял в руках и протянул собеседнику, который автоматически принял её.

   – — А...– — протянул верзила. — — А портсигар?

   Кулаки говорящего сжались — подельники по краям лавки напряглись.

   – — Не спешите, уважаемый. Всему свое время. Мир причинно-следственный. Ваше от вас не убежит, это я вам обещаю. То, чему суждено произойти, обязательно произойдет...

   С этими словами мужчина извлек из другого нагрудного кармана красивую золотую зажигалку, инкрустированную драгоценными камнями. Зажег ее и протянул руку, чтобы его могучий собеседник прикурил.

   Верзила как завороженный посмотрел на еще один предмет, который, безусловно, тоже скоро станет его трофеем, и прикурил.

   – — К сожалению, курение убивает, мой друг...

   ––Че? — — скорее автоматически, чем с присутствием смысла в вопросе произнес верзила.

   – — Я говорю, что курение — очень вредная привычка, от нее люди умирают. А хамы вроде вас в первую очередь.

   Проговорив это, мужчина неожиданно для собеседника резко встал — и выпрямился прямо перед носом прикурившего, который от неожиданности поперхнулся дымом и закашлялся.

   А мужчина как ни в чем не бывало продолжил говорить, повышая голос до металлических нот, чтобы слова звучали громче кашля поперхнувшегося.

   – — Вы неправильно отгадали загадку, молодой человек.

   – — Кхя, кхя. А... Помогите. Дышать не могу...

   – — После того, как хулиган мальчишка подстрелил одного воробья, на крыше осталось не два воробья, а... ни одного воробья. Потому что остальные, испугавшись, разлетелись в разные стороны.

   Рыжий детина упал на тротуарную плитку. Лицо его посинело. Он уже не кричал, не просил о помощи. Он судорожно пытался схватить воздух посиневшими губами и с ужасом глядел в глаза собеседнику.

   – — Причина и следствие. Всё как всегда. Ничего не меняется, — мужчина нагнулся к корчащемуся в предсмертных судорогах верзиле и поднял валяющийся рядом дымящийся окурок папиросы. — Курение убивает.

   Через минуту судороги прекратились, и лицо рыжего громилы приняло смертельно синюшный оттенок.

   – — На крыше, рядом друг с другом, сидели три воробья. Хулиган мальчишка прицелился из рогатки и сбил одного воробья, который без чувств упал на асфальт, — — мужчина повернулся и посмотрел в глаза ближайшего молодого человека. — — Внимание, вопрос: сколько воробьев осталось на крыше после того, как один упал и умер?¬¬

   Не прошло и двух секунд, как возле фонтана остался стоять импозантный мужчина в черном костюме в белую полоску, наблюдающий зигзагообразное бегство собутыльников рыжего громилы в сторону центральных ворот Александровского парка.

   – — Правильно, нисколько. Два оставшихся воробья испугались и улетели. Вот в чем разница между точной наукой и реальной жизнью в этом искусственном, материальном, дуальном мире...

   Мужчина нагнулся над бездыханным телом громилы, пощупал пульс и, убедившись в его отсутствии, с сожалением покачал головой.

   – — Нельзя так бездумно относиться к свободе выбора, Николай. Авантюра — -очень опасная игра. Выбор всегда проходит по линии фронта: между духовностью разума и материальным началом человеческой природы. Не получится просто жить, уходя от выбора, заменяя его предпочтениями, — это путь в никуда. К сожалению, свой выбор ты сделал... Результат предсказуем: курение убивает. Ну да оставим нашу дискуссию до лучших времён. Думаю, в вашем состоянии вы меня не способны воспринимать адекватно.

   Еще раз покачав головой, мужчина подошел к урне, вокруг которой лежали покрывшись недельной пылью, десятки «бычков», затушил об неё тлеющий окурок и выбросил его в совершенно пустое нутро мусоросборника.

   – — Бардак.

   Как только силуэты собутыльников Коляна скрылись за воротами парка, импозантный мужчина в костюме поднял ивовый прутик, лежащий рядом с телом покойного, и написал на земле: «Дубль один...». Затем отбросил прутик, резко встал и направился в противоположную от центральных ворот парка сторону, туда, откуда доносилась веселая музыка и слышался громкий хохот, указывавший на наличие питейного заведения в непосредственной близости от школьной игровой площадки и детского дома.– — Два часа, наверное, даже много. Пяти минут не прошло, а создания проявили своё истинное лицо. Первый актер роль сыграл безупречно, сценарий писать не нужно, прогнозируемо до мелочей. — — Импозантный мужчина в костюме улыбнулся и ускорил шаг.

   

   2.

   Лейтенант полиции Сивцов Андрей Павлович долго не мог найти на рабочем столе материал по факту кражи кустов крыжовника с дачного участка гражданки Пелогеевой. Пыхтя как паровоз и вытирая пот со лба худого лица, Сивцов, как боксер-легковес, перемещался по кабинету, проверяя ящик за ящиком, то и дело ударяясь непомерно длинными ногами об острые углы близко поставленных рабочих тумбочек. Форменная одежда, нуждающаяся в стирке, висела на нем как на «плечиках» и явно была размера на два великовата.

   – — И на кой ляд эти кусты кому-то сдались? Фадеев Степа... друг, называется. Выехал на место в составе дежурной группы и собрал материал так, что хрен откажешь. Ну написал бы в протоколе осмотра места происшествия, что «не предоставляется возможность определить», были ли тут вообще кусты крыжовника, а может, крапива росла. Так нет. Описал так, что комар носа не подточит. И даже фото Пелогеевой приложил, как она с внуками на фоне этих треклятых крыжовников позирует. Ясень пень, территория не его, он только «заяву» принял. Корячиться-то мне. Сука...

   Сивцов смачно сплюнул в открытое окно, выходящее на закрытую территорию отдела полиции, и прислушался, отсчитывая секунды, попадет плевок с высоты третьего этажа на голову прапорщика Самсонова, водителя начальника отдела, свиньи законченной, или нет. Через пять секунд, не услышав злобного рева «что за скотина харкается», Сивцов с сожалением опять вернулся к поиску материала.

   – — Пора валить из уголовки. Второй год работаю, а понта ноль. Ни бабла, ни каких тебе преференций. Территория — садово-дачное хозяйство. Жуть полнейшая. Каждый день сумасшедшие бабушки табуном валят. То наркоманы забор украли и на чермет сдали. То телевизор «Горизонт», подарок бабушке от её прабабушки, из окна дачи вытащили, а теперь ещё и кусты крыжовника... Ага, вот и он.

   Сивцов пробежался глазами по страницам материала и повторил :

   – — Сука.

   Скорее всего сказанное предназначалось оперу, выехавшему на место преступления и собравшему первичный материал проверки, а вторичный плевок в окно уже без «ожидании чуда» полностью подтверждал, что настроение лейтенанта было испорчено надолго и дежурство, на которое ему заступать через час, будет нервное.

   Час спустя Сивцов получил табельное оружие в оружейной комнате райотдела номер один и заступил в составе суточного наряда на дежурство, моля Создателя, чтобы тот послал ему супернераскрываемое преступление, совершенное на территории капитана Фадеева. И Создатель услышал его просьбу...

   – — Сивцов, ты? — проголосила телефонная трубка голосом дежурного по ОВД.

   – — Я, товарищ майор.

   – — Собирайся. Два полоумных заявляют, что в городском парке «мокруха».

   – — В парке?! Офигеть!

   – — Ты что радуешься, Сивцов, давай бегом вниз! Машина с участковым и свидетелями уже ждет. Проверишь на месте и, если есть следы насильственной смерти, вызывай прокурорского работника и «труповозку». Живо!

   – — Есть, товарищ майор, — — Сивцов положил трубку. — — Ну держись, Степа. Парк — это твоя территория обслуживания. Даже если жмурик от передоза отошел в мир иной, я тебе такой материал соберу — год отказывать будешь.

   Сказано — сделано...

   ***

   Двадцать минут спустя машина УАЗ с полицейской символикой подъехала к центральным воротам Александровского парка, и группа людей во главе с оперуполномоченным Сивцовым выдвинулась пешим порядком к месту, на которое дрожащим пальцем указывал один из очевидцев преступления:

   – — Вон туда, товарищ лейтенант. Вон там он Кольку...

   – — Чем? — — спросил Сивцов свидетеля, от которого несло пивом и соленой рыбой.

   – — Дак чем... Я же говорил. Он как встал — и гырк на него. А Колька упал и не дышит.

   – — Какой «гырк», товарищ? Он его ударил? Или ножом пырнул? И как он выглядел вообще? — — опер продолжал опрос свидетеля, двигаясь в указанном направлении.

   – — Да нет, наверное.

   — Так да, нет или наверное? — уточнил с издевкой полицейский.

   — Нет, ножа не было... Вроде. Я же говорю, Колян у него закурить попросил, а он как встал — и гырк на него. И еще загадку какую-то загадал. А Колян упал и умер. Как выглядел, не помню. Фраер такой. Щеголь. Старпер лет пятидесяти. Костюм черный, моднявый, в полоску.

   Про портсигар и золотую зажигалку Коля по понятным причинам умолчал.

   – — Пипец. Тебя как зовут, свидетель? — — Сивцов начинал злиться, так как ничего не понимал из словесного потока захмелевшего повествователя.

   – — Тоже Колян.

   – — А друга твоего тоже Колян? — — и Сивцов кивнул на отставшего позади собутыльника.

   – — Егор.

   – — Так вот, Колян. Тебя случаем не «белочка» посетила? Какая загадка? Какой «гырк»? Ты толком сказать можешь, что произошло?

   – — Толком — могу... — Проглотив слюну и икнув, пробасил свидетель и высморкался, приложив палец к ноздре. Затем вытер руку о синие джинсы и, наморщив лоб своей бритой головы, повторил: — — Могу... Токо не пойму, чё вы не поймете, товарищ лейтенант. Короче, щас пройдем вот к тому фонтану, сами все увидите. У меня уже язык устал столько букв говорить. Глазами глядите.

    Действительно, Колян и Егор не врали. Возле фонтана уже толпились зеваки с телефонами в руках, снимая мужчину, лежащего у лавочки, и тут же выкладывая видео в социальные сети. Позвонить в милицию или «скорую» никто не собирался, это потом. Главное — первым выложить селфи и подписать типа: «Мементо мори...».

   – — Так, всем отойти от трупа, но не расходиться. Сейчас участковый Зайченко снимет с вас показания... Эээ. Э... А ну стоять, куда побежали? Граждане! Стоять, я сказал! Вот чмыри. Зайченко, а ну лови хоть кого.

   – — Ага, — отреагировал на команду сыщика грузный участковый уполномоченный, — — мне жена форму только вчера постирала и погладила, буду я ещё за ними бегать. Сам лови. Ты уголовка, ты и бегай. Я осмотр писать буду.

   С этими словами Зайченко, бесцеремонно распихав собутыльников Коляна, сел на лавку и, расстегнув видавшую виды папку, достал бланк протокола осмотра.

   – — Гнида толстожопая, — произнес про себя Сивцов и третий раз за день плюнул, теперь уже вдогонку разбегавшейся публике. — — Хрен с ними, — сказал он уже вслух. — — Пусть их Фадеев теперь собирает, его территория. Давай, Зайченко, пиши осмотр, а я прокурорского работника вызову. Труп есть, пусть он принимает решение: криминальный или нет. Потом опроси Колю и, как его там, — Егора. Я по парку пройдусь, может, кто что видел.

   – — Ага, пройдись, Сивцов, — — обрадовано проговорил участковый и звучным голосом закончил: — — Итак, свидетель номер один, Коля, как твоя фамилия будет?..

   Зайченко, насвистывая себе под нос песню группы «Кино» «Группа крови на рукаве», заполнял бумажки, Сивцов рыскал по парку в поиске очевидцев, а Коля и Егор, переминаясь с ноги на ногу, рассказывали участковому все новые и новые подробности происшествия, затаптывая ногами начерченное ивовым прутиком словосочетание.

   

   3.

   Дранников Василий Васильевич, опустошая третью кружку пива в баре «Ниже Нуля», расположенного на северной окраине Александровского парка, бередил душу утренней сценой увольнения его из редакции газеты «Светлячок», где он пять лет работал журналистом и, по его мнению, вывел издание на небывало высокий уровень. Отчасти это так и было. Василь, так называли журналиста коллеги по работе, был действительно неплохим работником и толковым парнем. Высокий, атлетически сложенный сероглазый блондин с кучей амбициозных планов оказался как раз той изюминкой, которой не хватало региональной газете. Василий быстро влился в коллектив и своим острым пером разозлил не одного коррупционного руководителя местной администрации, работая во взаимодействии с правоохранительными органами, но вот уже год, как, возомнив себя звездой пера, Василь пьет. И пьет запоями, неделями не появляясь на работе. Сначала это терпели, затем стали наказывать — и в конечном итоге уволили за прогулы без выходного пособия.

   – — Я ведь великий журналист, — повествовал сам себе Василий Васильевич, заказывая официанту очередные пол-литра «Жигулевского». — Ну ничего. Вы еще ко мне всей редакцией придете, просить, нет, умолять будете на коленях, чтобы я вернулся. И Нинку-секретаршу попросите меня уговорить, чтобы я согласился. — — Нинка, красавица бальзаковского возраста, была помощницей директора издательства и, по слухам, спала с ним. — — А я еще подумаю.

   Заплывшее алкоголем эго рисовало картинки, как в его двухкомнатную квартиру на окраине города директор присылает Нинку, и она умоляет его вернуться, восхищаясь талантами журналиста...

   – — У вас свободно?

   Вопрос застал Василия врасплох, и следующий глоток пива не дошел до рта, расплескавшись по плиточному полу большой мокрой блямбой. Журналист поднял глаза и увидел перед собой импозантного мужчину в черном костюме с белыми полосками.

   – — Простите, Василь Васильевич, у вас свободно? — повторил мужчина и отодвинул стул напротив.

   – — Мы знакомы? — отозвался Василь, указывая на стул свободной рукой жестом помещика, приглашающего присоединиться к его пышному застолью.

   – — Ну, кто же не знает журналиста Дранникова, а точнее Фильетонова. Ведь это ваш авторский псевдоним?

   – — Ну да. А вы что, тоже из газеты? Что-то я вас не помню... — икнул Дранников и напряг зрительную память, но ничего не выудил из своего пьяного сознания.

   – — Нет, но я ваш ярый почитатель и поклонник. Каждая статья — это шедевр, чего стоило только разоблачение этого авантюриста, директора ЖКХ.

   – — Да. Это моя последняя работа была... Я ушел из редакции, — Василь поставил кружку на стол.

   – — Что так? — изобразил удивление собеседник. — — Уволили?

   – — Ну вот еще, — развалившись на пластиковом стуле, как на троне, процедил сквозь зубы Василь. — — Мне предложили место в областной газете «Прибой». Слышали о такой?

   – — Простите, нет, — проговорил импозантный мужчина и скрестил руки на груди.

   – — Да вы что?! Это же центральная газета, которую финансирует сам, — Василь поднял палец вверх, закатил глаза, — — губернатор области.

   – — С ума сойти. И как же шеф вас отпустил? — опять вступил в полемику человек в полосатом костюме.

   – — Ну конечно нет. Неделю уговаривал остаться, но я отказал. Сейчас я взял двухнедельный отпуск с последующим переходом на новое место работы. Мне расти нужно, с моим талантом я далеко пойду.

   – — Это точно, — поддержал его собеседник. — — Послушайте, Василий Васильевич! А не хотели бы вы использовать свой отпуск с пользой?

   – — Это как? — — Василь напрягся.

   – — Видите ли, уважаемый, я очень богатый бизнесмен, путешествую по стране инкогнито.

   – — Так, а я зачем вам нужен? — с удивлением глядя на собеседника, проговорил Василь. — — А как, вы сказали, вас зовут? — слово «богатый» несколько отрезвило Василя.

   – — Да. Я не представился. Моя фамилия Ашмодей. Имя моё очень длинное и неудобно выговариваемое, поэтому можете называть меня просто Лаван.

   – — Вы еврей или араб?

   – — Нет. Я не иудей и не мусульманин. Но отец дал мне именно такое имя, так что прошу любить и жаловать.

   – — В школе, наверное, прикалывались над вами... Да ладно, Лабан...

   – — Лаван.

   – — Хорошо, Лаван. И... Что вы от меня хотите?

   – — По большому счету выполнения вашей непосредственной работы. Видите ли, все дело в том, что в каждом городе я приглашаю поработать на меня самого лучшего журналиста. В вашу задачу будет входить описание всего того, что вы увидите или услышите, находясь рядом со мной. Я остановился в гостинице «Гагарин» в трехкомнатном люксе. Вам я сниму такой же люкс напротив, и неделю вы будете постоянно при мне. А еще неделю потратите на то, чтобы описать все увиденное и услышанное вами и направить по электронной почте на адрес, который я вам дам.

   – — Вы шутите? — Василь отставил кружку в сторону и практически трезвым взглядом посмотрел на Лавана. — — Вы понимаете, что эта работа вам обойдется в кругленькую сумму? Я планировал провести отпуск на Мертвом море в Израиле, теперь придется отказаться от путевки. А деньги...

   – — Мертвое море? — — незнакомец улыбнулся. — — Ну такой отдых я вам обещаю. А о деньгах даже не переживайте, уважаемый. Вот задаток, — Ашмодей вытащил из нагрудного кармана пачку стодолларовых банкнот и положил ее перед Василем на стол. — — Еще столько же получите по окончании работы. Надеюсь, вопрос решен, а посему прошу прощения, но вынужден откланяться, так как очень сильно спешу. Жду вас сегодня к четырнадцати ноль-ноль возле стойки регистрации обозначенной мною гостиницы, там и продолжим наш разговор.

   – — И что, никаких расписок в получении денег? — Василь тупо смотрел на пачку купюр.

   – — Да. Я, знаете ли, верю людям на слово. Просто скажите, что вы согласны, и все. Итак?

   – — Ну...

   – — Василий Васильевич, я очень спешу. Да или нет?

   – — Да.

   – — Отлично. Тогда считайте, что работа уже началась. После моего ухода к вам, возможно, подойдет один ваш знакомый и спросит про меня. Скажите, что видели... Но не говорите о нашем разговоре. Пришел, ушел. Куда — не знаете. И ещё. Не переживайте сильно за него. Все там будем... До встречи, дубль три.

   Импозантный мужчина в костюме встал, пожал обалдевшему от такого поворота событий Василю руку, вышел из полупустого бара на улицу и свернул на аллею, ведущую к центральному входу в Александровский парк.

   — Дубль три? Это он кому? — Василь огляделся по сторонам и сквозь завесу табачного дыма разглядел очертания дюжины таких же, как он, посидельцев. — Да черт с ним, главное — деньги заплатил.

   Больше по этому поводу Василий разум не напрягал. Хотя очень близок был к развязке того, что пронеслось в его затуманенном алкоголем мозгу в минуту секундного просветления.

   

   4.

   Тридцати минут Сивцову хватило, чтобы обойти близстоящие скамейки и опросить сидящих на них людей. Как обычно, никто ничего не видел. Совершенно случайно Андрей вышел на аллейку, которая вела к бару «Ниже Нуля».

   – — Проверю еще этот погребок — и все. Рапорт на пяти листах, регистрация в дежурке и по территориальности Фадееву, пусть мается сам. Видимых признаков насильственной смерти нет, но что покажет вскрытие — это вопрос.

   С такими мыслями Сивцов подошел к питейному заведению и открыл дверь, которая тут же впустила его в атмосферу, совершенно отличающуюся от умиротворенного щебета птиц и дуновения ветерка. «Таганка, все ночи полные огня, — лилось из мощных колонок. — Таганка, за что сгубила ты меня...». Андрей окинул взором посетителей: с кого бы начать — и тут взгляд его наткнулся на знакомого журналиста, с кем он вместе пару раз выезжал на происшествия. Дай бог памяти, как его... А. Василь. Точно Василь.

   – — Привет, Василь, — Сивцов подошел к столу и дружески хлопнул пригубившего новую кружку пива Дранникова по плечу. В результате треть пол-литра волной выплеснулась из бокала и присоединилась к уже имеющейся на полу луже.

   – — Блин, а поаккуратнее нельзя? — дернулся Сивцов, но узнав каким-то чудом в новом посетители сыщика уголовного розыска, поднапрягся. И уже более мягким тоном проговорил:

    — — Пиво денег стоит, — — и автоматически запустил руку в карман брюк, ощупывая его новое содержимое, напоминая себе, что ему не почудилось и в кармане столько денег, сколько журналист и в руках не держал.

   – — Да ладно, не злись. Я присяду?

   – — У нас свободная страна, — — промямлил Дранников.

   – — Узнаю журналистские приколы. Слушай, Василь. Я тут расследование одно веду. Скажи, не заходил сюда мужик лет сорока-пятьдесяти в черном полосатом костюме?

   Дранников поперхнулся пивом и закашлялся, но сыщик не придал этому особого значения. Пьяный человек, что с него возьмешь. Везет ему сегодня на алкашей.

   – — А что? Натворил он чего?

   – — В убийстве подозревается.

   Дранникова качнуло из стороны в сторону. Такого он точно не ожидал услышать. Но сжав в кармане толстенную пачку денег, произнес, как ему и сказали:

   – — Да вроде заходил, подсел ко мне за стол, хотел пообщаться, но потом вдруг как ошпаренный вскочил и ушел.

   – — Куда ушел? — — Сивцов заерзал от нетерпения на стуле.

   – — А я знаю? На улицу вышел и пошел.

   – — А что говорил? Ну, Василь, вспомни.

   – — Так нечего мне вспоминать. Попросил присесть — я разрешил. Он меня узнал, говорил, что я великий журналист, хвалил статьи мои...

   – — Значит, местный...

   – — Почему местный?

   – — Да кто вашу занюханную газетенку, кроме местных, читает?

   – — Не скажи, друг, он сказал, что приезжий, но меня знает. Да меня многие знают. Да я...

   – — Стоп-стоп. Ты сказал, что он обмолвился, что приезжий? — перебил Дранникова Сивцов.

   Василь понял, что сболтнул лишнего, это его не уполномочивали говорить.

   – — Ну вроде. Слушай, — — постарался переключиться на другую тему журналист. — — У меня тут тетку родную недавно ограбили, выкопали весь крыжовник на садовом участке, я ей посоветовал «заяву» вам написать. Не знаешь, у кого дело в производстве? Крыжовник достойный, на базаре по пятьсот рублей за куст дадут...

   – — Чего? Крыжовник? Так это ты, чудила, ей насоветовал в милицию обратиться?

   – — Эй, полегче, лейтенант. Что значит «чудила»?

   – — У меня «заява» по крыжовнику твоему, — сдерживая порыв гнева, процедил сквозь зубы сыщик. — Давай про полосатого мне рассказывай.

   – — Да пошел ты... Вот пусть чудила тебе и рассказывает, а я журналист с именем...

   – — Слышишь, именитый мой, а в отдел на допрос не хочешь? А то могу на раз — два организовать.

   – — Не имеешь полномочий. Повестку присылай. Я свои права знаю.

   – — Ладно, — сменил гнев на милость полицейский. — — Протрезвеешь — вызову, поговорим. Скажи, куда пошел полосатый. Исполни гражданский долг в поимке преступника.

   – — В дверь пошел, — процедил Дранников.

   – — Сколько минут назад?

   – — А я помню, — проговорил Василь и отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

   – — Ну ладно, пообщаемся ещё, — — отодвигая стул, зло проговорил опер и, резко встав, шагнул вперед.

   Кожаная подошва модного туфля черного цвета без намека на микро протектор скользнула по жиже разлитого пива и, протащив носок и каблук по скользкой плитке, подкосив ногу сыщика, уронила тело на пол. Все произошло быстро и неожиданно, поэтому висок, встретивший при падении угол деревянного стола, отозвался острой болью в проломленном черепе и тут же усыпил разум, провалившийся в бесконечную нирвану. Когда тело упало на грязный пол питейного заведения, Сивцов был уже мертв.

   «Все там будем...», — — пронеслось в голове у Дранникова, и его вырвало прямо на труп лежащего полицейского.

   5.

    — Остановите здесь, любезный, — импозантный человек в полосатом костюме постучал кончиком указательного пальца по плечу водителя такси и небрежно протянул ему тысячную купюру. — Столько хватит?

    — А то, щас сдачу дам, — ответил таксист и полез в задний карман брюк за деньгами.

    — Оставьте на чай, уважаемый. Скажите, вы можете ровно в тринадцать пятьдесят пять подъехать к центральному входу гостиницы и забрать меня? Мне нужно в аэропорт.

    — Конечно, могу.

    — Тогда давайте сверим часы, терпеть не могу, когда люди опаздывают. Заплачу двойной тариф. Итак, на моих сейчас двенадцать пятьдесят одна, — золотой «Ролекс» на мгновение появился из рукава дорого костюма и тут же спрятался обратно, разбудив в водителе такси смешанное чувство зависти и неприязни к человеку, которому в жизни повезло больше, чем ему. — У всего в мире есть своя цена, уважаемый, — голос человека в костюме отрезвил мысленный поток таксиста.

    — Чего? — проговорил водитель и с непониманием посмотрел на пассажира.

    — Да ничего. Забудьте, уважаемый. Вот вам задаток за ожидание. Вторую часть получите по прибытию на место. Итак, на ваших часах времени сколько? Ага. Вижу. Двенадцать пятьдесят два. Электронные часы всегда точны, — улыбнулся обладатель «Ролекса» и вышел из машины.

    — Да пошел ты в ж..пу, хрен моржовый, — прошептал про себя таксист, — конечно, буду, — пропел он наигранным голосом в открытое окно автомобиля вслед уходящему клиенту.

   

   ***

   Старенький ВАЗ 2105 красного цвета с наклейкой «танки грязи не боятся» проехал на стоянку автомобилей возле гостиницы «Гагарин» и расположился в тени высоких каштанов. Водитель, мысленно примеряя на свою руку шикарные часы недавнего клиента, достал из бардачка пачку сигарет «Космос», закурил и плюнул в окно на проходившую мимо дворовую собаку.

    — Че смотришь, бездомная? — процедил водитель такси сквозь зубы, наслаждаясь тем, что плевок достиг цели и висит мокрой блямбой на ухе у дворняги. — Вот так и меня сейчас опустил один перец своим «Ролексом».

   Отвернувшись от виляющей хвостом собаки, таксист расплылся в улыбке.

    — Я бы и тебе в харю плюнул, полосатый, — уже в полудреме думал таксист. — В аэропорт поеду только по полной предоплате, да еще и цену попрошу поднять: за пределы города ведь ехать. Пусть «лопатник» достает. Гнида богатенькая.

   Глаза закрылись, воображение полностью овладело разумом, и водитель уже в золотых часах и полосатом черном костюме открывает дверь большого белого «Мерседеса» своей девушке Таньке и везет её в Крым, рассказывая по дороге, что он не таксист, а работающий под прикрытием ФСБ секретный разведчик Серж 007, но это государственная тайна, и она должна дать честное слово, что никому не скажет об этом...

   6.

   Дранников посмотрел на часы.

    — Тринадцать тридцать пять. Пора. Пройдусь пешком. До гостиницы как раз полчаса ходу. В два надо быть на месте. Чуть прибавлю шаг и успею.

   Василь пытался отогнать свежие воспоминания, как он при виде трупа оперативника пулей вылетел из питейного заведения и быстрым шагом устремился в центр парка. Минут через пять, когда одышка дала о себе знать, Дранников остановился, чтобы перевести дух, достал из кармана пачку «Нашей марки» и закурил.

    — Вот же незадача какая с пацаном произошла. На ровном месте зашибся. И полосатый этот... Мутный тип какой-то, — мысли так и роились в голове у журналиста. — А может, и впрямь мужик, который деньги дал, как его там, Лабан–Лаван... Может, и впрямь убийца или террорист?

   Дранников опять засунул руку в карман, и мысли потекли в другом направлении.

    — Да нет, не может быть. С виду порядочный, образованный. Какой он террорист? С полицейским это случайность, надо под ноги смотреть, когда обижаешь уважаемых людей плохими словами. Да и что я теряю? Неделя работы — и гонорар в кармане.

   Выкинув ловким щелчком сигарету, особо не заботясь о месте её падения, Василь быстрым шагом тронулся в сторону центра, чтобы успеть к клиенту вовремя.

    — Время — деньги. Только они что-то значат в этом мире.

   Двадцать минут спустя Дранников подошел к гостинице «Гагарин» и, взглянув на часы, понял, что есть время для перекура. Разочарование постигло журналиста при обнаружении пустого нутра сигаретной пачки. Василь огляделся, увидел перед гостиничной стоянкой автомобилей ларек «ТАБАК» и быстрым шагом двинулся к нему, закрывая рукой глаза от сильного порыва ветра, бросившего в лицо землю с давно не убираемой территории.

    — Черт меня забери, — процедил Василь, отплевывая мусор со своего языка. — Ничего не видно, бли...

   Слово «блин» так и не слетело с его языка. Непонятно откуда выскочившее такси красного цвета с наклейкой «танки грязи не боятся» подняло его грузный вес на капот, потом бросило на лобовое стекло автомобиля. Последнее, что увидел Василь, — это испуганные глаза водителя и телефон в его руке, который пропищал ответ на СМС, набранное таксистом во время вождения. Тело журналиста перелетело через машину и грузно упало позади багажника. На разбитых часах «Полет» стрелки застыли на «тринадцать часов пятьдесят пять минут».

   — Не успел к клиенту, — пронеслось в голове у Дранникова, и сознание потухло.

   — Не успел к клиенту, — пронеслось в голове у таксиста. Водитель красного «Жигуля» уже писал СМС Таньке, будущей жене латентного олигарха: «Наберу позже, какой-то чувак бросился под машину».

   7.

    — Ну, вот и все три актера в сборе, — проговорил импозантный мужчина в полосатом костюме, бросив взгляд на золотые часы. — Что же, ровно два часа, как я говорил. Все трое совершенно разные, так и положено для чистоты эксперимента. Один — малолетний дегенерат-алкоголик, второй — представитель власти с неадекватно завышенной самооценкой и злым языком, третий — журналист, утонувший в тщеславии и зависти. Все со своими амбициями и разным пониманием жизненных процессов. Хм. Надеюсь, хорошее кино получилось...

   

   Эпилог последний и окончательный

   

   – — Создатель, как тебе моё кино? В реальном времени озвучено оно. Актеры в нем, — твои создания и, как я говорил, с отсутствием разумного внимания. Живут все в мире грез, фантазий, вожделений, и нет в них места для духовного прозренья.

   – — Кино? Ах, да, я посмотрел, мне не понравилось оно. Ты снял его сквозь скважину замочного замка, не понимая, что зачатки зла — игра... На них бессмертная душа, примерив личность в данной роли, служила в качестве статиста для того, кому роль главную играть не суждено. Не всем на корабле, плывущем по волнам судьбы из пункта «А» в пункт «Б», быть капитаном... Там есть туристы, официанты и артисты, матросы, повара и мотористы. А есть статисты... Они катализаторы судьбы. Им роль дана в материальном мире пытаться повлиять на выбор тех, кому случилось в основных ролях играть. Стой. Не перебивай... Я понимаю твой вопрос... Статистам есть и свой прогноз. Для них отдельное кино, где в главной роли выступить дано. Раскрыться в жизни той, дарованною мной, в сердечных муках заслужив покой. А посему фильм твой, как я сказал, — пустой. Он не раскрыл картину всю, задуманную мной. И я отвечу почему... а потому, что ты всего лишь мысль в структуре мироздания. И мыслишь ты с позиции того, чего тебе понять дано. Создания мои в конце пути, исправив качества свои, найдут покой израненной души. И счастливы они здесь будут потому, что заслужить покой — не значит получить его бесплатно: хлеб заработанный имеет вкус, отличный от того, что дареным бывает. Вот в этом суть. А кино?.. Сотри его. Ты запустил событий цепь и повлиял на выбор тех, кто главной роли не играл. Ты не туда смотрел, не тех снимал. Твой фильм назад я отмотал. Табачный дым статиста не убрал, а значит, все причинно-следственные связи разрушены одним моим желаньем. И пусть создания решают сами то, что им дано...

   Тебе совет: внимательно смотри моё кино! Тогда поймешь, что свято, что грешно!

   

   

   

   

   

   

   

   

   

   

   

   

   

   

   

   

Смотреть до конца

   Мыслю, следовательно, существую. И это немного успокаивает, даже не смотря на лукавые усишки старика Декарта. Интересно, изменилось ли его мнение на этот счет, когда сам он умер? Я, например, умер только что, и сразу усомнился — существую? Мыслю — это точно. Но как?
   
   Человека, упавшего со скалы высотой в две тысячи футов, вряд ли назовёшь существующим. И тем не менее, не распался же я на элементарные частицы, что-то должно было остаться. Хоть какое-то существительное... И еще момент — я не помню удара. Кто-то сказал бы, что меня еще до приземления мог хватить другой удар, со стороны сердечно-сосудистой. Факу с маслом. Мне двадцать три года, и я был абсолютно здоров. Анализы, нагрузочные тесты, ЭКГ, ЭХО и прочие медицинские процедуры — это часть бизнеса. Я — звезда ютьюба скайдайвер Феникс. Это меня репостят с комментами «ваще супер крутяк улет смотреть до конца». Свободный полёт у меня в крови. Я не мог умереть от разрыва сердца или кровоизлияния в мозг.
   
   Эй, мозг, слышь? Ты хотя бы намекни, я тобой думаю?
   
   И какой умник включил свет, глаза режет...
   
   Хм... Глаза?!
   
   Глаза, как подсказывает жизненный опыт, умеют глядеть по сторонам, а то, чем я вижу сейчас, смотрит только вперед, в светлое будущее. И чем будущее ближе, тем он светлее.
   
   Нет, ну что за растяпа? Оставил орлиный коготь в гостинице. Когда про него вспомнил, мы были уже на точке, и возвращаться было поздно. Тут не знаешь, что хуже: либо вернуться, как бы тоже примета не из лучших, либо прыгать без амулета. Да ещё вертолет прислали, одно название, рухлядь. Опять трястись на нем туда-обратно не было никакого желания. Потому и решил — прыгать без когтя. Вот и допрыгался...
   
   Да еще тётя Эмми с утра достала со своим сном. Она и до смерти мамы опекала меня будь здоров, а уж после — совсем двинулась на моем воспитании. Правда, с тех пор, как мой «небесный бизнес» пошел в гору, а спонсоры Потрясного Феникса стали невероятно щедрыми, вся её педагогика свелась к увещеваниям по телефону. Иногда — раза два за день, а иногда, как сегодня, через каждые десять минут. «Ты мне сегодня с Хлоей приснился. Она тебя звала. А ты пошёл... И когда ты бросишь эти чёртовы парашюты?» Кто же знал, что моя родная тётка — медиум. А если бы знал, не прыгнул бы? Ну да, как же, без вертолета бы на скалу побежал. Только бы не слышать этот вынос мозга. «Нет, говорю же, я на Гавайях. Отдыхаю. Вот и Рупперт тебе привет передает. Не хочешь поговорить?». Рупперт, дружище, реально спас — он не только мастер-парашютист армии США, но и дока по назойливым тёткам. Всегда удивлялся его способности находить общий язык с женщинами независимо от их возраста, положения или привлекательности. Звонки прекратились, но это было еще не всё. Откуда-то взялся журналист из «Эскуайер» и прилип, как жвачка к подошве. Интересно, какая сволочь слила, что я на этой базе? Хорошо, тётя Эмми не читает этот журнал, не хотелось бы выкручиваться, что я был вовсе не на Гавайях. Хотя теперь это уже совсем не важно.
   
   
   А светит всё сильнее. Даже жарко стало. Чем я это чувствую? Ну уж всяко не кожей. И свет стал какой-то оранжево-жёлтый, будто меня прямиком к солнцу тащит. Почувствуй себя Икаром, бро! Тот еще был экстримальщик. Говорил ему папа: не летай высоко, и низко — не вздумай. Летай средненько, и будет тебе счастье. Только древние греки слыхом не слыхивали про эндорфины. Когда летишь всё выше и выше не ради лайков и бабла, и не за тем, чтобы назло папке крылья спалить, а просто ради кайфа — счастья, которого не достичь никаким средненьким полётом.
   
   Полыхнуло. Молнии. Много молний. Всё вокруг — сплошь жгучие ломанные линии. И следом — ГРОООМ!!!
   ...
   
   ощ щу ще ни ееее
   
   ...
   
   что я разлетелся на мириады битов, а мгновение спустя биты снова встали на место, и я обрёл себя. Всего себя. Целиком. Каждый миллиметр кожи, каждый капилляр, каждый синапс. И всё ЭТО была боль! Я закричал.
   
    — Аааааа...
   
   Никогда я так не орал. Наверно всю больницу перебудил. Это же ведь больница? Все вокруг такое чистенькое и беленькое, что даже за свои мысли стыдно, не то что за крик. Вот и медсестра сидит рядом. Вся в белом. Смотрит неподвижным взглядом с отрешенной улыбкой идиотки.
   
    — Эй, — пробую голос, кажется, не сорвал, — ты кто?
   
   Ноль реакции. Медсестра продолжает улыбаться, глядя мимо меня.
   
    — Слышь? — касаюсь её пальцев и тут же одергиваю свою руку.
   
   Странная кожа. Шёлковая? Фиг знает, на ощупь такая же: прохладная и гладкая. В любом случае, касаться её больше желания нет. Дергаю за штанину. Ткань — тоже не пойми что. Ясное дело, синтетика, тянется отлично, но... А стены?! Это дизайнерское решение такое? Будто плюшевые, мягкие наверно. Даже мой лежак с обычной кроватью не имеет ничего общего — пушистая умиротворенность, ложемент благолепия. Странная какая-то больница, и странная медсестра, но пофиг, главное — живой...
   
    — Привет, Феникс!
   
   От неожиданности меня чуть с лежака не сдуло. Медсестра пришла в себя и теперь смотрела на меня с восторженным любопытством. Улыбка добродушная, но с какой-то заискивающей хитрецой. Наркоманка наверно. Похоже, была под кайфом, а потом отпустило.
   
    — Прости, я делала все по инструкции. А тебя в сознании к нам забросило.
   
    — Забросило?
   
    — Ага. Ты только не бойся. Хотя, когда это наш Феникс чего-то боялся! Сейчас я всё тебе расскажу. Меня зовут Лиена. Я твой кинооператор. Это, — девушка сделала пространный жест, — актерская лаборатория центральной киностудии. Ты — наш актер. Но у тебя оказался сбой в передатчике. Хорошо, я твой канал заранее проверила. Ты же у нас звезда, на твой последний прыжок уже несколько миллиардов подписалось. Представляешь, какие убытки для киностудии, если мы тебя в эфир не пустим?
   
    — Киностудия? А как я тут оказался?
   
    — Через нуль-переход. Обычно актёров в него затягивает без сознания. Мы им на подкорку записываем программу-передатчик и так же через нуль-переход отправляем обратно. Актера мы вытаскиваем, когда он спит или, в крайнем случае, когда моргнул. В общем, незаметно для него. Да и ты был у нас на планете уже раз семьдесят. Проблем никогда не было. А тут, сама не пойму, почему тебя в сознании потащило...
   
    — Погоди, что значит, на вашей планете? Мы что, — я оглянулся, встал и, подойдя к иллюминатору, утвердительно закончил: — не на Земле...
   
   Вид за пределами большого овального окна был ошеломляющий: облака, переливающиеся всеми цветами радуги, зеленоватое небо, пушистые башни домов и мыльные пузыри, парящие в небе между домами. Огромный пузырь подплыл вплотную к иллюминатору, и внутри него я разглядел двух симпатичных девушек. Увидев меня, они замахали руками и стали наперебой слать мне воздушные поцелуи. Я улыбнулся и собрался было помахать в ответ, но окно потемнело, и вместо девушек я увидел своё отражение: вингсьют, шлем, очки.
   
    — Летают тут всякие, — недовольно пробормотала Лиена, — работать мешают.
   
   Я оглянулся. Перед девушкой в воздухе повисло нечто, похожее на кубик-рубика. Одна из его граней светилась голубым. Над ней в воздухе парил голографический макет комнаты, обрамлённый какими-то непонятными надписями. Лиена посмотрела на меня, кубик крутанулся в воздухе, и новая грань засветилась оранжевым. Над ней появился другой макет: вингсьют, шлем, очки... Макет меня — в таком же обрамлении из неведомых символов.
   
    — Феникс, ты не мог бы присесть. Ничего страшного не будет, но лучше сядь. Просто я еще не имела дела с мозгом людей в сознании.
   
    — Стоп! А если я не согласен?
   
    — Почему? — она улыбнулась.
   
   Похоже, она совсем не понимала причин моего отказа. Словно речь шла о расчесывании волос или чистке зубов.
   
    — А ты бы хотела, чтобы у тебя копались в голове?
   
    — Сканирование мозга для нас обычная процедура. Например, так мы контролируем своё здоровье. Не бойся, правда, все будет нормально. Вот, смотри.
   
   Стена у неё за спиной превратилась в экран, на котором я увидел землю с высоты летящего вертолета. Через секунду комнату заполнил ужасный грохот. «На какой свалке они нашли эту колымагу? — услышал я свой голос, пытающийся перекричать шум мотора». В кадре появился Рупперт. «Скажи спасибо, что хоть такой достали, в этой чертовой стране с авиацией совсем беда».
   
   Это мы летим на скалу, дошло до меня, к точке прыжка.
   
    — А можно сделать тише?
   
   Лиена кивнула и снизила громкость до минимума.
   
    — Так это ты уже пишешь? Прямо из моего мозга?
   
   Она улыбнулась и кивнула опять.
   
    — И что потом?
   
    — Потом эту запись пустим в межгалактический эфир, а тебя отправим обратно на Землю.
   
   Я сел на кровать и снял очки со шлемом. Почему-то только сейчас подумал, что разговаривать с девушкой в таком виде не самый лучший вариант.
   
    — Скажи, а зачем это вам? Все мои прыжки есть на Ютубе. Берите и транслируйте. Зачем людей туда-сюда по нуль-переходам таскать?
   
    — Ваш Ютуб — это лишь изображение и звук. А наша киностудия транслирует ещё и чувства.
   
    — Зачем? Вам что, своих чувств не хватает?
   
    — Ну, кое чего не хватает. Вы — единственная раса, кто не боится смерти, как её боимся мы. То, на что люди добровольно себя обрекают, невероятно представить ни для какой другой расы, населяющей нашу галактику. Взять хотя бы твою тётю. Эмми не такая популярная, как ты, но сотню-другую зрителей со своими ужастиками собирает. Она прекрасно знает, что у нее серьезные проблемы с сердцем, и тем не менее, фильмы ужасов остаются в числе её фаворитов. С её повышенной восприимчивостью это равноценно самоубийству.
   
    — Да, знаю. Сам ей постоянно говорю, чтобы бросила смотреть эти ужастики и занялась здоровьем. Но я все-таки не пойму, что вам до этого?
   
    — В галактическом сообществе на счет людей есть два мнения. Одни считают вас глупцами, которые не ценят собственной жизни и своим примером ведут ваш вид к вымиранию. Другие думают, что вы — боги, познавшие смерть, как саму жизнь. Многие ученые галактики ломают голову над тем, знают ли люди, что там — за последней чертой, или не знают?
   
    — Конечно, знаем. Одним — райские кущи, другим — геенна огненная. Только тебе на эту тему надо было не со мной, а с моей мамой поговорить. Она была католичкой и верила в существование загробной жизни, — я посмотрел на Лиену, её глаза горели, — Ну нет, неужели ты думаешь, что вера имеет какое-то отношение к знанию?
   
    — А ты? Думаешь, знание — это лишь то, что хранит память? Просто представь, сколько информации прописано в твоем ДНК. Может, именно это неосязаемое знание каждый раз толкает тебя к получению новой порции эндорфинов, наплевав на чувство самосохранения? А может, это же знание лежит и в основе ваших религий? И оно же — причина алкоголизма, наркомании и прочих смертоносных увлечений? Вы словно чувствуете, что за этой жизнью есть другая. Ученые сделали многое, чтобы максимально продлить нашу жизнь. Средняя продолжительность жизни у нас в десять раз больше вашей. Наша среда обитания безопасна настолько, насколько это возможно. Но смерть до сих пор окутана туманом. Мы не знаем, что там, и боимся её.
   
    — Ладно, если мы вас интересуем только с научной точки зрения, зачем вы транслируете наши чувства на всю галактику?
   
    — Науке для развития нужны деньги. А ваши чувства отлично продаются. Подключившись к твоему передатчику, зритель не только видит происходящее твоими глазами, но и переживает все твои эмоции. Самое любопытное, мы не знаем, какая именно из ваших эмоций заставляет нас впадать в транс. Эмоционально мы с вами очень похожи. Любовь, ненависть, веселье, скука... я могу перечислить все чувства, свойственные людям, и каждое из этих чувств не чуждо и нам. Но у вас, есть что-то такое, что просыпается в вашем разуме в миг наивысшего эмоционального всплеска... Это поистине невероятное чувство!
   
    — Значит, когда я очнулся после нуль-перехода, ты была под кайфом от моего прыжка?
   
   Лиена рассмеялась.
   
    — Нет, прости, я была под... впечатлением от прыжка твоего друга Рупперта. У тебя же передатчик не работает.
   
    — Кто бы сомневался, — улыбнулся я, — он у нас везде первый, когда дело касается женщин.
   
   Я посмотрел на экран. Там я стоял на краю скалы. Рупперт был рядом. Пока еще мы были в своей обычной одежде, и тут до меня дошло, что сейчас Лиена увидит наш ритуал. Я закрыл лицо руками и тихо заржал. Пописать в бездну, где притаилась опасность — что может быть круче?! Рупперт, хитрец, когда делает это, всегда смотрит вдаль, так что его инопланетный зритель может только по чувству облегчения догадываться о происходящем. Я же предпочитаю визуально контролировать процесс, поэтому картинка у меня сейчас пойдет со всеми подробностями.
   
    — Здесь ничего интересного, — сказала Лиена, — давай перемотаем.
   
    — Как это ничего интересного? — обиделся я, — У Рупперта, интереснее что ли?
   
   Лиена смущенно хихикнула, но, тем не менее, запустила ускоренный просмотр. Мы с Руппертом заговорили смешными голосами грызунов из фильма «Элвин и бурундуки». Потом я в деталях отразил всю важность нашего ритуала. Благо, этот эпизод пролетел быстро. Мы с Руппертом по-бурундучьи еще раз обсудили подробности маршрута, после чего пошли переодеваться.
   
   И тут я обратил внимание на легкий румянец на щеках Лиены.
   
    — Вот, это да! — удивился я, — Ты покраснела? Я не хочу тебя обидеть, это не в моих интересах. Но мне просто любопытно. Если ты говоришь, что вы живете по тысячу лет, то сколько сейчас тебе?
   
    — Ну, в совет старейшин мне пока рановато.
   
    — И всё же?
   
    — Если соотнести среднюю продолжительность жизни наших рас, то мы с тобой ровесники.
   
    — То есть тебе где-то около двух сотен лет?
   
    — Ну, если считать земными оборотами вокруг Солнца, то приблизительно где-то так. И я понимаю, к чему ты клонишь. Для тебя удивительно, что, прожив двести лет, можно чего-то стесняться. Тем более будучи кинооператором. Уж киношник, думаешь ты, за двести лет должен был повидать такого... Позволь тебя разочаровать. Это просто специфика нашей физиологии. Мы стараемся отключаться от восприятия вредной информации. Демонстрация половых органов сродни порнографии. А порнографию мы считаем вредной для сексуального здоровья. Поэтому, при возникновении вредоносного контента у нас в мозгу включается специальный блок. Покраснение щек не имеет ничего общего со стеснительностью, это всего лишь индикатор — блок сработал.
   
    — Ну спасибо, обозвать мой половой орган порнографией... Что за люди?! Хотя, вы же не люди. Кстати, а кто вы?
   
    — Мы — ангелы. По крайней мере, это наиболее подходящий эквивалент на твоем языке.
   
    — Вот это поворот! Я попал на небо, и со мной говорит ангел. Аллилуйя! Теперь понятно откуда ноги растут. Порнуха, бухло, ужастики и рок-н-ролл — грех и происки Сатаны. Я правильно понимаю?
   
    — Правильно, — улыбнулась Лиена, — и это тоже предмет для обсуждения в нашей научной среде — передаются ли в процессе кинотрансляции наши чувства вам? Не исключено, что большая часть ваших теологических догматов родом из нашего мира. Может благодоря нам с каждым веком люди пытаются сделать свой мир безопаснее, а свою жизнь проще? Хотя, по правде сказать, у вас это получается не очень хорошо. Война — наихудшее изобретение людей и самое яркое подтверждение тому, с каким пренебрежением вы относитесь к смерти.
   
   Она что-то нажала на своей панели управления. Скорость видео снова стала нормальной. Мы с Руппертом опять стояли у края пропасти. Только сейчас, уже облачённые в вингсьюты, мы выглядели как две бесхвостые белки-летяги. Наши хвосты, видимо, трансформировались в рюкзаки парашютов, плотно прижавшихся к нашим спинам. Вот кто в действительности, был нашим ангелом-хранителем. Скайдайвинг на вингсьюте — это управляемый планирующий полёт на бешеной скорости. Важен каждый лишний килограмм. А потому, наличие страховочного парашюта заявлено полным его отсутствием, и вся надежда только на тот, что за спиной.
   
   Рупперт хлопнул меня по плечу и прыгнул. Я отсчитал три секунды и нырнул следом. Несколько десятков футов мы летели вниз головой вдоль отвесной каменной стены, набирая скорость. Рупперт раскинул руки в стороны, перепонки костюма нащупали восходящий поток, и скайдавер изящно лег на расчетный курс. Я приготовился. Как вдруг прямо передо мной из расщелины в скале промелькнула черная тень.
   
    — Стой! Лиена, останови видео.
   
   Но ангел меня не слышал. Она снова перешла в режим медсестры-идиотки. Лишь её руки продолжили работу, словно в автономном режиме по заученной за двести лет схеме. Я подошел к ней и обнял за талию.
   
    — Ангелочек, — промурлыкал я ей на ушко, — очнись, а то я тебя...
   
   Моя рука скользнула по спине вниз. На щеках Лиены снова появился румянец — блок сработал, и её взгляд сфокусировался на мне.
   
    — Что ты хочешь? — пробормотала она голосом обдолбанной наркоманки, — Нам нельзя с тобой. Это...
   
    — Грешно, я знаю. Мне другое нужно. Останови видео.
   
   Один из её пальцев, наперекор заученной схеме, потянулся к красному значку, и видео остановилось. Я завис между небом и землей, а Лиена, наоборот, отвисла.
   
    — Послушай, мне там один момент нужно рассмотреть. Отмотай, пожалуйста, назад. Медленнее... Еще чуть-чуть, вот, стоп.
   
   Это было гнездо кондора.
   
   Мы, строя маршрут, облетели скалу на вертолете раза четыре, отсняли и проработали каждый ярд, но никто не придал значения этой чертовой расщелине. Сейчас, на стоп-кадре я увидел четко — в её глубине на куче веток лежали большие серые яйца. Рупперт, пролетая мимо, спугнул птицу, и тень, которую увидел я спустя мгновение... это, явно, была самка кондора.
   
   Кондоры — главная достопримечательностью этих гор. Поэтому, еще до приезда сюда, мне захотелось узнать о них побольше. Самое главное, что я вычитал, кондоры не нападают на людей, по крайней мере на взрослых. Эти падальщики редко оказывали хоть какое-то сопротивление, когда люди убивали их и разоряли гнезда. Местные индейцы часто винили этих огромных птиц в пропаже скота и маленьких детей. Мне даже вспомнился эпизод из Жюля Верна, где кондор утаскивает мальчика. Хотя на самом деле это невозможно из-за особого строения его лап. Кондор не способен схватить добычу когтями и перенести её по воздуху. Самое грозное оружие кондора — это мощный клюв, которым он может отрывать огромные куски подгнившей плоти. Но ни одного случая нападения на человека я в интернете не нашел. Хотя местные проводники убеждали нас в обратном. Подойти к гнезду кондора, по их словам, было опасно. Птицы, находящиеся на грани исчезновения, с большим рвением стали относиться к безопасности своего потомства.
   
   Я сел на кровать и жестом показал Лиене, что можно продолжить. Она вновь запустила видео. Земля, словно соскучившись, понеслась мне на встречу. Я расправил вингсьют и лег на курс. И тут огромная туша врезалась мне в спину. Черные жесткие крылья хлопнули по щекам и невероятной силы удар долбанул меня по каске. Экран погас.
   
    — Ну, вот, — довольным голосом заключила Лиена, — полдела сделали. Сейчас разберусь с твоим глючным передатчиком и отправлю тебя назад.
   
   Погруженный в мысли, я не особо слушал ангела. Я думал о кондорах. На земле они — презренные обжоры-падальщики, которые способны съесть до нескольких килограммов мяса за раз. Забавно смотреть, когда после обильной трапезы они пытаются взлететь. Разгоняются, неуклюже переваливаясь с лапы на лапу, лениво машут крыльями, но без толку. Жалкое зрелище. И кондор в небе — огромная величественная птица, полетом которой можно любоваться бесконечно. Так и у нас, людей... Мы часто бываем глупы и неуклюжи, совершая необдуманные поступки. Мы часто тратим время впустую, чтобы потом ковылять, переваливаясь с ноги на ногу, и пытаться догнать упущенный шанс. Но иногда в нас просыпается что-то прекрасное, что заставляет нас жить дальше и радоваться жизни. Пусть даже для этого нужно шагнуть в пропасть. Эти ангелы не понимают, что дело вовсе не в смерти. В своем безопасном мире они, возможно, забыли, что такое настоящая жизнь. Может быть ангелы, ограждая себя от опасностей, стали инвалидами, у которых атрофировалось самое главное чувство — радость жить.
   
    — Феникс, скажи, неужели ты действительно не боишься смерти? Ведь сейчас ты вернешься, а там эта ужасная птица...
   
    — А что? Ты мне предлагаешь остаться?
   
    — Нет. Прости, мы не можем вмешиваться в ход вашей истории. Ты должен вернуться, даже если тебя ждёт смерть.
   
    — Что меня там ждет, это мы еще посмотрим. А остаться в вашем плюшевом мире я бы и сам не захотел.
   
   Я взял в руки каску и только сейчас заметил, что камера, прикрепленная к её макушке, раздолбана вдрызг. Я усмехнулся и, натянув каску на голову, добавил:
   
    — А с кондором я как-нибудь договорюсь. Он же наш, землянин. Не переживай. Смотри до конца. Со мной все будет нормально.
   

Глюкатрица

   Арнольд Шварценнегер давно не снимался в кино. Последний фильм с его участием, «Последствия», люди увидели в 2017 году, с тех пор прошло уже шесть лет.

   Вообще для Голливуда настали тяжелые времена. Сначала пошли скандалы с этим чертовым харрасментом. Все вдруг стали друг друга обвинять в сексуальных домогательствах. Досталось даже операторам и осветителям. Сначала жаловались актрисы на режиссеров, потом пошла волна жалоб режиссеров на актрис. В общем, у всех сложилось такое впечатление, что в Голливуде только и делают, что домогаются и насилуют друг друга.

   И даже до Арнольда это докатилось.

    — Арчи, а помнишь, ты шлепнул меня по попке на съёмках фильма?

    — Не гони, дружище, я просто отвесил тебе хорошего пинка!

    — Жаль, а я думал, что смогу стрясти с тебя кругленькую сумму.

   

   Кроме этого, на мировую киноидустрию напала другая напасть — компьютерные технологии. Если лет тридцать назад графика стоила бешеных денег и её применяли лишь в дорогих картинах, то потом она стала доступной любому пользователю ПК. А года три назад в результате очередного прорыва в компьютерных технологиях, все актёры остались без работы. Все без исключения. Фильмы снимать стало очень легко. Режиссёр вводил в программу написанный сценарий, затем параметры актёров, и ещё через пятнадцать минут компьютер выдавал графическое изображение персонажей. Режиссёр приступал к созданию фильма. Никаких тебе переговоров с актерами, никаких миллионных расходов на этих капризных жлобов.

   Тысячи актеров поспешили уехать в Мексику, но месяца через два цивилизация проникла и туда. Мексиканские сериалы стали похожи на американские, потому что они теперь снимались с помощью той же самой программы.

   Продюсеры были просто счастливы, ведь виртуальные актёры не капризны, в отличие от реальных. Теперь никто не скажет, что если к автомобилю актёра не будет постелена ковровая дорожка, то съёмки отменяются. Сейчас актёры делают то, что хочет режиссёр и говорят только то, что написано в сценарии. Ведь они живут лишь во время съёмок, да и то лишь в воображении создателя фильма.

   

   ***

   Первое время Арнольд пыжился от гордости и думал, что проживёт без Голливуда куда лучше, чем Голливуд без него. Но нет, оказалось, что не проживет. Все без исключения кинокомпании процветали, хотя в титрах фамилия бывшей мегазвезды не значилась. Да и не только его фамилии — все актеры оказались на равных. Вот совсем не упоминали о них. Забыли начисто. Они стали стал никому не нужными.

   На светских раундах собирались только продюсеры, режиссеры и программисты.

    — Твой фильм просто взорвал мир, Гарри!

    — Да, программисты славно постарались, сделали ошеломительных актеров!

    — Вот скажи, Гарри, разве можно сравнивать наших актеров с теми, с кем нам приходилось работать раньше? Ведь это просто гениально! Они делают то, что нам требуется! Нам не приходится им подолгу объяснять, просто ввёл команду и все.

    — Да, это вам не какие-то Шварценнегеры и Сталлоне. Если раньше были высокие отношения, то теперь миром правят высокие технологии!

   

    Обнищал Арнольд стремительно быстро, за каких-то полгода. Инфляция сожрала все его накопления, финансовый кризис, разразившийся в США конце 2018 года, лишил денег, особняка и прислуги. Когда он остался практически без ничего, зато с целой кучей долгов (от него ушли жена и дети, и даже собака ушла и любимый пони), он зашевелился и начал обходить знакомых режиссёров, с которыми раньше работал. Один из известных продюсеров уже подзабыл его имя и при встрече назвал не Арнольдом, а Сильвестром, что очень оскорбило его. Сильвестр Сталлоне был его давнишним конкурентом в киноиндустрии, с ним они не раз спорили о том, кто лучше сыграет роль киборга, которая, в конце концов, досталась Ван Дамму.

    — Привет, Гарри, мне нужна работа.

    — Здравствуй, Сильвестр...

    — Я Арнольд!

    — Да? Ну пусть будет Арнольд. А что ты умеешь делать?

    — Гарри, я актер! Я могу играть!

    — Извини, Сильв... хм... Арнольд, но на данный момент нам нужны только грузчики.

   

   Кое-кто из тех, кто ещё помнил его, предлагали уехать в Россию, там кино продолжали снимать по старинке, на плёнку «Свема», этакое олдскульное кино, и вообще окончательно отказались от компьютеризации, боясь, что русское кино постигнет та же участь, что американское. К тому же, ходили упорные слухи, что русские кинематографисты стали скупать бывших известных американских (и не только) актёров всех жанров, от боевиков, до слезливых мелодрам. Говорят, даже сам Депардье там ошивается, ему даже гражданство дали.... Да и не только ему.

   Последний разговор с одним из актеров, вернувшимся в США, чтобы продать за бесценок квартиру в центре Нью-Йорка и уехать в Тамбов, ускорил принятие решения.

    — Арчи, это невероятно! Там снимают живых актеров! Даже в фильмах про зомби, представляешь? Никакой тебе графики! Настоящий грим накладывают! Снимают все не на зеленой тряпке, а на натуре!

    — Я! Я! Натюрлих!

   

   Недолго думая, ни с кем не попрощавшись, Арнольд разбил вдребезги свой персональный компьютер (с некоторых пор он стал испытывать к нему жгучую ненависть), собрался, и уехал в Россию. Может быть, ему там повезёт, думал он. Нет, он уже не мечтал о былой славе и баснословных гонорарах. С долгами бы расплатиться и прожить остаток жизни спокойно.

   Нет, он не поехал туда наобум, он уже вышел из того возраста, чтобы лететь сломя голову в неизвестность. Он обговорил всё с представителем кинокомпании «Мосфильм» и ему предложили испытать себя в кинопробе на главную роль нового фильма со странным названием «Глюкатрица». Даже не спросив сценария, Арнольд согласился и помчался за билетом, расплатившись в кассе последними долларами.

   Быстрокрылый комфортабельный «Боинг» за несколько часов долетел до Москвы, и Арнольд оказался будто на другой планете. Здесь всё было по-другому. К удивлению, в аэропорту его никто не ждал. Он позвонил в «Мосфильм».

    — Hello!

    — Кто х*йло?

    — I’m an Arnold Schwarzenegger!

    — А я Иисус Христос!

    — I’m an American actor!

    — Тьфу чёрт, совсем забыл! Добро пожаловать.

    — Send me a limousine!

    — На метро доедешь! Если за каждым американским актером лимузин слать, мы обанкротимся на второй день. Запоминай адрес!

   

    Арнольд долго плутал в лабиринтах московского метрополитена, пока эскалатор не выплюнул его на улицу, потом трясся на автобусе, затем на троллейбусе и на трамвае. Заблудившись в конец, он подошёл к полицейскому и тот, оштрафовав его за отсутствие регистрации, довёл до дверей кинокомпании.

   После такой нервотрёпки надо было хорошо сыграть, и Арнольд боялся, что он завалит кинопробу. В своих фильмах он был не очень-то разговорчив и кроме «Ай вил би бэк» ничего не помнил. Но сейчас эта фраза абсолютно не подходила, ведь он никуда уходить не собирался, и к чему на кинопробе говорить «Ай вил би бэк»? Надо было придумать другие слова, он долго мучался, но потом решил почитать сценарий, может, там будет написан какой-нибудь несложный монолог. По сюжету главный герой, деревенский тракторист Неонов, выходит из месячного запоя и встречает соседа, старого наркомана по прозвищу Клеус. Они вместе нанюхиваются столярного клея, и начинают бороться с рептилоидами, захватившими Землю.

   На съёмочной площадке Арнольд встретился со своим давним знакомым Стивеном Сигалом.

    — Привет, дружище! — Стивен ему искренне обрадовался. — Будем сниматься в одном фильме? Вот так удача! Тебе дали главную роль?

    — пока не знаю, Стив, будут только кинопробы. Но вся проблема в том, что я не знаю языка.

    — Тебе нужна переводчица! Есть тут одна на примете. Деревенская баба Маруся.

    — Деревенская?

    — А ты не знал? Фильм снимается на натуре, а не в павильоне. В настоящей русской деревне. Так вот эта Маруся отлично переводит! А руками как работает!

    — Что?

    — Она сурдопереводчицей подрабатывает. У нее такие буфера!

    — Э-э-э-э...

    — В смысле буфер обмена что надо, память отличная!

    — А-а-а-а...

    — Кстати, я буду играть твоего врага, агента Кузнецова, шпиона рептилоидов. Ты уже прочитал сценарий?

    — Да, к счастью, мне напечатали его на английском.

   

   Потом их увезли в деревню с таким труднопроизносимым названием, что Арнольд его и не запомнил.

   Когда начались кинопробы, Арнольда одели в стёганую телогрейку, кирзовые сапоги, нахлобучили на голову треух, дали выпить двечти грамм водки и заставили плясать камаринского. Он неуклюже подпрыгивал, приседал, раскидывал ноги в разные стороны. Шапка упала на пол, и Арнольд в азарте стал топтаться на ней, после чего выдохся, и с криком «Ай вил би бэк!» свалился в открытую крышку погреба. Его оттуда достали, пожали руку и сказали, что он идеально подходит на роль тракториста Неонова.

    — Ты не бойся русских, — сказал ему Стивен. — Они не кусаются. Главное, дразнить их не надо. Если они говорят, что у них самые мощные в мире ракеты, соглашайся, да ещё добавь, что у них самый очаровательный в мире Шёрлок Холмс и самый весёлый Винни Пух. Они это любят. И ни в коем случае не спрашивай, почему в их деревнях нет газа, воды и тёплых туалетов. Я однажды спросил, и получил в глаз за то, что американцы бомбили Кабул. И до сих пор не могу понять, при чём тут Кабул.

    — Там, наверно, тоже нет тёплых туалетов.

    — После бомбёжек там никаких туалетов нет.

   Стивен познакомил его с дояркой Марусей. Арнольда удивило, что простая доярка знает английский язык. Однако оказалось, что у нее два высших образования, но жизнь сложилась так, что пришлось уехать в деревню и дергать коров за соски. Буфера у Маруси действительно были что надо, и Арнольду захотелось все бросить и устроиться в деревню дояром.

   Воздух в деревне был чистый, попахивало свежим навозом, на улицах вместо аккуратных дорожек извивались грунтовки с грязью по колено и повсюду в лужах веселились свиньи. Арнольд Шварценнегер никогда раньше не видел ничего подобного и пребывал в состоянии ступора. Он и не думал, что в колхозах не бывает тёплых туалетов, что на танцы весной можно ходить только в кирзовых сапогах. Одно его радовало — компьютеров в деревне тоже не наблюдалось.

   Маруся везде его сопровождала, переводила, помогала адаптироваться в обществе русскоязычных актеров — переводчицей она и правда была хорошей, знала язык на отлично.

   После съемок первых сцен «Глюкатрицы» актеры собрались в клубе, взяли спирта и водки и отметили это дело. Арнольд смутно помнил, что он сначала домогался переводчицы, а потом, испугавшись последствий пьяного харрасмента, стал охотиться на рептилоидов. Проснулся он утром связанным и с кляпом во рту.

   Открыв глаза, он обнаружил себя лежавшим на дощатом полу избы. Рядом сидел Стивен, обхватив руками голову. Обнаружив, что товарищ проснулся, он подошел и вытащил кляп и его рта.

    — Ничего не помню, — сказал Арнольд.

   –Благодаря тебе мы досняли фильм за одну ночь, — рассказал Стивен. — Когда ты стал кричать «Лови рептилоидов! Смерть провокаторам!», режиссер приказал принести камеры. На всем обещали выплатить премию. Будем снимать вторую часть!

   Стивен развязал товарища и налил ему водки.

    — А почему я связан? — спросил Арнольд. — И зачем кляп?

    — Да потому что фильм давно уже сняли, а ты все еще бегал и орал, как сумасшедший.

   А потом пришла Маруся и сказала Арнольду, что у них будет бейби.

   

   Конец фильма

   

   

Я не знаю, как заканчивается эта сказка

   Никогда раньше не стояла на крыше. Такое странное ощущение. Вроде, если приглядеться, все нормально — люди ходят, машины ездят. А потом вспоминаю, где я, и накатывает удивление: эти фигурки внизу — машины? А эти точки — люди?
   Так задумалась, что и не заметила, как сделала шаг вперёд, руки раскинулись...
    — Смертница из палаты 96, на ковёр!
   Открываю глаза. Белый потолок, белые стены. Привычно. Встаю, готова звенит. Еще бы. Смотрю в зеркало — рожа опухшая. А что вы ждали?
    — Смертница из палаты 96, на ковёр!
   Да, да.
   Включаю воду, провожу мокрыми пальцами по зажмуренным векам. Становится немного легче.
    — Смертница из палаты 96!..
   Ну хватит, хватит! Руки — в карманы потрепанного белого халата, ноги — в стоптанные парусиновые тапки. И вперёд.
   На этот раз их было двое. Один — блондин-ботаник, в очочках. Второй — бритый наголо. Оба в одинаковых деловых костюмах. Оба зло смотрят. Ботаник — со смущением, бритый — с мрачным наездом.
   Приподнимаюсь на мыски, перекатываюсь на пятки:
    — Здрасьте.
    — Вы не могли бы умирать достойнее? — выпаливает блондин. Он ещё и картавит, чудненько.
   Поднимаю бровь, смотрю на бритого. Тот неохотно кивает:
    — Немного хоть подумала, прежде чем с крыши сигать? Нахрена людям все ожидание портить?
   Смотрю в сторону, насупившись. Сами бы пошли и умирали, если такие умные! Сажают их в офисы разнос учинять, дали бы самим сначала на своей шкуре попробовать!
    — Не молчать! — рявкает блондин, хватает длинную линейку и хлёстко ударяет по столу. Я вздрагиваю и начинаю злиться. Но злиться нельзя. Нехорошо. Надо быть хорошей девочкой, пусть и не всегда получается.
    — Убрал бы ты линейку, господин хороший, — говорю сквозь зубы. — И объяснил по-человечески.
   Бросает линейку, в отчаянии взмахивает руками. Сажусь на свободный стул, притягиваю к себе соседний и кладу на него ноги:
    — Закурить есть?
   Бритый бросает пачку, ловлю, достаю две сигареты, одну прикурить, вторую за ухо. Они делают вид, что не замечают отсутствия моих манер.
   Выпускаю дым. Хорошо. Дым в потолок — это прекрасно.
    — Что надо-то? — говорю уже вполне миролюбиво.
   Блондин как будто этого и ждал. Срезом выверенной линии стрижки отсвечивая яркий свет лампы, расстилает по поверхности стола графики на тончайшей, нежно шуршащей бумаге. Начинает водить фигурной указкой из одной точки в другую, сыплет терминами. Смутно понимаю, что спрыгнула слишком быстро, не достигнув должного уровня эмоционального накала у зрителей. Дались им эти зрители!
   Блондин продолжает водить остриём указки:
    — Рейтинги последнего периода... частота посещения канала... распоряжения сверху... повысить напряжение для стимуляции необходимого количества катарсиса...
   Не выдерживаю:
    — Катарсиса-шматарсиса! Ты сам там был? Ну хоть раз?
   Мнётся. Все с ним понятно.
    — Вот и не говори мне! Не говори! И не заикайся, я ещё не закончила. Идею поняла, попробую сделать все, что смогу.
    — На твоё место много претендентов, — еле слышно шепчет блондин. Врет. Кому ещё нужна эта дыра.
   Бритый смотрит на меня и качает головой:
    — Придётся накинуть двадцатку, не меньше.
   Рявкаю, вскакивая на ноги:
    — Сделаю, что смогу. Понятно?
   Блондин раздраженно машет в сторону двери, бритый закатывает глаза, мысленно показываю им обоим третий палец. На том и расходимся.
   ...очнулась, прикованная к рукояти, вращающей столб. Помещение небольшое, больше ничего и нет, разве что дверь да маленькое окошко, затерявшееся где-то под потолком. Ходи себе и крути, отвлечься особо не на что. Повращала запястьями, задумчиво глядя на кандалы. Хорошие кандалы, крепкие.
    — Эй! — донеслось лениво из-за двери. — Что встала? Работай.
   Ладно, поработаем. Послушно налегла на рукоять, сначала вздрогнувшую под ладонями, потом мягко поддавшуюся. Как живая. И пошли.
   Крутила-крутила, пока не стало скучно.
    — Эй, за дверью, — спрашиваю.
    — Чего тебе?
    — А чего я кручу-то?
    — Помпу насоса.
    — А что отсасываем?
    — Воду!
    — Зачем?
    — Чтобы не погрузиться слишком глубоко.
   Чтобы не погрузиться слишком глубоко. Хм.
    — И на какой мы уже... глубине?
   Пдыщ! — глухо ответило сверху и сбоку. Пам-парапапам! — прошёлся громовой скрежет наискосок направо. Взвизг какофонии голосов донёсся приглушенно, издалека.
    — Вода, — испуганно вскрикнуло за дверью. — Вода! Качай, родненькая! Качай быстрее!
   И топот убегающих шагов.
    — Вода, — мрачно повторяю. Словно в подтверждение, ног что-то мягко, прохладно коснулось. Я так и подпрыгнула, и побежала вокруг столба!
   Вода помедлила, задумалась. Стала неспешно плескаться вокруг щиколоток. Потом вроде даже отступила немного. Но только я остановилась прислушаться, взвилась и обняла мне колени! Вытягивая ноги из цепкой хватки, побрела я дальше по кругу. Умирать надо с достоинством, говорите? Какое может быть достоинство здесь, в этой клетушке? Утону, как крыса в помойном ведре. Тфу, мерзко.
   Бросила рукоять. Вода сразу жадно подскочила до бёдер, обвилась, заплескалась. Холодит, зараза.
   Что-то я не готова, чтобы она вот так быстро победила. Похожу ещё немножко.
   Хожу-брожу, вроде помельче стало, полегче двигаться. Это я одна так быстро воду откачиваю или еще кто? И что за чудо-подлодка нас несёт? И куда?
   Откуда-то донеслось:
    — Свет! Вижу свет! Мы почти на поверхности! Миленькие, поднажмите!
   Крррррр, донеслось в ответ снизу. Вода потеряла всю свою неспешную игручесть и моментально поднялась мне до груди. Опять вопли множества голосов. Неужели все утонут?
   Налегаю на рукоять изо всех сил, шагаю, шагаю, шагаю. Вода бьет меня, давит. Ходить тяжело. Но вроде прибывать стало помедленнее. Ходить тяжело. Ничего. Мы почти на поверхности. Кто-нибудь да спасётся. Надо только сделать... ещё шаг.
   Вокруг меня света нет вообще, холод ужасный, ходить тяжело. Может, отдохнуть? Скроюсь скоро вся под водой, надолго меня после этого не хватит. Неважно. Идти. Надо умирать с достоинством.
   И вот она пришла, чёрная бездна, надела мне холодный капюшон на голову. Идти. Разжала зубы, вырывая из нутра последние пузыри живительного воздуха. Идти. Ты меня убиваешь, тварь, но я все равно буду сопротивляться. До. Последнего...
   Задыхаясь, открыла глаза. Белый потолок. Замигала, зажмурилась. Как ярко вокруг. Встала, глянула в зеркало — рожа опухшая. Чего ещё ждать.
   Села обратно, голова гудит. Ну да. Хорошо, к начальству не зовут, получили свои рейтинги, значит... Чтоб они сдохли. Раз по пятьсот.
   Открываю глаза и тут же зажмуриваюсь. Солнечный свет, отражающийся от снега и льда. Помигала, глаза потёрла, вроде привыкли. Оглядываюсь. Вокруг снежная пустошь. Чёрные вкрапления людей, бредущих в одном направлении. Поворачиваюсь посмотреть, куда. К горной гряде. Хорошо, пойду вместе со всеми.
   Идём. Нас много, впервые вижу рядом столько смертников. Видимо, не одной мне непривычно, все молчат. То и дело понимаю взгляд на горы, на самую высокую вершину. Она зовёт. Притягивает. Я вижу чёрные точки, ползущие по склонам гор. Я понимаю, куда они стремятся. Я понимаю, что скоро стану одной из них.
   Мы идём долго. Горы становятся ближе, но медленно, неохотно. Я начинаю чувствовать усталость и злость. Хочется наброситься на кого-то и... вцепиться зубами. Сдерживаю это желание, но оно быстро набирает силу. Иду вперёд, не смотря больше по сторонам. Холодно.
    — Эй, сестренка, есть хочешь?
   Меня мягко берут за плечо и, придав разгон в нужном направлении, усаживают на землю. Нет, на какой-то мешок. Вскидываю взгляд, но зацепиться не за что — лицо говорящего замотано тряпками, пальцами в перчатке протягивает мне кусок бурого цвета.
    — Бери, бери. Ешь.
   Беру, откусываю. Сто смертей не ела, уже забыла, как это делают. Мясо холодным комом неуклюже перекатывается во рту, глаза начинают закрываться...
    — И тут я ему и говорю: милый человек, ты посмотри, что творишь! Костюмчик-то весь порвался!
   Взрыв смеха. Передо мной... огонь? Надо же, сто смертей не видела огня! Протягиваю, грею руки, пламя гладит их теплом.
   Оказывается, мы у подножия. Покрытые снегом деревья торчат с покрытых снегом склонов. Темнеет. Вокруг люди, как кто умеет, устраиваются на ночлег. Замотанный в тряпки все сидит и хохмит у костра. У него на поясе топор, на ногах меховые сапоги. За плечом винтовка. Больше ни у кого таких вещей нет.
    — Откуда у тебя все это? — спрашиваю. Он скалится:
    — Не вчера родился.
   Фу, грубиян какой.
    — Ты это, — продолжает он уже помягче. — Там срубы есть. Не на снегу же спать.
    — Где?
   Показывает на деревья неподалёку:
    — Там. Только сильно об этом не болтай, места не особо много.
    — Хорошо.
   В наступающей темноте срубы похожи на гнезда, которым наскоро и грубо придали форму домов: доски разной ширины подогнаны неровно и торчат, крыши косые. Но все равно укрытие. Пробираюсь по колено в снегу к ближайшему, больше наощупь нахожу дверь, открываю. Внутри темно, но теплее, чем снаружи, тепло дует в лицо. Сонное дыхание спящих людей.
   Осторожные пальцы обхватывают локоть.
    — Ты это, — в тихом шепоте узнаю голос замотанного, тряпки затрудняют ему речь, — иди вдоль стенки и на свободное место, как найдёшь, ложись. Одеял там много.
   Я даже не успела ничего ответить, подтолкнул вперёд и закрыл за мной дверь. Только и осталось сделать, как он сказал.
    — Соня.
   Открываю глаза. Солнце пробивается сквозь щели, шаловливо бросает лучики по стенам. Сказка прям. И замотанный нависает, руки в боки. Потягиваюсь:
    — Сто смертей не спала. Уже забыла, как это здорово — выспаться-то!
   Кивает. Осматриваюсь.
    — А где все?
    — Ушли уже.
   Подскакиваю:
    — Как?! Куда?!!
    — Куда-куда, — присвистывает и вертит указательным пальцем в потолок.
   Встаю. Надо же, мы с ним примерно одного роста, он совсем чуть выше.
    — А что там наверху?
    — Не знаю. Оттуда ещё никто не возвращался, — скалит зубы из-под своих тряпок.
    — А ты сам не ходил?
    — Нет.
   Странно.
   Выхожу из домика. Задираю голову, смотрю на вершину. Она зовёт. Манит. Она прекрасна.
   Оказывается, он вышел за мной.
    — Она не зовёт тебя?
   Пожимает плечами:
    — Меня много что зовёт. Хочешь, речку покажу?
   Моргаю:
    — Речку?
    — Ну да. Горная. Наполовину замёрзла.
   Бросаю взгляд на вершину. Она не изменилась в своём великолепии. Но...
    — Речка твоя далеко?
    — Нет, минут пятнадцать идти.
    — Наверно, можно. Я так давно не видела зиму, это должно быть так здорово!
   Это оказалось лучше, чем здорово. Узкий поток реки перепадами сосулек впадал в необыкновенно правильной формы озерцо, ледяной тарелкой раскинувшееся внизу. И вокруг пестрый черно-белый лес. И ни звука.
    — Там кто-то есть? — шёпотом спрашиваю я.
    — Иногда туда прибывают охотиться. Дичи полно, — сплёвывает. — Бухают напропалую. Я потом вещи полезные нахожу. И... не только нахожу.
   Винтовку гладит. Подходит ближе:
    — Смотри, там внизу заяц прыгает.
    — Где?
    — Так он тебе и сказал!
   Дёргает за руку, чуть не сваливаюсь вниз, но в последний момент жёстко вытягивает к себе, смеётся. Паскуда! Залепляю ему снежком хорошего размера, прямо в лицо:
    — Дурак, а если б я упала? Ты мне чуть все рейтинги не испортил! — а настроение такое хорошее, прям петь хочется. Давно так не было.
   Смеётся, разматывает тряпки, вытряхивает из них снег.
   Начинаю хохотать:
    — Усатый! Вот не думала!
   Улыбается, наматывает обратно свои тряпки:
    — Жизнь-то в тебе осталась. Прям посмотреть приятно.
   А глаза сквозь просветы в ткани смотрят пронзительно. Сначала на меня, потом вверх...
   Вслед за ним я посмотрела на горный склон и увидела гигантскую волну снега, сползающую, склоняющуюся, пикирующую прямо на нас.
   Замотанный завопил что-то (за грохотом лавины не услышала), схватил меня за локоть и поволок к ближайшему дереву. Около огромного ствола мы упали на колени и обхватили друг друга, как дети.
   И накрыло. Сдавило. Топтало.
   Затихло. Появилась возможность осознать себя.
   Снег набился везде, даже в рот, глаза, уши. Руки-ноги зажаты, придавлены. Вокруг холод, темнота.
   Рядом застонало, закряхтело, стало шевелиться. Донеслось приглушенное:
    — Вот разбери ее зараза!
   Замотанный?
   Да. Его руки стали грубо шарить вокруг моего тела, разгребая снег. Скоро я могла пошевелиться и стала помогать, уминая и утаптывая снег. Получилось маленькое тесное пространство, заполненное нашим тяжелым дыханием.
    — Ты когда-нибудь выбирался из-под лавины?
    — Нет. Но принцип должен быть довольно простой — двигаться вверх, правильно?
    — Нам хватит воздуха?
    — Думаю, да. Мы скорее замерзнем, чем задохнёмся. И это хорошо.
    — Почему?
    — Замерзать не больно. Вот сгорать — это очень больно. Так что нам повезло в любом случае.
   Скоро выяснилось, что над нами снег плотный, как стена, везением тут и не пахло. Не важно, он же хотел меня успокоить. Я села, с трудом дыша:
    — Глупо. Я должна была умереть на пути к вершине.
    — Бред.
    — Почему бред? Как же цель?
   Он даже замолчал на некоторое время. Потом выдавил:
    — Цель?
    — Да, конечная цель.
    — И какая она, по-твоему?
   Я задумалась. Как бы это сформулировать половчее?
    — Выиграть жизнь.
    — Да ну?
    — Ну как. Говорят, в особых местах можно выигрыш найти. А если не найти, то хоть поумирать положенное количество смертей по контракту, и пожить дадут. Зарплата, опять же, копится.
   Он сел, притянул меня к себе, мы обнялись, стало чуть теплее.
    — Дурочка. Ты хоть помнишь, с чего все началось?
    — Как я начала умирать?
    — Да.
   Помолчали.
    — Знаешь, сейчас поняла, что не помню. Меня столько раз перезаписывали уже. Все, что было раньше, кажется ненастоящим. Может, я даже преступление совершила. И теперь умираю положенное.
   Усмехнулся:
    — Не, такие, как ты, преступлений не совершают, можешь быть спокойна.
    — А у тебя какая цель?
   Вместе ответа он, еле заметно придыхая, стал тихонько рассказывать очередное из своих приключений. Я улыбалась, слушала, глаза закрывались...
   Яркий свет. Белый потолок. В зеркале опухшая рожа. До чего противно. Скорее забыться. Скорее упасть. Скорее бы отсюда.
   Яркое солнце, зелёная трава. Как красиво. Неподалёку лес, наверху облака. Неспешно дует ветер, летают птицы. Красота какая, вот всегда бы так было! Раскинула руки и побежала.
   Никого вокруг. Ничего примечательного. Надо искать цель.
   Но так неохота. Иду по лугу, собираю цветы, венок оформляю. Думать ни о чем не хочется, только глаза щурить, глядя вдаль. Что там, на опушке? Похоже на лагерь или привал. Несколько шалашей, дымок костров, переходящие с места на место люди. Что ж, пойдём посмотрим. На голову венок и вперёд, припевая.
   Похоже, охотничий лагерь.
   От одного из костров уж больно знакомые взрывы смеха доносятся. Неужели?..
    — Ты!
   Да, вот он встаёт, с лица ещё не сошла усмешка от последнего рассказа.
    — Замотанный!
    — Живая! Какими судьбами!
   Но какой же он замотанный, уже просто усатый.
    — Что ты здесь делаешь?!
   Хохочет, обводит руками вокруг:
    — Ты посмотри, каково здесь!
    — Я вижу. Ничего... особенного?
   Прямо спрашивать, нашёл цель или нет, неприлично.
   Мотает головой, блаженно жмурится и выдаёт совершенно нецензурную фразу о том, где тут что-то особенное, кто его ищет и куда им можно направляться прямым ходом. Тут уже я хохочу, вместе со всеми окружающими. Он внезапно серьёзный:
    — Венок тебе идёт очень.
    — И давно ты здесь?
   Идём вдоль опушки леса, тёплый ветер играет с волосами и одеждой. Сказка.
    — Да не так давно. Несколько дней. Вот, местных нашёл, пока к охотникам прибился.
    — Охотничий ты тип, я смотрю. Уже опять прибарахлиться успел.
   Шлепает по винтовке и ножу за поясом, довольно гладит усы. Потом сокрушенно качает головой:
    — Сколько было возле горы, не сравнить. Там место хорошее, хлебное. Здесь бы такое найти и заживем!
   Окидывает взглядом окрестность.
    — Вон там хорошо дом строить.
    — Типа тех срубов?
   Смеётся:
    — Гораздо лучше. Тут же неподалёку и деревня есть! Можно инструмент достать.
    — Деревня? Покажешь?
    — Хоть сейчас.
   И зачем мне эта деревня далась! Так хорошо шли и болтали. А как на проезжую дорогу вышли, сразу навстречу телега, мертвеца везут. И весь настрой сбило.
    — Как это он? — спрашиваю мужика на телеге.
    — Утопник, — крестится. — Дался им этот сундук.
   В груди до боли сжало, захолодило.
    — Какой сундук? — еле двигаю губами.
    — Да на дне пруда! Дался он им! Со всех сторон прут и тонут, как котята!
   Смотрю на усатого и отчаяние из моего взгляда медленно, неотвратимо перетекает в его.
    — Слушай, зачем тебе этот сундук, а?
   Мы уже не болтаем, идём быстро. Цель найдена, осталось определить способы достижения. Усатый недоволен. Я злюсь в ответ:
    — Не нравится, иди в другую сторону! Я должна его увидеть.
    — Зачееем? — тянет он, закрыв глаза.
    — Чтобы понять, как достать или открыть.
    — Ой, что это даст? Похвалят и по голове погладят?
    — Слушай, ты! Самый умный?! Не знаю, сколько ты умирал, а мне уже хочется закончить! Достало не жить! Откуда я здесь, почему на мне это? — дергаю за рубаху на груди. — Не хочу я тут быть!
   Стоит и смотрит задумчиво:
    — А чего хочешь?
    — Чтобы отпустили меня. Надоело. Чтобы не мчаться, не рваться. А вот погулять можно было. Как мы сегодня.
    — Так что мешает? Вот я, вот ты. Пошли гулять дальше.
   Поневоле улыбаюсь:
    — А сундук?
    — Убежит он, что ли?
    — А рейтинги?
   Хохочет, садится прямо в пыль у дороги. Хлопает по земле около себя. Сажусь. Вечер-то какой чудесный. Солнце садится, трава шелестит и блестит закатным блеском, ветер шепчет что-то, с птицами общается. Усатый поворачивает ко мне лицо, румяное в закатном свете:
    — Скажи, что ты знаешь о зрителях?
   Морщу лоб:
    — Где-то они есть, это точно.
    — А кто они, что они?
    — Никогда не думала. Наверно, люди, живут своей жизнью.
    — Это как?
   Пытаюсь вспомнить текст из обрывка газеты, попавшегося в одной из прошлых смертей:
    — На работу ходят. Детей растят. Вроде так.
   Смеётся:
    — Все это давно не так.
    — Тебе откуда знать?
    — Думаешь, что я такой шутник и балагур? Смертники разные есть. Умирать начинают в разном возрасте. Ты вот, судя по всему, с детства, да ещё и не сама решила. Продали, скорее всего. А есть такие, которые сами. Они помнят. И я когда начинал, хоть и давно это было, тоже помнил. Так вот. Хожу, шучу, люди улыбаются, разговаривать начинают. Интересные вещи выясняются.
    — Какие?
    — Ну представь, живут люди, живут, смерти боятся. Сначала органы научились пересаживать, потом вообще выращивать, а потом, — улыбается, — и нас с тобой клонировать. Но страх смерти-то никуда не ушел, здесь он. И происходит разделение на тех, кто клонов живыми считает, и тех, кто нет. Вторых большинство. Это прооперированные донельзя дрищи, у которых в теле почти ничего своего не осталось. Но они живут. Если это можно назвать жизнью — под постоянным присмотром врачей и сиделок. Сами ни поесть, ни пернуть не могут. И вот сидят, прилипнув атрофированными задницами к инвалидным креслам, и делать ничего не остаётся, как смотреть! Смотреть, как мы с тобой тут, — он рассмеялся, — корячимся.
   Наверно, я любила его в этот момент. Я решила рассказать свою тайну.
    — Говорят, — слова трудно идут, словно стыдно в чем-то признаться, — если хорошо умирать, то после окончания контракта селят в месте, которое прямо под твои желания создают.
    — А космический корабль впридачу не обещают?
   Что ему мои секреты, видит он их насквозь. Неужели и правда придумали все, а я так долго верила, ждала и надеялась зря.
   Стемнело. Я ушла и потерялась в ночи, только «пока» ему и сказала.
   Через несколько дней он меня нашёл.
    — Пошли, — говорит, — покажу что.
    — Уйди, — отвечаю. — Видеть тебя тошно.
    — Вот-вот, — говорит, — заодно тебя и накормим, а то отощала вся.
   Пошла неохотно, а что делать, он же за руку схватил и тащит, аж почти больно. Не люблю сюрпризы.
    — Тебе понравится! — зубами сверкает из-под усов, ишь ты.
   Но когда мы дошли, я была вынуждена признать, что он прав. Аист выглядел шикарно — мощный, высокий, ладно обструганный.
   Я прищурилась, глядя на поверхность пруда:
    — Думаешь, он поднимет сундук?
   Смеётся:
    — Он-то все поднимет, осталось нырнуть и привязать.
    — Ты пробовал?
    — Нет, тебя ждал, это ж тебе надо. Я только нырял место точное определить. Глубоко он лежит, скотина. Но мы достанем.
   И смотрит, наглец, с улыбочкой. Невольно улыбаюсь в ответ. Он внезапно спохватился:
    — Пошли ужинать.
   Легко говорить — достанем. Приступили с утра. Через несколько часов у меня уже уши не откладывало от попавшей воды и голова слегка гудела из-за постоянных ныряний. Мы сидели на берегу, смотрели в воду и ненавидели сундук.
   Усатый сплюнул:
    — Вот зараза. Надо веревку под дно протащить. Давай последний раз пробуем, я углы от ила очищаю, ты обматываешь. Получится или нет, все равно идём обедать.
   Вздыхаю при мысли о воде, поднимаюсь:
    — Я смотрю, ты парень хваткий, перекусить шанса не упускаешь.
   Скалится, смотрит на меня:
    — Я вообще своего не упускаю.
   Балагур. Вода с прохладцей принимает меня в свои объятия. Я тоже ей не рада.
   Основная подстава смерти — ее внезапность. Конечно, я никогда не умирала больной или старой, может, там все по-другому. Обычно нет такой паузы, момента предела, что понимаешь: «сейчас я стану на мгновение ближе к вечности». А хорошо бы был. Потому, что он очень помог бы, когда тягаешь под водой сундук, пытаясь запихнуть под один из углов в очередной раз съехавшую веревку. Это маленькое предупреждение было бы очень кстати для тела, борющегося с удушьем, и для разума, борющегося с собственным телом. Оно объединило бы борцов в слитном и реактивном движении на поверхность за воздухом, так прискорбно необходимым в большинстве случаев. Жаль, что такого момента у меня не было никогда. Как и сейчас. Я живу? Я умерла? В глаза то плещет вода, то бьёт яркий свет, никакой опоры, да и руки не слушаются. Какие-то вопли. Это кричит усатый где-то рядом со мной. Внезапно понимаю, что он несёт меня. Как куклу, под мышкой. Какой стыд. Почему-то очень стыдно. Дышать больно. И невозможно. Закрываю глаза. Меня кладут на землю, усатый продолжает орать, переворачивает и дёргает мое тело. Сколько можно. Кажется, это называется искусственное дыхание. Ужасно грубая процедура. Но, в принципе, не так все плохо. Рывки становятся слабее. Усатый уже не кричит. Он гладит меня по волосам и плечу. Прижимается губами к моим, шепчет моё имя. Имя? У меня нет имени, я...
    — Смертница из палаты 96!
   Открываю глаза. Белый потолок.
   Выть хочется. Ноги в тапки, руки в карманы. Вперёд.
   На этот раз в офисе один, седовласый и респектабельный. Как они мне надоели. Как я сама себе надоела. Но что делать, послушаем.
    — Номер 96, какова твоя цель? — мягко спрашивает он.
   Вспоминаю разговор с усатым, хмурюсь:
    — Про это не принято разговаривать.
    — Почему же не принято?
    — А вот так. Закурить есть?
   Улыбается, как робот:
    — Шутки свои оставь. Не к месту.
   Надо вести себя хорошо. Но почему-то не охота. Разваливаюсь на стуле, нога за ногу:
    — Тогда о чем говорить будем?
   Смотрит на меня некоторое время, потом происходит еле уловимый сдвиг, лицо плывет, улыбка смягчается почти до отеческой. Может, он реально робот?
    — Мать тебя продала, когда ты ещё совсем мелкой была. За твою смазливую мордашку хотела другим деткам существование обеспечить. Вот и все. А ты сидишь тут, суперзвездой себя вообразила, не стыдно? Жалкое зрелище.
   Вижу на столе пачку сигарет, беру уже без спроса, закуриваю. Выпускаю дым в потолок, думаю. Вспоминаю слова усатого. Смотрю на дядю. Может, врет. Может, нет. Я действительно ничего не помню. Выражение его глаз можно трактовать как угодно. С такой же мягкостью во взгляде маньяк в одной из смертей расчленял меня на куски. Внезапно понимаю, что старые — они всегда врут. Даже когда говорят приятное. Даже когда заботятся. И не потому, что хотят или не хотят. Просто они уже обросли столькими слоями разной правды и неправды, что сложно понять, где тут их истинное мнение.
   Вот и этот. Жалкое зрелище, ишь ты. Его участливое выражение становится мне противно.
    — На себя в зеркале давно глядел, дядя? — вежливость моей улыбки безупречна.
   Где его линейка? Почему не шарахает по столу. Почему не заканчивается этот нудный заунывный разговор. Почему эти разговоры никогда не меняются?
    — У компании на тебя особые планы. От тебя много ждут. Не разочаруй. А то желающих поумирать действительно много.
   Заладили. Все об одном и том же.
   Встаю:
    — Когда кончается контракт?
    — Ты куда-то спешишь?
    — Конечно. Дать другим возможность поумирать, — сарказм — это наше все.
    — Не торопись. Мы с тобой, считай, только начали.
   Начистоту?
    — Меня не отпускает некое смутное ощущение, что вы мне врете.
   Он улыбается:
    — Теперь мы на вы?
   Мотаю головой:
    — Не только ты. Вы все. Как будто я должна что-то сделать. И при этом не знать, что.
   Продолжает улыбаться, но лицо уже немного застыло.
    — Не надо тебе много знать, девочка. Иди.
   Я в открытой степи, бушует ветер. Мимо меня бегут люди. А он? Никто не смеется. Нет, тут его нет. Оглядываюсь. Прямо на нас идёт стена дыма, подведённая понизу линией огня.
   «Замерзать не больно. Вот сгорать — это больно».
   С этого момента я отказалась умирать.
   Я приняла решение, и оно было только мое. Перед лицом трещащей и пылающей жаром стены, на виду у всех невидимых и ждущих моих мук смотрящих я заорала в небо:
    — Усатый! Где ты?
   И пошла искать.
   Решение жить давалось не просто. Конечно, я умирала. Но теперь это было по-другому, в основном, насильственные смерти. И я не сдавалась без боя. Я училась. Не только приемам рукопашной, училась распознавать их ходы, видеть внутреннюю сетку событий. Это было нелегко и не всегда получалось, информации не хватало почти всегда. Я училась улыбаться и балагурить, хлопать глазами и жеманно улыбаться. Постепенно система раскрывалась во всех своих гаденьких деталях. Как же это было противно. Усатый оказался прав, полностью прав. Как он может жить с этой правдой? И где он?!
   Я столько раз умирала. Я столько всего узнала. Я больше ни разу его не видела. Где он?
   Я постоянно скучала по его смеху и прибауткам. С ним все давалось легче.
   И дошло до того, что лежу в пентаграмме, вокруг меня речитативом читают слова. История была очень интересной, даже была любовная линия, но партнёр не выделялся умом и поэтому не добился моего интереса. Вроде бы, он покончил с собой на каком-то этапе именно по этой причине, не могу точно сказать. Теперь моим жертвоприношением собирались вызвать, кажется, демона. Уж не знаю, какие спецэффекты подготовили и сколько это все стоит, я лежала, как полагается жертве и думала о хорошем. Скоро кончится контракт, можно будет остаться вдали от всех этих красочных действ, сидеть по утрам и пить чай... или кофе, неважно. Потом выходить на прогулку, смеяться и бегать под солнцем.
   Солнцем?
   Белый свет, режущий глаза.
   Я дернулась. Речитатив вернулся в уши громче прежнего. Вспышки огня, треск свечей.
   Белый свет.
   Это никогда не кончится.
   Это будет всегда.
   Такова моя жизнь.
   Такова моя... смерть?
   Я встала в пентаграмме и оглядела стоявших вокруг нее. Мужчины и женщины в темных балахонах с капюшонами. Я знала, что под балахонами они голые. Угадайте, для чего.
   Со злой улыбкой я хапнула ритуальный нож. Прямо из-под носа главного капюшона.
   Речитатив смолк. Я улыбнулась. Столько смертей — а я сама никого не убила. Жалкое зрелище.
   Началась резня. Сопровождаемая воплями.
   И потом, всю в стекающих потоках крови и скользящим в красных пальцах ножом, окружённую стонущими и уже тихими телами, меня озарил свет. Это открылась дверь, яркий проем, свет бил в глаза, заставляя прикрыть их мокрой рукой. И идти. Вперёд.
   Овации.
   Ко мне спешит ведущий, грассируя:
    — Приветствуем победительницу!
   Смотрю на свои ладони. Они красные. Роняю нож.
    — Прошу вас, краткая передышка на привести себя в порядок, а затем — финальное интервью!
   Хрипло:
    — Финальное перед чем?
   Смеётся:
    — Перед окончанием контракта, конечно!
   Втолкнули в душ, холодная вода бьёт в лицо, мягкая пена, мягкое полотенце. Белую рубашку на голову, конечно, белую. И снова на яркий свет, садиться на диван напротив ведущего, бок о бок с...
    — Это ты, — одновременно говорим мы оба. У него фингал под глазом и усы обгорели. Видимо, тоже сорвался. Это он!
    — Это ты, — повторяет Усатый.
    — Это ты, — соглашаюсь я.
   Далёкие рукоплескания аудитории.
    — Теперь, когда мы собрались здесь, давайте обсудим, что будет дальше. Как вам кажется?
   Неловкая пауза. Я вижу, что Усатый напряжен, взвинчен на последнем пределе и готов душить ведущего голыми руками.
   Мило улыбаюсь и щебечу:
    — Это такое счастье — работать на столь великую компанию!
   Сбоку на меня смотрят, как на идиотку, но ведущий поощряюще кивает. Закатываю глаза, заливаясь восторженно:
    — Столько раз хотелось опустить руки и сдаться! Но я верила, что справедливость восторжествует и мои усилия будут вознаграждены начальством! Я так счастлива, что это наконец-то произошло!
   Неловкая пауза.
   Мы с ведущим синхронно поворачиваемся и смотрим на Усатого, как на идиота. Он кашляет:
    — Ну да... это... большая честь.
   Ведущий подхватывает:
    — И теперь вас двоих и только двоих ждёт счастливый конец — парный уход в закат. Скажите, вы будете держаться за руки?
   Мы переглядываемся (у него дергается ус), потом смотрим на ведущего. Странным взглядом.
    — Да, — выдавливаю. — Это очень романтичная картина — уходить в закат, держась за руки.
   Ведущий эйфорически кивает, глядя уже не на нас, а в камеру:
    — Личная планета, личный космолёт, прекрасно обставленный дом и начальный капитал, которого хватит на все начинания даже ваших внуков и правнуков! Если все сложится. А мы-то надеемся, что все сложится, ведь через сорок лет в программе «Сорок лет спустя» мы снова встретимся с нашими героями, чтобы узнать, как у них идут дела! Спасибо, что смотрите наш канал, оставайтесь онлайн и после титров пойдет шоу-зоопарк!
   Не смотря на нас, краем рта командует:
    — Беритесь за руки и к воротам.
   Мы смотрим на громадные двери с вывеской «Врата Победителей», как баран на новые ворота.
    — Да-да, — вполголоса бормочет ведущий, все так же не глядя на нас. — Вперёд.
   Усатый берет мою руку. У него приятная жесткая ладонь. Мы встаём и, сопровождаемые овациями, идём по цветной ковровой дорожке к вратам.
    — Как думаешь, — тихонько спрашиваю, — за этими дверями нас ждёт камера распыления?
    — Без понятия, — Усатый отвечает тихо, улыбается и машет камерам. — Сейчас шоу с продолжением действительно в моде.
   Смотрю на него во все глаза:
    — Значит, у нас есть шанс?!
   Встречается со мной взглядом, усмехается:
    — Похоже, есть.
   Мы стоим на пороге врат, они открываются, видна дорожка к космолету, освещенному заходящим солнцем.
   Оборачиваемся на вспышки камер. С нами прощаются, все счастливы.
   И мне хочется сделать что-то дурацкое, грубое, отчебучить чего-нибудь напоследок!..
   Но я улыбаюсь. Просто улыбаюсь.

Интересное Кино

   Иван брел по улице. Шел медленно, с интересом поглядывая по сторонам. Родной город не сильно изменился. Ивана встречали все те же невысокие, покосившиеся от старости домишки. Тесные заросшие переулки и тихие дворы. Время тут как будто остановилось.

    Последние снежинки уходящего дня тихо падали на землю, тут же, как по волшебству, превращаясь в капли дождя. Погода нынче стояла совсем не зимняя. На календаре двадцать девятое декабря, а газоны успели позеленеть. И почки на деревьях и кустах подозрительно набухли.

   Задумавшись, Иван чуть не врезался в высокую фигуру странно одетого прохожего. Хотя, стоило внимательнее взглянуть на высокого бородатого старика в разукрашенном тулупе, с большим красным мешком и посохом в руке, как Иван все понял. Перед ним стоял один из многочисленных в эти дни в городе Дедов Морозов.

   — Простите,— смутившись, пробормотал Иван. — Не заметил.

   — Бывает! — весело ответил Дед Мороз низким звонким голосом. — Хотя, меня трудно прозевать, работа такая... Всем всегда попадаю на глаза. — Усмехнулся он, потом внимательно посмотрел на Ивана.

   — Только что вернулись в родные края?

   — Да, — удивленно кивнул Иван. — А откуда вы...

   — Узнал? — опередил его Дед Мороз. — Работа у меня такая. Все знать о людях, которым подарки на праздник приношу.

   Старик поднял посох с красивым прозрачным набалдашником в форме шара. Шар неожиданно засветился мягким голубым светом.

   — А ты молодец, — похвалил Ивана старик. — Себя не пожалел, а девочку спас. Не переживай, все образуется. — Улыбнувшись на прощание, старик скрылся за углом. Иван, пораженный необычной встречей, не заметил, как свернул с улицы во двор и поднялся на второй этаж старенькой пятиэтажной хрущевки. Вот он и дома. По уговору позвонил к соседке. Она тут же открыла, и, поздоровавшись с Иваном, вынесла ключи от родительской квартиры.

   — А изменился то как, — покачала она головой. — Едва и узнала тебя. Возмужал.

   Иван с волнением открыл сначала верхний, затем нижний замок. Вошел в прихожую. Разулся, оставив в коридоре на вешалке куртку с шапкой, и прошел в большую комнату. Словно и не уезжал никуда. Кругом чистота и порядок.

   Десять лет прошло с тех пор, как он покинул родные места. Иван так и остался в памяти родителей молодым, не состоявшимся студентом, провалившимся на экзаменах в Москве.

   А дальше все закрутилось и понеслось. Сначала не стало отца, потом матери, которая не вынесла одиночества. А сам Иван оказался совсем не там, куда стремился — в армии. На силу и ловкость он не жаловался, вот и служить подался не просто так, а в спецподразделение. Начинал в Чечне, потом Таджикистан и Осетия. Долго «путешествовал» по горам Кавказа, громя бандформирования. А затем случился тот, последний и памятный бой в ущелье. На прощание врач госпиталя подарил Ивану осколок, что застрял в двух сантиметрах от сердца.

   — В рубашке родились, молодой человек. — Заключил он, когда Иван выписывался...

    Позавтракав утром на скорую руку, Иван приступил к реализации первоначального плана — поиску работы. С последней в городке дела обстояли не очень. Убив впустую полдня, Иван перекусил в кафе, потом забежал домой. Открыл большую походную сумку и занялся разборкой вещей, включив параллельно старенький телевизор. Шли местные новости. Диктор рассказывал о подготовке встречи Нового года, происшествиях, ценах на валюту и нефть. Все как обычно. Про погоду он, сделав паузу, прямо и недвусмысленно заявил:

    — Такого теплого декабря не было ни разу за полтора века наблюдений.

   Что же, все когда-нибудь случается в первый раз. Вот так и жителям маленького подмосковного городка «повезло» с предпраздничным и почти апрельским климатом.

   Заканчивая программу новостей, диктор улыбнулся и сказал:

   — Напоминаю, что в нашем городском парке продолжаются съемки фантастического фильма «Встреча». Съемочная группа приглашает всех желающих для участия в массовых сценах.

   Иван застегнул уже пустую сумку, вещи из которой давно перекочевали в шкаф, и задумался. А почему бы и нет?

   До парка можно добраться на автобусе, проехав пару остановок, но Иван предпочел прогуляться пешком.

   Парк считался одной из немногих достопримечательностей города. Он был заложен очень давно. Тут росли двухвековые дубы и высокие красивые сосны и ели. Не даром это место выбрали для съемок. Запущенный и изрядно заросший, парк больше напоминал настоящий лес. Что очень даже устраивало режиссера. Съемки шли вторую неделю, но что-то не клеилось. Вроде и актеры старались. На макеты корабля пришельцев угробили немалую сумму. Костюмы космических гостей выше всяких похвал. Но режиссер привык доверять собственным ощущениям и чувствам, а они подводили его редко. Сегодня снимали очередной эпизод в лесу. Вот и сейчас группа молодых людей, облаченная в камуфляж, и совсем не учебные шлемы и бронежилеты, медленно перемещалась по парку, стараясь показать то, что от них требовалось.

   — Стоп! — подал команду режиссер. Он оставил свой пост и быстрыми широкими шагами направился прямо к актерам.

   — Что это такое? А, я не вижу, где тут спецназ! Вы не военные, а стадо коров, забредших с луга в лес!

   — Леночка, — обернулся режиссер к стоявшей рядом девушке, в спортивном теплом костюме и с хлопушкой в руках. — Пойдите к зрителям и узнайте, нет ли среди них военных, и хорошо бы с опытом, ну, вы понимаете, о чем я. Нам срочно нужен грамотный консультант, иначе мы застрянем на этой сцене до следующего года!

   Иван ничего этого, конечно, не слышал. Но когда к толпе, где он умудрился затесаться в первых рядах, подошло милое существо с огромными голубыми глазами, длинными густыми ресницами и красивыми черными бровями. Тут Иван сразу забыл, зачем он пришел. Толпа громко переговаривалась, а девушка старалась перекричать недружный хор зрителей.

   — Тише! — наконец удалось ей. Она внимательным взглядом окинула скопление людей перед собой и продолжила:

   — Срочно требуется человек, имеющий опыт, она обернулась и кивнула головой в сторону «спецназа».

   — А Дед Мороз вам не нужен? — раздался чей-то веселый бас из задних рядов, вызвав дружный хохот вокруг.

   Тут Иван сумел справиться с наваждением и дрогнувшим голосом ответил:

   — Я могу!

   Девушка улыбнулась и подошла ближе.

   — Меня зовут Лена, можно просто Леночка.

   — Очень приятно, Иван.

   — Пройдемте со мной.

   Иван с готовностью выбрался из толпы, сейчас он был готов на все, лишь бы оказаться рядом с Леночкой. Но его сразу увели в вагончик костюмерной. Там Ивана переодели в хорошо знакомый камуфляж и бронежилет со шлемом. Подобрали берцы нужного размера. Потом прибежал оружейник. Автомат, который он принес, очень походил на настоящий, но патронов в магазине не оказалось. На вопрос Ивана, оружейник объяснил, что стрелять на съемках будут завтра, и только холостыми...

   Потом пришлось посетить еще и гримерную в соседнем вагончике, где Ивану на лицо наложили тактическую раскраску. Наконец его представили съемочной группе на площадке. Появился помощник режиссера и прочитал короткую лекцию, что нужно делать, а что категорически нет... Наконец все формальности были улажены. Приступили к продолжению съемок.

   — Показываю! Взяв оружие на изготовку, он медленно и осторожно, пригибаясь и осматриваясь по сторонам, добрался до высокой вековой лиственницы и остановился. — Все ясно? А теперь давай еще раз и вместе!

   — Внимание! Приготовились, мотор! — голос режиссера прозвучал торжественно и гордо.

   — Кадр двести, дубль первый! — Леночка громко щелкнула хлопушкой.

   Первый дубль они запороли. Не вышло и со вторым. Один из бойцов споткнулся на ровном месте и растянулся на земле под дружный хохот зрителей. Только с четвертой попытки все получилось как надо.

   — Стоп, снято! — Режиссер достал из кармана платок и вытер мокрый лоб. Потом посмотрел на часы.— Перерыв, всем отдыхать!

   

    Огромный корабль, напоминавший гигантскую раковину морского моллюска, бесшумно скользил в пространстве. Его обитатели покинули глубины океана родной планеты очень давно. И с тех пор разительно изменились, достигнув небывалых высот прогресса. Они могли жить не только в водной среде, а практически в любой газовой атмосфере. Их гибкие защитные костюмы, снабженные прочной зкзоскелетной оболочкой, работали, как своеобразные адаптеры. И сейчас двое представителей цивилизации «Кри» приближались к конечной цели длительного путешествия.

   Зольд великий задумчиво почесал щупальцем третий глаз на затылке. Все складывалось очень удачно. Автоматы готовы и заправленные энергией. До планеты осталось каких-то десяток лигов.

    — Выходим на орбиту, — густо покраснев, беззвучно изрек Крег, коллега и напарник Зольда. — Пора начинать!

   — Лишь бы не узнала федерация, — по телу Зольда пробежала волна красок от фиолетового до зеленого. Когда он волновался, начинал переливаться всеми цветами радуги, прямо как праздничное дерево на планете у аборигенов.

   — Не переживай, — махнул одним из щупалец Крег.

   Он достал из ящика стола электронный справочник миров.

   — Эта планета не входит в федерацию даже на правах кандидата. И наблюдатели тут не появлялись последние двести циклов. Можем смело работать и никакого риска! Крег слегка изменился в цвете. Его порозовевшие конечности заменили знакомую всем жителям планеты внизу улыбку.

   — Ты же историк, вот и занимайся делом, а я займусь своим.

   — Но это будет насилие, — спектр Зольда вновь изменился. Бледно синие оттенки быстро вытеснили красные тона. Если в центре узнают, нас накажут!

   — У нас все получится, — успокоил его Крег. — Дикая планета, ее жители даже и защититься толком не сумеют. Все пройдет так, как надо. И без лишних жертв. — Крег еще больше порозовел. — Как бы я хотел получить в пользование парочку таких миров, жаль, но возможности ограничены.

   

   

    *******

   

   Они пили горячий чай с булочками, сидя в вагончике, заменявшем столовую.

   — А как вы оказались на съемке? — с интересом спросила Леночка.

   — Чисто случайно. Увидел по телевизору в новостях и решил посмотреть, что это за кино.

   Вот и посмотрели, — рассмеялась Леночка, — а вы молодец, я заметила, старик очень доволен.

   — А кто это?

   — Старик, это наш режиссер-постановщик.

   — Трудная у вас работа.

   — Не очень, я тут временно, просто помогаю дяде. Он у меня главный оператор.

   — Большой человек, — понимающе кивнул Иван.

   — Он не хотел, чтобы я пошла по его стопам, — нахмурилась Леночка.

   — Но почему?

   — Считает, это не мое!

   — А вы что?

   — А что я, — Леночка смущенно отвернулась. — Поступила и учусь заочно на факультете журналистики. Дядя вроде успокоился и доволен.

   — Нравится?

   — Не очень, — покачала головой Леночка. — Мне больше снимать нравится. У меня даже есть своя камера. Только пленки мало, она теперь жутко дорогая. А хотите, — девушка вопросительно посмотрела на Ивана, — я вас сейчас сниму?

   — А получится?

   — Конечно, только камеру принесу!

   Но пока Леночка бегала за камерой, пришел помощник второго режиссера и позвал Ивана на съемочную площадку.

   — Жаль, не успели, — расстроилась вернувшаяся Леночка. — Ну, ничего, я вас прямо на площадке сейчас и сниму.

   — А старик ругаться не будет?

   — Что ты, наоборот! Он даже считает, что у меня прирожденный талант оператора.— Заулыбалась Леночка. Она подбежала к режиссеру, что-то тихо сказала. В ответ режиссер молча кивнул Леночке головой. Девушка вернулась к Ивану, взяла со столика камеру. Навела на него и попросила, а ну-ка пройдитесь, как тогда...

    Иван с готовностью повиновался. Камера тихо застрекотала, сняв его, девушка отложила камеру, и, схватив хлопушку, побежала к оператору.

   — Все, перерыв окончен,— громко объявил режиссер.— Внимание! Приготовились, мото...

   Договорить он не успел, внезапно окружающее пространство погрузилось в тень. Погасли все осветительные приборы.

    Иван увидел оператора, застывшего около камеры. Тот с удивлением осматривал ее, пытаясь разобраться в причинах отказа съемочного оборудования. А потом громко выругался режиссер, заглушая все остальные голоса. А дальше началось и совсем странное...

   Все присутствующие на съемочной площадке люди вдруг дружно, как по команде, задрали головы. Иван последовал их примеру и увидел в небе над лесом огромный, переливающийся разноцветными всполохами шар.

   — Класс! — воскликнул он.

   — Это не наше, — пробормотал режиссер. Дрожащей рукой снял и торопливо протер очки, как будто это могло помочь. Но шар никуда не пропал, отнюдь. Из него вылетел целый рой маленьких черных точек. И все они отправились к земле, стремительно увеличиваясь в размерах...

   Народ, наблюдавший со стороны, вдруг охватила паника. Толпа, собравшаяся около городка киношников, с криками разбежалась. Лишь вдалеке осталась на месте неподвижная фигура в костюме Деда Мороза...

   Иван и сам неожиданно ощутил странный приступ страха. Никогда раньше, даже в горах, он не испытывал ничего подобного. Он обернулся и увидел Леночку. Они остались вдвоем на площадке, напарники Ивана, бросив бесполезное оружие, спрятались за вагончиками.

   А Леночка хладнокровно снимала все происходящее на камеру. Старенький аппарат, как не в чем не бывало, работал, фиксируя все, что попадало в поле зрения его хозяина.

   Точки на небе превратились в жирные черные кляксы, каждая размером с автомобиль. Вот они опустились рядом со съемочной площадкой. Вблизи уродливые сооружения больше всего напоминали огромные темно-фиолетовые коконы. На несколько секунд наступила тишина. Иван машинально нащупал в кармане куртки мобильный телефон. Достал, увидел потухший экран. Понажимав кнопки, и не добившись ничего, сунул мобильник обратно.

   В этот момент скорлупа одного из коконов лопнула. Из него выбралось невообразимое создание, похожее на раздутый цилиндр с кучей щупальцев. Тут же к нему присоединилось еще с дюжину таких же монстров. Чудовища взмыли над парком и направились к месту съемок.

   Вот один из них добрался до гримерной. Вытянул уродливый пупырчатый отросток. Проскочил голубоватый разряд, и фургон бесследно исчез вместе с кустами и травой, оставив после себя большую дымящуюся воронку в земле.

   — Бежим! — схватил Иван за руку Леночку.

   — Подожди, я не успела все снять!

   — Тебе что, жить надоело?

   Девушка опустила камеру, посмотрела ему в глаза и все поняла, перед ней стоял не просто Иван, а человек, который хорошо знал не понаслышке, что такое война...

   За спиной раздались громкие щелчки выстрелов. Один из полицейских решил проверить на прочность летающих гостей. Он выпустил всю обойму из пистолета в приближающегося монстра, но все без толку. Спасаясь, полицейский бросился к машине. Захлопнул дверцу, попытавшись уехать. Но машина его не слушалась, а летающий гость был уже совсем близко. Вот он снова вытянул длинный раструб, и на месте полицейской машины появилась очередная воронка. А монстр отправился к вагончикам, где еще остались живые люди.

    Тем временем Леночка снова начала снимать.

   — Бежим! — снова дернул ее за руку Иван, увлекая девушку за собой.

   Вдвоем они успели добраться до края съемочной площадки, где раньше стояла полицейская машина. А монстры тем временем успели уничтожить все вагончики киностудии. И теперь направлялись прямо в сторону Ивана с Леночкой.

    Девушка подняла камеру, аппарат снова тихо застрекотал. И тут взгляд Ивана зацепился за предмет, валявшийся рядом в пожухлой траве. Там лежал короткоствольный автомат полицейского.

   Броском Иван добрался до него, вернулся к девушке и с трудом заставил ее спуститься в еще теплую воронку.

   — Пригнись, скомандовал Иван Леночке, а сам снял оружие с предохранителя.

   — Ну, сейчас проверим на прочность вашу шкуру, — прошептал он, поймав в прицел одного из монстров.

   Автомат дернулся в руках, а монстр в ответ окутался зеленоватым облаком защитного поля, отразив все попадания.

   — Ах ты, гад! — крикнул Иван, дав по монстру длинную очередь. И тут автомат умолк, кончились патроны. Летающий комок щупалец, светящийся зеленоватым светом, подлетел к воронке и завис прямо перед Иваном. Он не стал сразу стрелять, а чего-то выжидал.

   Беги, вытолкнул девушку из воронки Иван, а сам, перехватив автомат, взмахнул им, как дубинкой.

    — Иди сюда, тварь!

   Стоя перед монстром, Иван почувствовал, как стучит в висках кровь, он почти не боялся того, что сейчас произойдет. Вот одно из щупалец развернулось в сторону человека. На конце отростка вспыхнул голубоватый огонек, но монстр не успел выстрелить.

   В бой вмешалась сила, которую здесь совсем не ждали.

   Закрывая Ивана, перед монстром возникла хорошо знакомая фигура Деда Мороза...

   — А ну, не балуй! — крикнул старик, затем поднял посох и выстрелил из него красным лучом в монстра.

    Защитное поле погасло, а монстр с грохотом рухнул на землю. Щупальца бессильно обвисли.

   «Ничего себе, вот так дедушка...», — подумал Иван, наблюдая, как лихо старик расправляется с остальными чудовищами.

   — Подождите меня, никуда не уходите, я скоро вернусь. — С этими словами фигура Деда Мороза исчезла.

   Иван без сил сел на дно воронки.

   — Кто это был? — спросила Леночка.

   — Дед Мороз!

   — Настоящий? — глаза девушки широко раскрылись от удивления.

   — Я думаю, да. — Иван, наконец, отдышался, бросил автомат, встал и отряхнул испачканные штаны.

   В этот момент фигура Деда Мороза вновь появилась на том же месте.

   — Все в порядке! — кивнул он людям. — Сейчас они все исправят.

   — Кто они? — Иван спросил это просто так, чтобы поддержать беседу.

   Старик усмехнулся, затем осторожно положил на траву посох и сел рядом.

   — Криалянцы, — вздохнув, начал он рассказ. — Они думали, что ваша планета им вполне подойдет для своих экспериментов. Но вот тут они и просчитались. Хорошо еще, что они входят в нашу федерацию. Впрочем, теперь их могут на неопределенное время и исключить. За такую выходку.

   — Выходку? — Иван зло посмотрел на старика. — Сколько людей угробили!

   Дед Мороз усмехнулся в усы, потом поднял посох и сказал:

    — Отойдем в сторонку.

   Втроем они отошли к высокой сосне.

   — Пожалуй, достаточно. — Кивнул Дед Мороз. — А теперь глядите.

   Старик вскинул посох и навел его на воронку. Набалдашник ярко засветился и выбросил в сторону углубления сноп искр. Те немного не долетели до воронки и погасли. А воронка вдруг сжалась и пропала. А на ее месте появилась пропавшая полицейская машина вместе с хозяином.

   — Чудеса!— покачала головой Леночка.

   — Никаких чудес, — мотнул головой старик. — Обыкновенные трехмерные голограммы. Гости никого не убивали, они просто хотели снять кино про вторжение злобных пришельцев. Но на их родине это запрещено законом, вот они и нашли для съемок нейтральную планету. Как они посчитали вначале, но вот незадача. Не учли они, что тут уже давно работают наблюдатели федерации.

   — И что же теперь будет? — с интересом спросила Леночка.

    — А ничего, — Дед Мороз опустил посох. — Сейчас они заберут своих роботов и уберутся восвояси. — А люди, которые их видели, просто все забудут, эти роботы применили особое излучение, которое стерло из памяти пострадавших неприятные воспоминания и временно отключило всю электронику вокруг.

   — А мы? — спросил Иван. — Нам тоже мозги промоют?

   С вами все гораздо проще, — улыбнулся старик. — Мало ли, что могла увидеть влюбленная парочка на съемках фантастического кино. Можете рассказывать, что угодно, вам никто не поверит, а теперь давайте прощаться, у меня сегодня еще куча работы.

    Старик снова исчез.

   Обстановка вокруг вернулась к самой обычной, не хватало лишь толпы зрителей. Один из полицейских с удивлением поднял свой автомат, и, оглядев его, спросил:

   — А что тут происходит?

   — Просто кино, — устало ответил Иван. Сегодняшний день его порядком вымотал.

   — Да, интересно кино, — высказал свое мнение полицейский. — Когда выйдет, обязательно посмотрю на большом экране...

   Как ты? — тронула Ивана за руку Леночка.

   — Да нормально, — кивнул он. — А завтра до какого часа съемка?

   Завтра, — Леночка вдруг замолчала, что-то вспомнив. — Ой, завтра же Новый год! Опять в гостинице встречать...

   — Если хотите, можете ко мне после работы, — несмело предложил Иван.

   — А можно? — обрадовалась девушка.

   — Конечно, можно. У меня же квартира двухкомнатная, от родителей осталась.

   — Как здорово, — от радости девушка буквально подпрыгнула на месте. Потом вдруг вспомнила что-то еще.

    — А ничего, если я беду не одна?

   — Приходите, места всем хватит!

   Вечером после съемок, Иван отправился домой. Он торопился, нужно успеть в магазин, завтра придут гости, а холодильник дома совсем пустой. Прошел всего один день, а казалось, что они знакомы с Леночкой целую вечность.

   А Леночка тем временем решала другую проблему. Она сидела в гостиничном номере. На столе перед девушкой лежала кассета с пленкой. Второй час Леночку донимал один единственный вопрос: — что делать с отснятым материалом?

    Как будущий журналист она понимала, что держит в руках настоящую бомбу. Оставалось только придумать, как ее правильно использовать. Подумав еще немного, девушка решила, что имеет смысл отложить пленку до окончания праздников. Да и с Иваном не мешало бы посоветоваться. Вдруг он подскажет верное решение.

   

   

   

   

Баба Ряба и курочка Яга

    Небо нахмурилось на глазах и нависло прямо над кронами вековых сосен. Среди грязно-серых туч едва просматривалась теперь чуть более светлая полоса. Словно суровая зимняя дорога посреди лета. Но эта дорога годится разве только для птиц. Здесь, в глухой тайге, реально держи путь только по реке. Лесные дороги, знамо дело, тоже имеются, только туда без дюжины добрых молодцев и не суйся. И зверь лесной лютует. И это бы еще полбеды. Кушать хочется бедолаге. Со зверьем случается и договориться. А вот встречаются ведь и куда похуже лесного зверья. Вроде, и выглядят как ты, и говорят на твоем языке, а не договоришься ни в жизнь.
    Но речь, знамо дело, идет о таких, кто к тайге непривычен. Для молодого парня в крестьянской одежде тайга, считай, дом родной. Такой здесь не потеряется, и такого не встретишь, если он сам того не захочет.
   
    Но то — тайга. Здесь, в городе он удивленно оглядывается. Явился сюда по совету братьев старших, да батюшки с матушкой — ума-разума набираться, да, вот еще прикупить по случаю корову.
    На напутствия такие он сызмальства не обижается — ведь и зовут его промеж своих не иначе, как Иван Дурак. Да и ум по его разумению никогда не бывает лишним...
   
    В городе явился Иван прямиком на базарную площадь; где же еще ума набираться, ежели не здесь, среди людей. Подивился по дороге на дома каменные, но специально останавливаться, да глазеть не стал — каменюки, дескать, они каменюки и есть. За что, уже на рынке, приценившись к паре-тройке знатных коров, изрядно теперь себя ругал. Подумалось ему: поелику, ума-разума набираются не там, где ты знаешь всех, а все знают тебя, как облупленного, а хотя бы и на таком вот базаре. А в местах незнакомых — вот и среди таких дворцов каменных, которые люди добрые, небось, неспроста понастроили...
   
    Столичный офис начала двадцать первого века. Глаз радуют глаз обои цвета морской волны. Паркет натерт до зеркального блеска. Среди матового света люминесцентных ламп сверкают редкие зернышки хрусталя.
    Двое мужчин лет за сорок в строгих черных костюмах пристально смотрят друг на друга, до искр и пистолетов дело пока не дошло, но, похоже, все к тому идет. А двое молодых людей — эффектная природная блондинка среднего роста и юноша, скорее шатен, выглядящий как ее родной брат (а на самом деле кузен) — глазеют по сторонам, они скорее скучают. Оба — молодые, но уже известные актеры. Отец молодого человека, менеджер проекта, заметно взвинчен и готовится выступить с претензиями по отношению к младшему брату, режиссеру. Сидят все четверо в массивных мягких коричневых креслах, расставленных по углам этого небольшого помещения. На столе в центре — вино, бокалы и легкие закуски. Все стоит пока нетронутым, терпеливо дожидаясь своего часа — завершения деловой части переговоров. Но и до этого очередь непременно дойдет...
   
    — Я протестую! — с горячностью говорит менеджер, — Нет, на роль царевны собственную дочь ты пригласил совершенно правильно. Она — талантливая актриса и с ролью, безусловно, справится. Тем более что и сам ты приберег для себя эпизодическую роль батюшки-царя. Но, вот, почему на главную мужскую роль ты отказываешься приглашать моего сына, теперь уже я понимать отказываюсь...
    — Ты хотя бы взгляни на него! — ворчит в ответ режиссер...
    Молодой человек, совершенно выпадая из контекста разговора, смотрит в окно, благо, его кресло стоит как раз рядом. Слегка удлиненное лицо с явной печатью интеллекта выражает задумчивость.
    — И ты настаиваешь, что это Иван Дурак?..
    Менеджер, скрепя сердце, вынужден согласиться.
    — Но я вам обоим предлагаю вакантные пока роли, так сказать, главзлодеев — князя, старшего брата царя, и его сына. В сюжете детально они пока не прописаны, но чутье подсказывает, что их вот-вот придется из Зыбкого Тумана извлекать на Свет Божий. Как раз, будет, что обсуждать. Ты ведь не любишь ничего принимать на веру...
    На сем и порешили.
    — А ты почему молчишь? Что-то это на тебя не похоже! — воскликнули братья практически в унисон, как только напряженка между ними свелась на нет, обращаясь к будущей царевне.
    — Как вам не осточертеет этот дурацкий Канон! — с жаром заговорила та, — Иван Дурак, Прекрасная принцесса, которую непременно надо спасать... Damsel in Distress, Бабка-Ёжка, Соловей Разбойник... пусть хоть что-то окажется неожиданным! Пусть будет настоящая Сказка...
    — Что ты предлагаешь конкретно? — деловито уточнил режиссер.
    — Ну, скажем... пусть будут Баба Ряба и Курочка Яга...
    Предложение Царевны показалось интересным, и сюжет решили переработать. Деловая часть на этом подошла к концу, и очередь, наконец, дошла до вина...
   
    Мрачные грязно-серые тучи, что затянули небо, пока шел по тайге, так никуда и не делись. Иван нахмурился. Пролейся они дождем, а хоть бы и бурю принеси — то бы еще полбеды. Но дождем вроде и не пахло. Не любил Иван так думать, чтобы ненароком не накаркать, но куда от мыслей-то денешься. Там-то, в тайге — ни ветерка, ни шума крон, ничего. Не иначе, колдовство деется черное. И если не по его грешную душу — что с него возьмешь! — то, вот, насчет той вон девицы-красавицы, тоже слоняющейся по базару все время, пока он здесь — почему бы и нет!
    Девица стояла рядом с отцом, одетым вроде по-крестьянски, но не в пример почище его, Ивана в окружении двух, а то и трех десятков добрых молодцев. Спору нет, те выглядели грозно. Против лихих людей вполне могли бы и защитить. Но как защитишь красавицу от Сил Небесных!
    Опасения Ивана взялись не с бухты-барахты. Черное пятно, парящее уже какое-то время среди грязных туч, не иначе, как орел или какая другая птица, способная, судя по размерам, унести и лошадь, а то и всадника верхом не лошади. Оно вроде бы и ничего — каждая тварь должна чем-то питаться. Но что она потеряла здесь над базаром людским, где у каждого третьего может оказаться под рукой добрый лук, да колчан со стрелами...
    Смотришь на орла и не веришь своим глазам — не бывает таких, перевелись, поди, в стародавние времена...
   
    Пока Иван Дурак глазел на небеса, народ на площади тоже зря время не терял. Девица та Красная крикнула что-то отцу. Тот в ответ принялся качать головой, да урезонивать. Иван-то стоял далече, слова совершенно утонули в извечном базарном шуме. Видно было, что Она боится чего-то, а тот успокаивает — гляди, дескать, сколько вокруг добрых молодцев! От любой напасти, небось, защитят!
    Иван, грешным делом не мог отвести взгляда он глаз ее ясных, которые он разглядел еще в тот раз, когда зимой в стольный град приходил, да колесо ее телеги по случаю починил. Взглянула она на него тогда ясными своими глазами — что для тебя сделать в благодарность, добрый молодец?
    А он и ответил, — да будь здорова, Красна Девица. То, что я хочу, все равно не сделаешь! — да и зашагал тогда своей дорогой...
   
   Эх, устами бы батюшки Ее, да мед пить! Послушала Красна девица речи батьки рассудительны, спужалась, видать, пуще прежнего, да и бросилась бежать. Искать защиту у какого-нибудь доброго молодца, которых тут на базаре, собралась, наверное, сотня. Ежели не вся тыща...
    И побежала она, выходит, аккурат к нему, Ивану Дураку. Встрепенулся молодец, подбоченился. Смотрит по сторонам, да все никак не углядит, откуда девке опасность грозит. А опасность, судя по всему — нешуточная. Бежала-то бедняжка, аккурат, как от медведя...
    Эх, не будь он Иван Дурак, сразу бы, поди, сообразил! Да что ж теперь пенять...
    Не добежала девка до него несколько шагов, а тут птица та — орел, не орел, для коршуна велика вроде — нечисть, стало быть, какая-то — спикировала прямо на нее. Схватила когтями вершковыми, да и взмыла обратно в небеса. Девка-то отбивалась сперва, кричала, а потом и успокоилась. Слишком далеко падать из-под облаков. А, может, кто знает, она и там отбивалась, да отсюда, с Земли Матушки не видать...
    Эх, дурень я стоеросовый! — воскликнул в сердцах Иван Дурак, — На небо надо было смотреть, а не по сторонам глазеть!
    — А что так? — спросил аккуратно, по-крестьянски, но уж больно чисто одетый мужик. По виду — отец той самой девки. Как он тут рядом оказался, Иван так и не понял. Стоял же, вроде, далече. И добрые молодцы, что окружали только что его с дочерью, разбежались, видать, куда глаза глядят...
    — Да, девку уж больно жалко, — не задумываясь, ответил Иван, — экой я дурак — в небеса глазел, пока нечисть эта в облаках парила. А тут, вишь ли, не додумался...
    — А спасать-выручать девку пойдешь? — спросил мужик с заметным интересом. Их двоих начали окружать тем временем зеваки, по большей части, похоже, из тех самых парней, что окружали отца и дочь совсем недавно.
    — Да, как же ее теперича спасешь-то! Орел, то ли коршун, поди, давно затащил девку в гнездо, да и разодрал там, — обескуражено ответил Иван, — да, вот только, гнездо-то у него, орла — на скале. А скалу в наших краях днем с огнем не сыщешь....
    И умолк, сам удивляясь своим речам. Откуда он такого ума-разума набрался, мужику этому, по сути, первому встречному, рассказывать, пожалуй, поостерегся бы...
    — Опять же, твоя правда, — согласился мужик, — да только, где ты видел в наших краях таких огроменных орлов! Чую, колдовством за версту несет. А в плохое верить — душа не велит. Дочь она мне как-никак!
    — Сходить-то оно надо бы. Больно уж жалко девку, — согласился Иван Дурак.
    — А коли живу-здорову приведешь, тут и под венец забирай. Да и полцарства в придачу...
    — Да, кто ж ты такой, коли такие щедрые дары обещаешь? — хотел, было, крикнуть Иван в ответ, да самую малость не успел. Глашатай вышел как раз на помост, стоящий в центре базарной площади, да прокричал, аккурат, то же самое, что только что говорил мужик.
   
    По словам глашатая выходило, что кто отыщет царскую дочь, только что похищенную черным колдуном при всем честном народе, да приведет ее живой и здоровой во дворец, тот и под венец ее, стало быть, поведет. А уж на награду царь-батюшка не поскупится...
   
    ... и набралось тут добрых молодцев пожалуй что и побольше, чем с дюжину. Стой они все спокойно, да не окажись и сам Иван среди них, пожалуй, и смог бы сосчитать. А так, поди-ка, сообрази...
    ... и были все они при оружии, да при добрых скакунах, один другого краше.
    Кони взялись, знамо дело, из конюшни при базаре. И сам Иван не отказался бы, пожалуй, от одного из таких. Только у него даже и среди родни, куда побогаче него, таких сроду никто не имел. Так и вышел к помосту — на своих двоих, да с голыми руками. Только рукава закатал по локоть...
   
   
    А пока судили да рядили — встретил, вот, кота. Серый, полосатый, самый простецкий, какого нйдешь, пожалуй, в каждой избе. Стоит тот среди честного народа, смотрит на Ивана и голосом молвит человеческим...
    — Возьми, Ваня, меня с собой. Я тебе пригожусь...
    А Ивану Дураку-то что. Взял, да и сунул за пазуху...
   
    Как ни иди, а отсель, из города — все одно через тайгу переть придется. Вот и сошлись добры молодцы, спасать-выручать царевну отправлявшиеся, в два отряда. И стали во главе каждого из отрядов опытные вояки. И решили промеж собой тайгой отойти подальше от города. Там-то, далече, лихим людям, поди, и делать нечего. Про то, где да как царевну искать, никто пока не загадывал. Тайга-то, она тайга и есть. И тянется отсель, почитай, до самого моря-окияна...
    Рассчитывали отойти подальше, да там и разойтись. А там — каждый будет действовать исключительно по своему разумению...
   
    И двинулся один отряд по дороге, а другой сразу завернул в бурелом непролазный, где и пешим ходом пройти не просто.
   
    Как Иван Дурак не поспешал, все одно заметно поотстал что от одних, что от других. По-другому и не бывает — на своих-то двоих! Он-то шел как раз хорошо знакомым путем, собственно, как сюда и явился, но все одно выходило — ближе к дороге...
   
    Знакомая полянка на краю дороги, где так хорошо всегда бывало устроить привал, не важно, в город путь держишь или из города, встретила ослепительно ярким солнцем и голубым, без единого облачка небом. Иван нахмурился и остановился перед самым краем поляны за вековыми деревьями. Полянка-то хороша, спору нет, только хороша-то она не для одного тебя. Это у тебя взять нечего, окромя, вот тоже, денег на корову, которую пока так и не сподобился купить. А с его товарищей по поискам царевны, похоже — очень даже чего! Вот, хотя бы коня да оружие...
   
    Полянка неожиданно оказалась под завязку заполнена народом. Ближе к нему толпились недавние знакомцы — с которыми расстались в городе на базаре. Иван собрался, было, выйти из укрытия, да присмотрелся и поостерегся.
    Одни, те, кто стояли поближе, действительно были при конях да оружии, а вот другие, числом побольше этих, тоже из спасителей царевны, примерно в центре поляны угрюмо топтались едва ли не в чем мать родила. А трое, то ли четверо — через всю поляну разобрать было нельзя — и вовсе висели на суках. И вперемешку со всеми спокойно стояли уж самые настоящие разбойники. Что тут произошло, и гадать было не надо...
    А заправлял всем плечистый детина, сидя как раз на одном из суков, где болтался один из повешенных...
    Верзила внезапно встретился взглядами с Иваном и осклабился. Поневоле пришлось выходить на поляну...
   
    Детина ловко спрыгнул с ветки, приосанился и еще раз осклабился. И неожиданно смиренно произнес, — Иди с миром, добрый человек...
    Иван никак не ожидал такого оборота, и ему не оставалось ничего другого, как последовать совету врага...
   
    — Что ж ты его отпустил, атаман! — угрюмо пробасил верзила из тех, кто пришел с отрядом.
    — И коня, смотрю, не нажил, да и оружия не видно опричь лука за спиной. Из таких, что каждый сварганит не сходя с этой поляны. Что с такого возьмешь... — отмахнулся атаман.
    — Не скажи, — проворчал в ответ разбойник, — я своими глазами видел, как этот к коровам на базаре приценивался. Смотри, ты правильно гришь, что парень без коня. Можно и догнать...
    — Эх... — с горестным вздохом ответил атаман, — ты здесь в отряде без году неделя, а все ж знаешь, поди, как меня зовут...
    — Ну, Соловей-Разбойник, и что? — откровенно не понял верзила.
    — Вот, то-то и оно, что соловей. А того, кто у него из-за пазухи выглянул, аккурат, когда я с дерева спрыгнул, ужель не приметил?
    — Так то ж базарный кот. Кто ж его, Ваську не знает! Вот, в кои-то веки на приключения усатого потянуло. К парню захожему прибился...
    — Правильно говоришь — кот. А я как-никак — соловей. Боязно мне. Вот и отпустил парня от греха...
    — Вот оно как! Стало быть, и на тебя, атаман, управа нашлась...
    Тут уж захохотали все...
   
    По глухой тайге шагалось легко и привычно. Особенно, когда стало понятно, что погони не будет. Иван начал даже легонько насвистывать...
    Кот за пазухой завозился и недовольно заворчал. Иван остановился и заглянул за пазуху.
    — Чем недоволен, котеюшка? Что такое стряслось?
    — Тоже мне, гусь недоделанный! — проворчал тот, выглядывая из-за пазухи, бросил быстрый взгляд на изумленного Ивана и уточнил, — это я не про тебя, а про Соловья. Их атамана. Прояви он сейчас к тебе что плохое, тут бы я его и сожрал. Откуда, спрашивается, такое благородство?
    — Вот я и смотрю, — ответил Иван и опять отправился в путь, — он такой верзила, а ты — такой малявка. По сравнению с ним, конечно. А он ведь отпустил нас с тобой с Богом потому, что испугался. Я услышал эти его слова, когда мы с тобой уходили. И чего этакому верзиле бояться?
    — Испугался, говоришь? — сказал кот, заметно веселея, — Это хорошо. Тогда оно понятно. Тогда все в порядке...
   
    Едва кот успокоился, как его озабоченная мордочка тут же выглянула из-за пазухи вновь и принялась оглядываться — не столько по сторонам, сколько вниз, шаря глазами по траве.
    Иван остановился и примирительно проворчал, — мыша, поди, учуял? Выпустить тебя, что ли?
    — Набегут сейчас оглоеды! — буркнул тот себе под нос, — Мышь тоже, небось, явится...
    — Тяф! — требовательно сказали из-под ног.
    Пушистый песик, по Иванову разумению скорее медвежьей окраски, размером, наверное, чуть поболе кота, смотрел Ивану прямо в глаза, присев на задние лапы.
    — Возьми меня с собой, Иван! Я тебе пригожусь, — произнес он ту же самую формулу, что совсем недавно кот. Тоже на вполне человеческом, русском языке.
    — Как ты сюда попал-то? Слишком чистый, смотрю, для лесной жизни. Пойдем, конечно! — легко согласился Иван Дурак, — но за пазуху, извини, не приглашаю. Подеретесь еще, чего доброго...
    — Между прочим, меня Василием зовут, — обиженно проворчал из-за пазухи кот.
    — Мы не подеремся, сказал пес, — старые знакомцы. Но за пазуху мне и не надо. Бежать по земле привычнее...
    На том и порешили...
   
    Что делать? Где искать царевну? Непонятно. Куда унесла девчонку глупая птица! А может, не такая и глупая, к слову сказать. Единственная зацепка — водились с давних времен в здешних местах гуси-лебеди. Колдовские твари, которые время от времени крали детей малых в деревнях. Да относили их к Бабе Рябе. Та поговорит с каждым, накормит, чем Бог послал, да и отпустит домой. Да не просто отпустит, а задание даст особое. Которое не каждому по плечу. Домой-то большинство из них, в конце концов, добирались. Да вот только...
    Тут Иван не ведал, пожалуй, что и сказать. Сам-то он задание то выполнил и домой добрался цел и невредим. Да вот только ума-разума от этого что-то не прибавилось. Поэтому и знал он Бабу Рябу — и саму, и где она живет...
    Гуси-Лебеди, ясное дело, были не гуси и не лебеди, но таких крупных, как царевна, насколько Иван мог судить, не таскали. Самому Ивану, когда его украли, стукнуло семь. Вот уж, поистине, стукнуло! Неделю пришлось провести в тайге. Спасибо отцу-батюшке да братьям старшим — научили загодя, что делать, да как жить. Птицы, которые унесли самого Ивана, были скорее серые. Они действительно отдаленно напоминали гусей и лебедей, только были заметно крупнее. И морды — не хищные, не с заостренными клювами, а все одно — злые какие-то. Так ему показалось в семь лет. А с тех пор — невелика беда — больше и не встречались. Вот, почитай, до сего дня. Бестия, которая утащила царевну, показалась похожей скорее на коршуна. Только заметно крупнее. В том числе и гусей-лебедей. И цвета — ближе к черному...
   
    К Бабе Рябее и отправился. Может, и присоветует что.
    — Вот, а что я говорил. Легка на помине! — проворчал из-за пазухи кот.
    Иван и сам почувствовал — кто-то устроился на плече. Это оказалась рыжая красавица белка. Она грызла орешек и мурлыкала что-то себе под нос.
    — И никакая не мышь! — в сердцах проворчал Иван.
    — А по мне — все одно, что та, что другая! — донеслось из-за пазухи.
    Белка догрызла орешек и протянула лапку к глазам Ивана. В лапке оказались зажаты скорлупки. Скорлупки сверкали как Солнце.
    — Ишь ты, красота какая! — подумал Иван, взял у рыжей красавицы протянутые скорлупки и для начала ссыпал их в карман. Белка тем временем успела заняться следующим, невесть откуда взявшимся орешком...
   
    — Друг, пособи! Вот ведь какая напасть приключилась... — прохрипели с другой стороны полянки, окруженной столетними вязами.
    Иван остановился и увидел мужика, похоже, одного из спасителей царевны, как и он сам. Одно из деревьев как будто обветшало, да и рухнуло, придавив ногу бедолаги. Тот сидел в траве, и выбраться самостоятельно не мог. Вокруг валялось множество ветвей того самого дерева...
    Ствол можно было попробовать и приподнять, и тогда ветка, как клещами пригвоздившая ногу к земле, приподнимется, и несчастному удастся выбраться из ловушки.
    Другой вопрос, почему это не сделали товарищи по отряду? Может, этот решил отделиться, да отправился в обход дороги? Да, что ж теперь считаться! — подумал Иван, подходя к стволу...
    Из троих маленьких приятелей, Тяпка остался там, где Иван сошел с маршрута, то есть прямого пути к дому Бабы Рябы, белочки и след простыл — мимоходом Иван все же заметил ее на ветке одного из деревьев — та грызла орешек и насмешливо, как ему показалось, посматривала на него черными блестящими бусинками глаз. А кот как был, так и остался за пазухой.
    Дерево оказалось совершенно сухим и поддалось неожиданно легко. Мужик продолжал сидеть и растирать придавленную ногу. Иван подошел и протянул руку, чтобы помочь ему подняться, попутно соображая о несоответствии разбросанных зеленых веток и совершенно сухого ствола.
    Одна из веток, случившаяся аккурат под рукой бедолаги, обратилась вдруг увесистой дубиной и на мир спустились непроглядная темень и благодатная тишина...
   
    — Долго я тебя караулил, дружище! — проворчал бандит, едва только Иван открыл глаза. Тело не слушалось и казалось деревянным. Что и неудивительно — он оказался связан по рукам и ногам. Мужик тем временем ловко привязывал к суку чуть повыше его, Ивана роста пеньковую веревку с петлей.
    — Не люблю я ваше крестьянское отродье и все тут. Того и гляди, царевну отхватите. А так — оно по-всякому спокойнее.
    С этими словами детина спрыгнул с сука, наклонился над Иваном и рывком поставил его на ноги. После чего оставалось только слегка приподнять жертву и вставить его голову в петлю. Привычное, судя по всему, дело.
    Мужик слегка приподнял Ивана, но парень поднялся на цыпочки. До петли голова слегка не дотягивала. Бандит ободряюще ухмыльнулся...
   
    Неожиданно круглая физиономия злодея вытянулась, и он в страхе отпрянул. Иван обернулся, чтобы посмотреть, откуда пришла неожиданная помощь. Это оказался всего-навсего Тяпка. Голова зверька запросто заглядывала ему через плечо. Иван не сразу сообразил, что это означает. А когда сообразил, увидел, что тот обернулся заправским медведем. Который в два счета разорвал беднягу. И, жадно чавкая, обглодал того до скелета.
    Кот, ворча, выбрался из-за пазухи и принялся яростно драть веревки. Вскоре руки Ивана оказались свободны и они объединенными усилиями довершили начатое. Иван оказался на ногах, белка уже грызла очередной орешек у него на плече. Можно было продолжать путь.
    — А ты еще спрашиваешь — не ссорюсь ли я с Топтыгиным! — проворчал кот, ловко забираясь за пазуху.
    — Тяф! — сказал песик — привычного уже, практически кошачьего размера, и они тронулись в путь. Теперь уже прямиком к Бабе Рябе.
   
    Избушка оказалась на самом краю маленькой, затянутой серо-зеленым мхом полянке, почти сплошь покрытой такими же старыми, как и сама избушка грибами и окруженной густым высоким кустарником. Вокруг с трех сторон возвышался дремучий лес, а с четвертой плескались воды озера, где плавали гуси-лебеди. Лапок у избушки было две, по форме — вполне куриные, но широкие и мощные. Немаленький вес избушки они, по-видимому, выдерживали играючи.
    Избушка топталась на месте. Как будто плясала. Иван сходу не мог сообразить, что она делает. Присмотревшись, он сообразил — она переносит вес на одну ногу, а свободной выгоняет лягушек, змей и прочую живность, во множестве крутящуюся под ногами. Потом переносит вес на другую ногу и все повторяется.
    Наконец, когда вся живность из-под ног разбежалась, избушка опустилась на землю и вытянула ноги перед собой, очевидно, чтобы дать им отдохнуть...
   
    — Заставляешь себя ждать, Ванюша, — приветливо сказала пожилая женщина со слегка удлиненным, морщинистым и рябым от многочисленных оспин лицом, — все твои приятели давно уже здесь побывали. Ты последний остался...
    — К сожалению, не все, — с горестным вздохом ответил Иван Дурак.
    — Соловушка озорует? — всплеснула руками Баба Ряба.
    Иван горестно кивнул, совершенно забыв про того типа, которого пришлось разорвать Топтыгину.
   
    Баба Ряба пригласила Ивана как старого знакомца в избушку, усадила за стол, угостила квасом ядреным, да какой-никакой закуской и только угостив, перешла к делу.
    — Раз уж так вышло, что ты у меня здесь не первый, а совсем даже распоследний, к тому же еще и старый знакомец, — слегка нараспев начала говорить Баба Ряба, то как есть все тебе сейчас и изложу. Была птица Коршун из гусей-лебедей или прибилась сбоку-припеку — этого я сейчас не скажу, но около стаи — крутилась, да сроду отличалась дурным нравом. Да и воду не особенно уважала. Да и крупновата больно вымахала. Прогнали они ее. Про то, куда податься, чтобы царевну спасать-выручать, я, может, что и скажу, только чуть попозжа. А спе
   рва сходи-ка ты на чердак к Курочке Яге. Она — мамка егойная, ей по-всякому и первое слово полагается...
    Спохватился Иван, вспомнив только теперь про дружков своих маленьких. Белка, ясное дело, осталась в лесу на одной из веток. Тяпка-Топтыгин оробел, оказывается, перед самым входом в избу и только кот как был, так и оставался за пазухой. Вспомнив про кота, Иван Дурак украдкой сунул за пазуху кусок пирога и там сразу же благодарно зачавкали...
   
    На чердаке оказалось на удивление светло. В просторном помещении гнездо располагалось на самом виду. На появление злоумышленников, хозяева, очевидно, не рассчитывали. А кошачьих тем более не водится...
    За исключением того, кто за пазухой. Стоило об этом подумать, как там, за пазухой завозились, и послышалось негромкое кошачье ворчание, — ну, уж только не тут. Не хочется приключений на свою шею...
    Курица возилась в темноте у дальней стены, а в гнезде лежало яйцо. Может, чуточку покрупнее среднего. Но не простое, а золотое. Ошибиться было нельзя — цвет точно такой же, как у скорлупок от белкиных орешков, которых успело порядочно накопиться в кармане.
   Все это хорошо, но яйцо-то перед ним лежало живое...
    Курица, похоже, сообразила, что хватать ее яичко пришелец не торопится. Она выбежала на свет, светилось, кстати заметить, именно оно, и закричала тоненьким голоском, вполне по-человечески, — Мама! Кого это еще привела сюда Нелегкая!
    Острый клюв курочки вместе со сверкающими бусинками глаз выглядели зловеще, но у такого маленького существа производили скорее комическое впечатление.
   
    Ответа, разумеется, не последовало. Курочка Ягу перевела на Ивана вполне осмысленный взгляд, а перед глазами в каких-то полупрозрачных тонах промелькнула целая сцена — парень в ярко-синих шароварах и грязно-рыжей рубахе навыпуск вот точно так же появляется на чердаке, жадно хватает яйцо и кубарем летит по лестнице вниз. Лестница — определенно та же самая, по которой и поднимался, приводит его сразу во двор. Там поджидают приятели. Видя такой стремительный спуск, они хотят прийти ему на помощь, но парень вскакивает на ноги сам, меняется в лице, понимая, что придется делиться и показывает золотое яйцо.
    В следующий миг яйцо оказывается на счастливо случившемся пне, чья-то рука с размаху опускает на него дубинку, скорлупки летят во все стороны и воздух озаряется ослепительно яркой вспышкой...
   
    — Ты не удивляйся, Ванюш, что я обращаюсь к маме, — сказала курочка вполне дружелюбным тоном, — я ведь и вылупилась из яйца здесь, на этом чердаке. Баба Ряба говорит, что до меня, сколько она себя помнит, других куриц здесь не водилось и в помине. Получается, мое яичко снесла сама избушка. Она и есть моя мама. А про коршуна — это ты зря. Он такой же мой птенец, как и Соловей Разбойник. То есть никакой...
   
    В компании Курочки Яги Иван Дурак чувствовал себя неуютно и, как ему показалось, к обоюдному облегчению, поспешил спуститься по лестнице. На сей раз, вполне в комнату, где за столом его поджидала Баба Ряба.
   
    — Сам подумай, зачем тебе эти царские игры? — спросила Баба Ряба, угощая Ивана знатным обедом. Времени, вроде, прошло всего ничего. Поначалу даже подумывал и отказаться, но почувствовал, что проголодался, как волк, — Дочка царская, уверяю тебя, готова выскочить замуж, за кого ей скажут. Ты это будешь или кто другой, для нее разницы нет...
    — Мне эти царские дела действительно неинтересны, — подумав, ответил Иван, — да и женюсь я на ней не иначе, как по обоюдному согласию. Никакой царский указ для меня здесь не указ. Девчонку, вот только, жалко.
    — Птица Коршун могла отнести царевну только в град, где княжит царский старшой брат, — тихим усталым голосом ответила Баба Ряба, — это расположено в глухой тайге. Добираться туда небезопасно, что по реке, что напрямик через лес. Но тебе, смотрю, с такими-то приятелями, можно и попробовать...
   
    — Ты, Иван, смотри, — сказал кот, выглядывая из-за пазухи, едва только тронулись в путь, и продолжая между делом доедать остатки пирога, — коли встретишь здесь в лесу типа, у которого пуговицы окажутся застегнуты справа налево — гони такого. А лучше — сам беги, куда глаза глядят.
    Дорога в дремучем лесу была, на сей раз, совершенно незнакома. Если там, позади, где на берегу лесного озера обитает Избушка на Курьих ножках, один раз побывать он сподобился, да и то в незапамятные времена, то тут и вообще. Знал, вот только примерно направление со слов Бабы Рябы, да и шагал, именно куда глаза глядят.
    Все же, когда вышел из-за кустов мужик, да и остановился, подбоченясь, да насмешливо поглядывая из-под густых бровей, Иван тоже остановился в нерешительности, не доходя до встречного нескольких шагов. Уж больно складно все одно к одному получилось. Типа, возьми, да и спроси — он местный, поди, все окрестности тут сызмальства исходил. А не спрашивается, и все тут. Поистине, как будто язык отсох.
    И только, постояв малость, холодея, припомнил слова друга-приятеля кота — пуговицы-то у мужика на рубахе оказались застегнуты справа налево...
    — Это ты, Иван, правильно делаешь, что о пути-дороге меня не спрашиваешь. — густым басом сказал, наконец, встречный, — Мы, лесные, вашей грамоте не обучены, но ежели пойдешь сейчас со мной, я, пожалуй, и приведу тебя к тем, кто знает, как туда идтить...
    Иван поначалу засомневался — всякий же знает, куда леший заведет, дай ему волю. Но — так то, когда ты его не видишь. И из-за пазухи донеслось одобрительное ворчание. Одним словом, Иван согласился, и они тронулись в путь...
   
    Тяпка, весело виляя хвостиком, мчался впереди, белка грызла все те же, невесть откуда берущиеся орешки, кот за пазухой вздремнул, и они скоро вышли на миниатюрную полянку, где на стволе поваленной сосны устало сидели воины. Судя по всему — из царской дружины. То есть, третий, получается, отряд. Кони мирно паслись вокруг. Бойцы молча глядели на Ивана с провожатым, не трогаясь с места.
    — Так вот, братаны, поплутал я вас, а теперь, вот, привел того, кто вас выведет, — все тем же густым басом произнес леший и исчез, как будто его и не было. А на том месте, где он только что стоял, торчал теперь старый, перекореженный, совершенно сухой ствол. Бойцы сразу обступили Ивана и зашумели. Наконец, слово взял по виду самый старший из них.
    — Я не воевода, — сказал он, — воеводу-то мы скинули, да и отправили назад в стольный град после того, как он сюда нас завел в поисках царевны, потому как он, похоже, совсем с ума тронулся. Так что я, получается, вместо него. А тебя мы признали сразу, знамо дело. Виделись еще там, на базаре в стольном граде. Ежели хотишь, мы здесь тебе и присягнем. Пока царевну не отыщем, стало быть, будешь воеводой нашим...
    — Чтобы и меня, как предыдущего? — с явным сомнением переспросил Иван.
    — За этого ты не боись! — хохотнул в ответ воин, — Он, поди, давно уже в стольном граде пирует. А почто в воеводы зовем, коли интересуешься, так, из-за вот этого твоего друга-приятеля. — показал на Тяпку, — Кого-кого, а Топтыгина, царя тайги каждый здесь признал. Уж, не изволь сумлеваться...
   
    О пути следования договорились быстро. Город, где княжит старший брат царя, знал здесь каждый, и предложение пойти туда, да спросить совета сочли мудрым. Уж по-всякому лучше, чем рыскать без толку по дремучей тайге. А коли обернется так, как будто девку-то царский брательник и умыкнул, тут без доброй дружины по-всякому, не обойтись.
   
    Выдали Ивану доброго коня, но дело быстрее от этого не пошло. Ехать приходилось тропами звериными, отряд растянулся, и на коне у Ивана получалось двигаться едва ли не медленнее, чем без коня.
    — Погодь, командир, не серчай. Не нравится мне все это, ох, как не нравится! — проворчал из-за спины все тот же пожилой воин.
    Остановились. Здесь лес выглядел куда более проходимым, чем раньше. Вроде, езжай да радуйся, однако, Ивану что-то не нравилось примерно так же активно.
    Послышалась резкая, пронзительная птичья трель. На душе стало тревожно, и как будто даже сердце схватило. Слегка потемнело в глазах, как будто внезапно сгустились сумерки. Кот за пазухой завозился и запросился наружу, а потом стремглав выскочил и был таков. Конечно, кто ж его остановит! Кот — он хоть и мал, да свою выгоду чует!
    Стало трудно дышать, а невидимый пернатый певец все выводил и выводил свои дьявольские трели.
    — Вона, вишь? — показала дед Ивану на раскидистый дуб впереди, шагах в десяти. Там на одной из нижних ветвей и сидел пернатый злодей. По виду птаха смахивала на соловья, только здорово покрупнее.
    — Крупноват для соловья, — сквозь зубы процедил Иван.
    — Соловей и есть. Разбойник, — с готовностью ответил дед, — так и будет теперь верещать, пока со свету нас всех не сживет. Плохо дело...
    Внезапно трели оборвались и сразу заметно полегчало. Тут же объявился Васька. Кот притащил соловья с перекушенной шеей. И в два счета его сожрал...
   
    С исчезновением Соловья Разбойника стало, будто даже светлее.
    Васька преспокойно вернулся к Ивану за пазуху, и отряд продолжил путь в полном молчании...
   
    Актриса, играющая царевну, остановилась после выхода из метро пол светом ночных фонарей и подождала Ивана, которого заметила еще на эскалаторе. Съемка сегодня назначена в павильоне и обещала быть недолгой, оттого и начиналась в столь неурочное время.
    Иван шагнул из ярко освещенных дверей вестибюля в темноту ночной улицы уже с осанкой и походкой Ивана Дурака, разительно отличающихся от его собственных. Перевоплощение шло полным ходом.
    — Ты молодец! — сказала она, — Твой Иван растет прямо на глазах — буквально с каждой инициацией. Отец даже подписал сегодня изменение сценария. Еще немного и твой Ванюша дорастет до царского сана...
    — Будь он неладен, этот обряд инициации! — в сердцах воскликнул молодой человек, и в его голосе явственно послышались интонации Ивана Дурака, — Каждый раз растешь за счет тех, кто совершенно непричастен!
    Ответить девушка не успела — они вошли в съемочный павильон, предъявили охраннику пропуска и через считанные секунды погрузились в атмосферу съемок...
   
    Городок, где княжил старший брат царя, располагался в глухом лесу. Единственно реальным было добраться сюда по реке. Если пуститься в дорогу звериными тропами без доброй дружины, того и гляди, угодишь на корм медведям. Или кому похуже медведей. Князь был сюда сослан в результате дворцовых интриг. Основная причина по всеобщему мнению — чернокнижие и связь с нечистой силой, по-видимому, имела определенные основания. Во всяком случае, известная ведунья и целительница Баба Ряба, считала точно так же. По правде сказать, в качестве претендента на царство ей одинаково не нравились оба. Правда, свое мнение она никогда не выставляла напоказ. Такие как она испокон веков были далеки от власти.
   
    Дружинам что стольного града, что городка местного князя дорога между двумя городами была известна прекрасно и столичные добрались без проблем. Бойцы Ивана воеводой признали охотно, особенно после расправы над Соловьем Разбойником. Все, конечно, понимали, что злодея изжил Иванов кот, но избирать в воеводы кота показалось не с руки. Разумеется, в воеводы Иван попал только до возвращения в стольный град. Дальше, ясное дело, царю решать, что да как...
   
    В хоромах княжеских изволили обедать. Сам князь выглядел осунувшимся, как после дальней дороги, хотя и вышел на обед из своих покоев. Был он в видавших виды, сильно запыленных сапогах, длинных черных шароварах, ослепительно белой рубахе навыпуск и расстегнутом сюртуке — сером в синюю полоску. Сюртук длиной покрывал рубаху. Какая-то подчеркнутая небрежность облика заставляла предположить, что князь очень торопился выйти к обеду.
    Как царевна ни была обескуражена своим появлением здесь, место она сразу же признала и родню, разумеется, тоже. И заодно отметила несоответствие грязных сапог и идеально чистого, буквально свежего — остального одеяния. Причин здесь могла быть тьма, и она предпочла не ломать голову. Тем более что были проблемы и поважнее. Сама она была в коротких атласных сапожках, белом нательном платье и атласном же платье китайского шелка поверх белого — том самом одеянии, в котором, казалось, век назад пришла с отцом в сопровождении дружины на базар родного стольного града.
    Двое других — княгиня и княжич, юноша примерно ее возраста, были одеты аналогично с небольшими вариациями, касающимися в первую очередь цвета одежды.
    Царевна примерно знала возраст двоюродного брата. Речь шла об их браке, но лично ей родство казалось слишком близким. Если об этом распорядился бы батюшка — другое дело...
    Настаивал на браке в первую очередь князь, и это было понятно — младшой брат получил корону, и таким браком справедливость в какой-то степени оказывалась восстановлена.
    Сама царевна, что называется, была ни за, ни против — все произошло слишком быстро и неожиданно. И этот странный коршун исполинского размера, который без заметных усилий доставил ее сюда — прямо за околицу княжеского двора, а потом взмыл в небеса и был таков. Что ни говори, а для начала хотелось просто перевести дух, разговоры о свадьбе выглядели неуместными.
    Опять же, и княжеского сына она попросту не знала, и это тоже было весомым аргументом против того, чтобы спешить.
    К тому же, здесь, как уже сказано, не присутствовал ее отец, которому в подобных переговорах принадлежало решающее слово. К тому же, в самом начале обеда от отца прилетел голубь с сообщением об ее похищении, и царской воле выдать дочь замуж за того, кто целой и невредимой доставит ее в стольный град, в царский дворец.
    В настоящий момент она была как раз цела и невредима. Отдельные царапины, оставленные коршуном, были, разумеется, не в счет. Идея о том, чтобы доставить ее сейчас же пред светлые отцовские очи силами княжеской дружины под предводительством княжича, что называется, витала в воздухе. Никакой другой разумный вариант просто не приходил в голову. А там, последнее слово, разумеется, оставалось за царем. Дело оставалось только за тем, чтобы дообедать.
   
    Ближе к концу обеда, собственно, когда по традиции следовало уже вставать из-за стола, из-за околицы послышалась перебранка. Княжеская дружина вяло переругивалась с каким-то другим отрядом, явно представляющим реальную силу. Не будь так, все разрешилось бы сразу и без слов...
   
    Князь выглянул в окно и удивленно присвистнул.
    — Тема твоего путешествия не то, чтобы откладывается... — произнес он, обращаясь к сыну, — одним словом, за нашей гостьей явилась царская дружина...
    — Может, оно и к лучшему. Она права, слишком близкое родство ни к чему. Зато, коли мы отправимся с эскортом, нас просто вынуждены будут принять. А это вполне может означать конец опале. Что молчишь? Я же вижу, что ты не согласен. У тебя есть возражения? — проворчала княгиня, в упор глядя на мужа. Тот в ответ только невесело усмехнулся и махнул рукой. Существенных возражений не нашлось...
   
    Возражений не нашлось и у царской дружины, — хотя и знается с Нечистой силой, а все же князь, — пояснил Ивану старший дружинник, тот самый дед, который заговорил с ним в самом начале. У Ивана возражений тоже не нашлось...
   
    — Все, все, все. Снято! — крикнул режиссер после хлопка, означающего перерыв, — Получилось отлично. Но в сценарии-то написано по-другому. Ты все-таки поясни, откуда взялась пауза? Ты, что, растерялся?
    Актер, играющий Ивана Дурака, развел виновато руками, помолчал с минуту, но потом все-таки пояснил.
    — Отлично! — тут же отреагировал режиссер, — Запомни, что ты сейчас сказал. Завтра повторишь царевне во время сцены в лесу...
   
    Княжьи хоромы распахнулись, и на пороге появились князь с семьей и царевна. Судя по внешнему виду и поведению, было непохоже, что она находилась или побывала в плену. Увидев во главе царской дружины Ивана, девушка заметно оживилась и подбежала. Иван спешился, чтобы не разговаривать, глядя на царевну сверху вниз.
    — Я так и знала, что это будешь именно ты! — воскликнула она оживленно, но тут же замялась и добавила куда более смущенно, — Но, постой, разве ты состоишь в батюшкиной... царской дружине? Я их всех знаю наперечет. Да, вот же они все и здесь, окромя воеводы...
    — Воевода нас к Лешему и завел, — пробасил в ответ старший дружинник, — а он вывел. В таких дебрях трое суток плутали, поистине, Урочище Лешего!..
    При этих словах, что царевна, что Иван, что называется, выпали в осадок. Они-то думали, идет вечер первого дня...
   
    — Так что, Ряба, отправились они в стольный град, — молвила Курочка Яга вполне человеческим голосом.
    Выразиться так, правда, можно разве только с известной натяжкой. Теперь, в непосредственном общении, угадать в этом кудахтанье вполне человеческую речь удавалось даже Бабе Рябе с большим трудом, да и то, если вслушиваться со всем вниманием. Но Бабе Рябе было, разумеется, не привыкать.
    — Это тебе гуси-лебеди сказали? — уточнила Баба Ряба и поставила на стол себе и курочке две тарелки с лепешками. Кружки с квасом там уже стояли.
    — Да, — подтвердила Курочка, — княжеская семья с ними в полном составе.
    Не прерывая речи, Яга принялась ловко склевывать лепешку.
    — Ты как хочешь, а я твоего Ивана все больше и больше начинаю уважать, — добавила она.
    — Постой, о чем таком ты тут кудахчешь! Княжич должен был остаться на месте — проворчала в ответ Баба Ряба.
    — Ну, правильно, — подтвердила Яга, — он ведь отрезанный ломоть. В смысле, на царство не претендует. Родство, вишь ли, слишком близкое. Но Иван-то твой каков!
    — Иван возобновил обряд инициации, — сказала в ответ Баба Ряба, — пока он действует... удовлетворительно. Пусть так будет и впредь, — и чокнулась своей кружкой с той, сто стояла напротив перед Курочкой Ягой.
    Та отпила из своей и проворчала в ответ, — да какое там удовлетворительно! Лучше некуда! Как он обошелся с золотым яичком, ты сама видела. Пришлось мне Петушка Золотого Гребешка высиживать. Это кем же и каким надо быть, чтобы разбить такое яйцо! В колдовском-то лесу! А ведь разбивали. И будут разбивать, пока жив род человечий! Но ты только послушай, Ряба их разговоры в лесу!
    Курочка Яга встрепенулась, взмахнула крыльями, и в углу Избушки на Курьих ножках сгустился туман. Сквозь белесый туман проступили контуры дремучего леса, разрезанного широкой просекой. Просекой скакал конный отряд — дружина царя из стольного града. Впереди — Иван Дурак, царевна и князь, старший брат царя с княгиней.
    — А не страшно ему по нынешним беспокойным временам дружину так надолго отпускать? Поди, совсем рядом Соловушка озорует... — проворчала Баба Ряба.
    — Съели Соловушку, — глухо отозвалась Курочка Яга, и, изловчась, одним махом допила содержимое своей кружки.
    — Как съели! Кто съел? — только и всплеснула руками Баба Ряба.
    — Кот Васька и съел. Что на рынке стольного града живет. Он с Иваном нынче подался. Кому ж еще!
   
    Изображение в белесом тумане, клубящемся от пола до потолка в углу комнаты, прояснилось. Стало видно, как сквозь мрачные грозовые тучи сверкает солнце, послышались завывания ветра и даже отдельные слова...
   
    — Вот, я удивляюсь, — сказала царевна, стараясь голосом перекрыть завывания ветра, непонятно, откуда взявшиеся в этой лесной глуши, — что за чудеса! Ветер воет как в степи. Коршун, птица невелика, а меня унес за милую душу!
    — Насчет коршуна не знаю, врать не буду, сударыня, а скачем мы сейчас старым руслом реки, — пробасил в ответ старший воин, — да, вот только река ушла отсель хорошо, ежели только век назад. Деревьям давно пора бы вырасти выше головы. Не иначе, опять Леший озорует. Но я скажу, если эдак озоровать, так то и пущай...
    Князь с княгиней скакали тут же — безучастно, но теперь, когда речь зашла о коршуне, не могли не прислушаться к разговору.
    — Я случайно знаю совершенно точно, что это за коршун, — спокойно ответил Иван, — но по моему разумению, принес и принес. Там ведь тебя не обижали? — царевна кивнула — а мелкие царапины от когтей не в счет.
    — Твоя правда, — пробасил из-за спин старший воин, — а все ж хотелось бы знать, что за птица этот коршун...
    — Да, вот он, — кивнул Иван на князя. Тот в ответ тяжело вздохнул, очевидно, признавая правоту Ивана, и разговор оказался исчерпан...
   
    Впереди из-за седых туч выглянуло Солнце, и, уже освещенный его лучами, показался стольный град. Отряд, не сговариваясь, понесся во весь опор, как будто за спинами выросли крылья. И вот уже сияет в солнечных лучах и корона на светлой голове царя-батюшки, который вышел встречать дружину верную, да дочь ненаглядную...
   
    — Удивительный ты парень, Иван! — пробасил на пиру старший дружинник, нынче назначенный батюшкой царем воеводою, — одного из твоих врагов кот загрыз, другого повесили, а всех остальных ты умудрился обратить в друзей. И меня — не из последних.
    Свадьба шла полным ходом. Царевна, видать, души в своем женихе не чаяла. Что, говорят, большая редкость для их шатии-братии. Братья помирились. Старший, князь, сказал, что корона его больше не интересует. Наследником царским был, однако, объявлен его сын, а Иван с молодой женой отправлялись княжить в его прежнее княжество. Но это, однако, дело будущего. Теперь, по наущению старшого царского брата, отправлялись они двое в страну далекую, французскую в университет. Куда собирался на преподавание и он сам...
    И шел пир горой. И собрался там и стар, и млад, и беден, и богат. И я там был, мед-пиво пил, по усам текло, да в рот не попало...
   

Пятаки

    I

   

   Ларрет проснулась поздно — богемная жизнь обязывала. Впрочем, учитывая, что вчера она была на презентации новой картины Чарли Мердока «Страсти вселенские», её сегодняшнее пробуждение можно было назвать ранним. «Да уж, практически, ни свет, ни заря». И на то были причины: ушла она задолго до окончания презентации. К тому же мерзотные ощущения от вчерашнего пати всё ещё были настолько сильны, что она срочно двинула в ванну с неодолимым желанием смыть с себя грязь вчерашнего вечера.

    Минут через двадцать, накрутив на голове восточный тюрбан, а тело завернув в широкое махровое полотенце, она прошла на кухню и приготовила стакан грейпфрутового фреша. Горечь цитруса должна была перебить горечь воспоминаний. Устроившись в кресле, она всё-таки попыталась успокоиться и разобраться в том, что же случилось вчера.

    Чарльз Мердок, преуспевающий и чертовски модный художник, объявил о презентации своего нового шедевра чуть не за полгода. Пиар-компания была такой, что от одного только ожидания крышу сносило напрочь: Мердок обещал нечто грандиозное и совершенно невообразимое. Он будто готовил Человечество к чему-то, после чего известная Вселенная и сама Жизнь уже никак не могли остаться прежними. А все, что было до того, просто должно быть забыто или выброшено на свалку Истории за ненадобностью.

    Попивая сок маленькими глотками, Ларрет подумала, кой черт её вообще понесло на эту презентацию? И чего, собственно, она от неё ожидала? Мог ли Мердок её чем-то удивить, несмотря на все обещания рекламных анонсов? Вряд ли. Конечно, Ларрет отдавала себе отчет, что все эти презентации, вечеринки и тусовки — часть её образа жизни художницы, причем на данный момент часть довольно значительная. К тому же, призналась она себе, она втайне лелеяла надежду вживую наблюдать фиаско Мердока. Чтобы был повод несколько раз вежливо хлопнуть в ладоши, как акт поддержки собрата по ремеслу, и с чувствами глубокого удовлетворения и довольства собой отправиться тусить дальше. Но всё вышло не так, и Мердок сумел её вчера не то, что удивить, а буквально потрясти до глубины души.

    Презентация проводилась с размахом: огромный зал в Национальной галерее, сотни людей обслуживающего персонала, тысячи приглашенных: люди художественной богемы, как Ларрет; государственные деятели и политики; знаменитости и просто очень богатые люди. Всё действо было тщательно срежиссировано и постепенно подводило зрителей к кульминации, умело подогревая интерес и накаляя страсти. Несколько трансгалактических телекомпаний вели прямую трансляцию чуть не на всю известную Вселенную. Глядя на всё это, Ларрет оценила в буквальном смысле вселенский масштаб происходящего. Казалось бы, будучи в первых рядах, она должна была чувствовать себя счастливой, но что-то её тревожило. И вот, наконец, дело дошло до самой картины...

    Произведение представляло собой диптих, на обоих концах которого из кромешной космической тьмы появились безумно красивые и при этом совершенно обнаженные мужчина и женщина. Их тела словно светились изнутри и выглядели очень эффектно в полумраке огромной галереи на фоне космической бездны. При этом женщина показалась Ларрет смутно знакомой. Где-то она уже видела этот абрис, изгибы тела, пластику движений.

   И вот мужчина и женщина двинулись друг другу навстречу. Вернее, они отправились каждый в свой путь, но поскольку были повернуты друг к другу, то и возникло ощущение встречного движения. И путь героев картины оказался весьма долог и полон событий: на пути своём они встречали представителей различных рас и цивилизаций, с которыми у них завязывался бурный и весьма откровенно показанный секс. Ларрет вовсе не была ханжой. Но чрезмерная продолжительность процессов начала её утомлять, а детализация породила чувство гадливости. И вдруг её словно током пробило! Она поняла, где и когда видела эту женщину. Ещё бы! Каждый день — в зеркале! Она вдруг почувствовала, что окружающие как-то странно поглядывают на неё. Ей стало очень неуютно, а увидев, как её прототип лихо совокупляется с какой-то инопланетной каракатицей, почувствовала, как заливается краской.

   Нужно было что-то делать. Она рванула к ближайшему официанту, пытаясь при этом хоть как-то сохранить достоинство, и потребовала виски. Ещё раз взглянув на полотно, она увидела, что мужчина до зубовного скрежета похож на Мердока. Больше оставаться здесь она была не в силах. К тому же и финал действа ей стал предельно ясен.

   Пару лет назад у них с Мердоком был бурный роман, который закончился не менее бурным расставанием. Как две артистические натуры, они не находили нужным придерживаться окружающих условностей, во всяком случае, не в отношениях друг с другом. И вот вчерашний перформенс словно выставил всю их подноготную на всеобщее обозрение. Возможно, Чарли вовсе не этим вдохновлялся во время создания своей картины, всё-таки они расстались не вчера. Правда, и создавать её он мог не один год.

    Ларрет допила сок. Она чувствовала себя преданной. Как будто Чарльз что-то очень дорогое ей швырнул под ноги беснующейся толпе. И, тем не менее, она хотела знать, какую реакцию вызвала вчерашняя презентация. Включив телестену, она тут же получила ответ на свой вопрос. Гламурная журналистка, обворожительно улыбаясь Мердоку, брала у него интервью:

    — ... А правда, что прототипом для вашей героини послужила известная художница и ваша хорошая знакомая Ларрет Митрих?

   Чарльз попытался изобразить на лице гибрид одухотворенности и серьёзности:

    — Моя героиня — образ собирательный, несущий в себе черты различных дорогих мне женщин...

   Что за чушь он несёт! Любому не совсем далекому от этого мира было понятно, что это точь-в-точь визуальная копия Ларрет, а никаких других «черт» у этого изображения и не было.

    Ларрет переключила на другой канал. Затем на третий, четвертый... Почти везде обсуждали новую картину Чарли, показывали восторженную реакцию публики, бесконечные интервью художника. Даже на других планетных системах презентация вызвала резонанс, поскольку на полотне нашли отражение все известные расы и цивилизации. Комментаторы и искусствоведы кричали о «теме вселенской любви, пронизывающей всё произведение Мердока» (ещё бы, бесконечный секс чуть не с первой секунды!), но девушке казалось, что все они говорят лишь о том, как её поимела вся Вселенная.

    Она выключила стену. Вместе с тем чувство потерянности начало отпускать её, освобождая место нарастающей холодной ярости. Ларрет взяла телефон и нашла номер Мердока. Вряд ли он его поменял, подумала она. После некоторого времени на том конце ответили. Сначала прекратились гудки, повисла небольшая пауза, а затем она услышала проникновенный голос Чарльза:

    — Тебе понравилось, дорогая?

   Он тоже сохранил её номер. И, конечно, увидел, кто звонит. Поэтому и вложил в голос всю свою чувственность. Когда-то Ларрет велась на эти интонации и просто теряла голову. Сейчас же она сказала всего одну фразу, вложив в неё весь айсберг своей ненависти:

    — Зря ты это сделал.

   И повесила трубку.

   

    II

   

    Чарльз Мердок следил за работами по подготовке его картины к демонстрации и одновременно отвечал на вопросы корреспондента местного, как он его назвал, «культурного вестника». С момента нашумевшей премьеры прошло уже более полугода земного времени, и в настоящий момент Мердок находился в длительном и, чего уж там, изнурительном турне, представляя своё полотно по всем более-менее крупным центрам обитаемой вселенной.

   

    — Мистер Мердок, когда-то единственная ассоциация, которую вызывало слово «художник», была связана с мольбертом и палитрой красок. Сегодняшний же художник — это специалист широкого профиля, создающий свои полотна в соответствии с последними достижениями науки и техники, и зачастую сам катализирующий эти достижения....

   «Господи, откуда принесло на мою голову этого умника?» — пригорюнился маэстро, изображая при этом самую радушную улыбку. — «Почему перед представлением я должен отвечать на весь этот бред?»

    — ... поэтому мой вопрос несколько неожиданный: а вы владеете какими-нибудь классическими изобразительными средствами? Карандаш? Мелки? Пастель? Акварель? Масло? Или всё это умения, ушедшие в небытие?

    — Карандаш? Мелки? Пастель? Акварель? Масло? Я вас, наверно, шокирую своим встречным вопросом — зачем? Зачем мне овладевать этой архаикой? Писать этюды? Учится рисовать яблоко, чтобы стать триста миллионов десятым, кто нарисует яблоко? Я занимаюсь искусством, я создаю искусство. Искусство — не картину, не фильм, не спектакль. Искусство! И, как вы правильно подметили, зачастую создаю то, что помогает создавать искусство. Впрочем, так же, как и упомянутые вами великие мастера прошлого — они тоже не только не брезговали последними достижениями науки, но и сами способствовали прогрессу. Скажем, каждого творца, безусловно, заботит судьба своего детища перед лицом безжалостного времени. Что только художники не делали, чтобы краски сохраняли цвет и не блекли, холсты не сохли и не превращались в пыль! Изобретали новые техники и, чего уж там, технологии! Поэтому мне сегодня не приходит в голову использовать для своих картин целлулоид. Хотя горит он замечательно! — Тут маэстро заговорщицки подмигнул корреспонденту. Затем продолжил. — Так что сотрудничество с наукой — это отличительная черта художников, наверное, всех времен. И я — не исключение, ничто не ново под солнцем... вернее, солнцами! Так что ваш вопрос фактически содержит в себе большую часть ответа. Молодец, так держать!

    С этими словами, похлопав довольного журналиста по плечу, Мердок скрылся в своей артистической.

   

    III

   

   А потом началось представление самой картины. Уже по первым секундам маэстро почувствовал, что что-то не так. Какие-то неуловимые изменения, которые мог почувствовать только он, выстрадавший каждое мгновение действа и наблюдавший его длительное время. Вот появилась героиня картины, вот она отправилась в свой долгий путь, вот она встречает первого представителя инопланетного разума...

   И тут началось! Вместе того, чтобы любить пришельца, девушка просто разорвала его на куски, умылась кровью и двинулась дальше. Встречным было очень не сладко.

    Мердок с ужасом смотрел на представление, ощущая сосущую мерзкую пустоту где-то в желудке, которая стремительно разрасталась в черную дыру. По рядам зрителей, первое время пребывающим в состоянии шока, пошёл гул недовольства, который стал нарастать. Раздались крики, требующие прекратить демонстрацию, но сделать это было невозможно, так же как вычленить из картины фрагмент.

    Мердок быстро прошел за кулисы. Проскользнув в свою гримерку, он быстро запер дверь. И тут же понял, что он здесь не один. А после услышал знакомый голос, который промурлыкал:

    — Тебе понравилось, дорогой?

   Чарли хотел и одновременно боялся повернуться. Уже по увиденному он понял, что всё происходящее лежит за гранью шуток и безобидного дуракаваляния. Он понял, что, не смотря на такой знакомый голос, этот человек за спиной ему совершенно не знаком. Хуже — он ему совершенно чужд. И до исступления враждебен. От осознания этого его и вовсе пробрал мороз. Эдакий вселенский космический холод. И всё-таки он обернулся.

    Ларрет сидела за столом, направив в его сторону иглу нейробластера:

    — Ты не представляешь, как же мне в эти последние полгода хотелось с тобой встретиться!

   Легкая искра — и он перестал чувствовать своё тело, потерял устойчивость и свалился на пол. Как в перевернутой кинокамере видел подходящие к нему ноги Ларрет и слышал её голос:

    — А сейчас — то, что одна моя подруга называет «порубить хер на пятаки». Кстати, ты мне должен быть благодарен, что я не оставляю тебе на растерзание всей этой вселенской своре, которую ты только что разъярил своим шедевром! Доктор, берите его, пока никто сюда не добрался, он — ваш!

   

    IV

   

    Чарли очнулся в кромешной тьме. Он тут же попробовал пошевелиться и не смог. «Я всё ещё под действием нейропарализатора», подумал он. «Но сколько же прошло времени, что действие ещё не прекратилось?» Он попытался вспомнить, сколько действует заряд нейробластера, но так и не смог. Хотя наверняка, подумал он, заряды могут быть разные. Он начал вспоминать последние события. Ноги Лоррет, её исполненная ненависти речь.... Доктор! Что за доктор такой? Он вспомнил две промелькнувшие тени. Его подняли чьи-то крепкие руки, перекинули через чье-то крепкое плечо и понесли. Потом... мелькание каких-то коридоров, слепящий свет, поскольку он не мог даже глаз закрыть или хотя бы отвести их. Похоже, сознание само отключилось, обессилевшее от ужаса и непонятности происходящего. Конечно, теперь его беспокоило, исполнила ли Лоррет свою угрозу по поводу «пятаков», но он чувствовал, что совершенно не волен над своим телом, да и тьма не позволяет даже попытаться рассмотреть себя.

    Вдруг он почувствовал, что его тело начало двигаться. Само. Без каких-либо усилий с его стороны. Вот оно приняло вертикальное положение, вот оно куда-то идет. Вот его словно вытолкнули в какое-то пространство. Тьма перестала быть кромешной. Он стал различать мерцающие огоньки вдали. Такие маленькие, такие... похожие на звезды. Мердок понял, что вокруг него огромное звездное пространство, освещаемое только звездами. Что под ногами, он понять не мог, но чувствовал твердь, по которой легко, даже изящно двигались его ноги. Он по-прежнему не принимал участия в двигательной деятельности своего тела, являясь словно сторонним наблюдателем. Но вот он увидел перед собой словно ниоткуда взявшегося инопланетянина. Если быть точным, инопланетянку. Чарли тотчас узнал её, это была представительница зилитидов. Они неотвратимо сблизились и... занялись любовью.

   А потом были ещё инопланетянки, ещё и ещё, снова и снова. Инопланетянки и инопланетяне. Пока, наконец, он не увидел Её. Он сразу её узнал. Она выглядело страшно и при этом одуряющее прекрасно — развевающиеся длинные волосы, перемазанное кровью лицо и совершенно безумные сверкающие глаза. Лоррет подошла к нему и просто вонзила под ребра руку. Мердок почувствовал, как эта рука движется внутри него, неумолимо пробираясь к сердцу. А потом — дикая боль, и обливающееся кровью трепещущее сердце прямо перед его глазами! И следом — кружащийся каруселью, переворачивающийся и постепенно меркнущий мир.

   

   

   Чарли очнулся в кромешной тьме...

   

Замечтательно

    Когда в шуме ветра мне чудятся чужие, незнакомые имена, я просто закрываю окно, и занавеска безжизненно повисает, и крики чаек исчезают, а далёкие имена становятся едва слышны.
    Так спокойнее. Разве вас никогда никто не сбивает с пути? Вот именно.
    Но солнечные зайчики от проходящих по реке судов начинают бегать по стенам, а бронзовый японский толстячок на столе от них поблескивает, как будто смеется. Это всё не даёт мне заняться важными делами. Ужасно мешает.
   Я выхожу из дома, чтобы спуститься к магазину и к кофе, который пробудит интерес к работе. Майское солнце с утра печёт с энтузиазмом, высушивает политый асфальт. Ветерок приносит прохладу с Волги, но это ненадолго.
    Я иду, как обычно, вдоль стены, за палисадником, чтобы срезать расстояние, и тут натыкаюсь на невесту в фате и свадебном платье.
    Не то, чтобы это было редкостью, невест я вижу каждую пятницу, вместе с женихами — по соседству Дворец Бракосочетаний, но на эту невесту я натыкаюсь в буквальном смысле.
    Она сидит прямо на бордюре и это, конечно, неправильно, в мокром платье, что совсем странно, если она не русалка, и щеки у неё тоже мокрые, и похоже, от слез, что уж совсем неправильно.
   — Здрассьте, приехали.
   Она поднимает на меня глаза. Точно плакала.
   На расстоянии в молчании стоит толпа. Родственнички и гости. Всем пофиг.
   — Жених сбежал? — Протягиваю носовой платок. В жару всегда надо иметь с собой пару чистых платков, не для невест, а потому что жара.
    Она берёт платок.
   — Спасибо, — выдавливает из себя шёпотом.
   Родственничкам пофиг. Даже на камеру кто-то снимает. Со стороны жениха все, наверно. Уроды.
   — Можешь подняться ко мне, высушить платье.
   У неё на лице появляется что-то вроде предчувствия улыбки.
   — Спасибо, нет. Но слезы вы мне уже высушили.
   — Достаточно. — Это из толпы голос, не отношу на свой счёт. — Молодой человек, уйдите из кадра.
    Это тип с камерой. Снимает, чтоб потом в Интернет выложить.
   — Шёл бы ты, кадр сам, пока я тебе камеру не разфигачил, — почти спокойно так говорю, хотя злость накатывает, пусть их тут много, но если под настроение мне попадут, один — два не обрадуются.
   — Не надо камеру разфигачивать, — мужчина демонстративно отворачивает камеру в сторону. Здоровенный такой мужик, улыбается, типа дружелюбно. Камера на треноге, большая, дорого стоит наверно.
    Невеста тихонько дотрагивается до моей руки, легко, будто пёрышком коснулась. И в третий раз говорит «Спасибо», а глаза полны благодарности. Я небрежно улыбаюсь, а она добавляет:
   — Мы тут кино снимаем.
   Я смотрю ей в глаза. Карие, блестящие ещё от слёз. Потом перевожу взгляд на толпу. Сразу на детали-то не обратил внимания. У них вон и микрофон на палочке, и прожектор, и шланг из которого, наверное, её водой и поливали.
   — Вот идиот то! — Я рассмеялся.— Извините.
    И обойдя мокрую невесту, продолжил путь в магазин.
    Я прикупил кое-что к завтраку, и выпил кофе в кафетерии.
   Обратно я уже обошёл за ограждениями.
    Я свернул за угол, но и музыка легко вслед за мной завернула за угол.
    Невеста догнала меня у подъезда. Снова легонько дотронулась до руки.
   — Вы говорили, у вас можно высушиться? — Улыбается. Непохожа на звезду экрана-то, обыкновенная девчонка, только в подмоченном свадебном платье.
    Бабушки у подъезда уставились. Я только кивнул и открыл дверь.
    — Я там не видел ограждений, — попытался я оправдаться, пока мы ехали в лифте.
   — А их и не было. Мы сами виноваты.
    Вид у неё при этом совсем не виноватый. Весёлый такой вид. А в глазах что-то вроде солнечного зайчика играет, какие с утра в окошко заглядывали.
    Я подумал, что при такой жаре мокрое платье — это даже благо, но вслух не сказал.
   — Меня облили случайно, — она перехватила мой взгляд. — Должны были между камерой и мной из шланга дождь поливать, и промахнулись, на меня попали.
    Она помолчала и добавила:
   — Вы рыцарь.
   Когда девчонки так говорят, им обычно что-то от тебя надо. Но тут, в лифте, в замкнутом пространстве, это прозвучало близко, почти в самое ухо. Не увернёшься.
    Я донёс продукты до кухни и достал утюг и фен.
   — Могу дать свою чистую рубашку.
   Аристократически изогнула бровь.
   — Спасибо, но это было бы слишком интимно. Фена будет вполне достаточно.
    Окидывает взглядом комнату, задерживает взгляд на книжной полке, подходит ближе, рассматривает, пробегает пальцами по корешкам книг, я чувствую, будто это у меня пробегают пальцы по рёбрам.
   Подходит к окну.
   — У вас прекрасный вид на набережную.
    Тем временем по реке идёт танкер типа «Волга-Дон», на полубаке загорает девушка в купальнике, а на корме, на веревке, висят платье и полотенце.
    Мы улыбнулись одновременно.
   — Мне сейчас нужно идти на работу. Когда высохните, просто захлопните за собой дверь, ладно?
   — Не очень ладно, но спасибо. Когда ты вернёшься?
   — Часа в четыре.
   — Я к этому времени, наверное, уже закончу снимать. Не платье. Кино.
    Улыбается она явно чаще, чем плачет, но улыбка у неё такая строгая, какая бывает у школьной учительницы, когда она беседует с первоклашками.
   — А, — сказал я. — Желаю удачи.
    И ушёл, не позавтракав, чтобы её не смущать. Москвичи, они непонятные. Перешла «на ты», а в лице строгости добавилось. Может, это типа высокомерия? Говоришь с ними помягче, они и невесть чего о себе возомнят. А я на работу опаздываю, а где-то ещё надо что пожевать перехватить.
   
   
   
    Человек с камерой не спешит уходить. Когда основная часть группы возвращается в автобус, он остаётся на месте.
    Набережная, окаймлённая чугунной оградой заканчивается поворотом на канал и на углу стоит похожий на сказочный замок Дворец Бракосочетаний. На улице современные многоэтажки соседствуют с купеческими домами девятнадцатого века. В одном из нх на третьем этаже открытое окно и тюлевая занавеска развевается на ветру.
    Он направляет на неё камеру и включает мотор.
   Через некоторое время подходит помощник режиссёра, оператор кивает ему на дом.
   — Жень, сможешь договориться, чтобы я снял внутри?
   
   
   
    Когда я вернулся, в двери у меня торчала записка — «В пять часов в уличном кафе напротив». Тоже мне, звезда экрана, даже подписи не поставила.
    В квартире было всё в порядке, фен лежал на столе с аккуратно свёрнутым шнуром. Больше следов присутствия киноискусства не обнаруживалось. Почему она не оставила записку на столе, а засунула в дверь?
    Идти на назначенное свидание не хотелось. Девушка может, и красивая, но не в моём вкусе. И с манией величия — подразумевается, что я так сразу и побежал.
    Ну и конечно, я не побежал.
   Пошёл ровной походкой.
    Девушки в кафе не было. За столом в тени акации сидели двое мужчин, один из них оператор. Я не торопясь, подошёл.
   — А где...
    «Невеста» влетела бегом. Я не сразу её узнал в джинсах и приталенной блузке.
   — Соглашайся! — сообщила она мне на ходу.
   Поравнявшись со мной, она чмокнула меня в щёку и прошептала в самое ухо: «— Не дай им меня убить». — и двинулась дальше.
    Может мне послышалось?
   — Это я просил Лену написать записку, — сказал второй мужик, не оператор. Лет ему так под семьдесят. Фиговая замена вместо Лены, если что.
   — Вы ему не сказали? — Она азартно улыбается. — Приглашают тебя на пробы, на кастинг.
   — Хотите посмотреть эпизод, в который попали? — спрашивает оператор. Он поворачивает ноутбук ко мне экраном.
    Ну и что мне смотреть, я это уже сегодня видел. Вот только камеру пообещал расфигачить с таким убедительным взглядом, что сам поверил — расфигачил бы.
    Далее на ноутбуке идут смонтированные кадры. Сначала Лена с фатой, фата развевается на ветру, потом картинка растворяется в другой — занавеска в окне полощется на ветру, она похожа на фату. Небо над набережной, на фоне белых облаков летит стая птиц, занавеска машет им вслед. Крупным планом — кольца на карнизе, которые держат занавеску...
   — Красиво, — вежливо сказал я.
   — Мы будем снимать другой фильм, — говорит тот, второй, не оператор. Он что-то писал в блокноте, но перестал, крутит в руках дорогую шариковую ручку.— Хотите попробоваться?
   — Не хочу.
    Лена встаёт из-за стола берёт салфетку с другого столика, оборачивается и в этот момент она оказывается за спиной обоих мужчин, они её в этом положении не видят и она перестаёт улыбаться. Я встречаю её взгляд.
    «Не дай им меня убить».
   — Наш режиссёр — Максимов. Слышали про такого? — говорит она и трогает его сзади за плечо. — А что пробовать, если он по характеру на роль подходит. Вон в камеру как сурово смотрит. И органичен. Правильно я говорю?
   — У твоего протеже нет никакой школы.
   — Это будет что-то вроде исторического фэнтези. Съёмки в Финляндии и Прибалтике. Если подойдёте.
   — Вообще-то у меня работа.
   — Может вам любопытно посмотреть сценарий? Он ещё не взят в производство, и не совсем сценарий, так — канва.Подумайте до завтра.
   — Ну вот и отличненько, — Лена поднимается из-за стола. — А мне нужно идти.
    Я тоже встаю.
   — Я провожу.
   Она бросает взгляд на режиссёра, в глазах страх, который быстро прячется под улыбкой.
   — Нет-нет, спасибо, меня проводят.
   — Береги себя, — говорит он ей вслед.
   Она уходит, плечи и шея у неё напряжены.
   — Нервничает, — Максимов внимательно смотрит на меня. Ручка снова выписывает фигуры между его пальцев. — Мы снимали в Добруйске. Там произошло убийство, убили победительницу местного конкурса, королеву красоты. На неё это произвело сильное впечатление.
   — А ей действительно, что-то угрожает?
   — Нет. — Ручка выпрыгивает из рук и катится через весь стол, останавливается, уткнувшись в пачку бумаги. — Ничто не угрожает.
    Он переключает внимание на официантку:
   — Принесите нам по шашлычку. Искусство требует жрать.
   
   
   Голос за кадром: «...А графиня Элитель каждое утро и в самом деле поднималась на крепостную стену и смотрела на восток, когда на горизонте поднималось солнце. Думала ли она о своём супруге или о чём-то другом, я вам не поручусь.
    Так прошло две недели. Однажды утром служанки прибежали к госпоже и рассказали, что море выбросило на берег человека»...
    Что ж, море много чего выбрасывает на берег.
   
   
    Я лежу на мокром песке и думаю о том, что осень в Паланге совсем не такая, как, скажем, в Сочи. Я должен вживаться в роль, как говорит режиссёр, а как вживаться в роль выброшенной на песок дохлой рыбы? Я бы с большим энтузиазмом вжился в этот образ где-нибудь на пляжах у Чёрного моря.
    Рядом приземляется чайка и одним глазом поглядывает на меня, раздумывая, можно ли меня поклевать.
    Режиссёр подаёт знак снимать без щелчка хлопушки, чтобы не спугнуть чайку. За чайку переживают.
   
    Небо покрывает закат, рубашка лежащего на берегу человека отсвечивает розовым, как и облака.
    Цвет заката всегда отличается от рассвета. Цвет заката теплее. И грустнее, это цвет уходящей надежды. Камера фиксирует её хвостик.
   
   — Но ваше Высочество, нам показалось, что он дышит. Он лежит без сознания, и по нему нельзя сказать, что он за человек и откуда. Тело его покрыто многочисленными ранами. , одна рука его обхватывает доску, на которой он, верно, и выплыл, в другой руке его зажат меч, а за спиной его пристёгнут лук с тетивой.
   — Что ж, возьмите тогда повозку, да погрузите на нее бренные кости этого несчастного, и приставшую к костям плоть тоже, и не забудьте душу его, если она при нём ещё теплится, и меч его, и лук его, и отвезите к нашей аббатисе, пусть она исполнит свой христианский долг и займётся его ранами, а может и душой его.
    И пусть спрячет от него оружие его и, как только придёт он в себя, пусть спросит имя его, и посмотрит в глаза его, чтобы понять, друг этот человек, или враг, потому как он может оказаться таким негодяем, что даже море выплюнуло его или таким хорошим, что ангелы положили его на кусок дерева и спасли его от бурных вод.
   
    Телега въезжает во внутренний двор бурга, слуги выгружают тело и заносят в строение рядом с часовней. Это моё тело.
    Стены внутри покрашены белой известью, два грубых топчана, стол, на стене маленькое аккуратное распятие. Слуги забрасывают моё тело на топчан, как дрова, будто оно совсем уже бренное. Как тут не воскреснуть и не сказать что-нибудь вслух? Но тело молчит героически.
    Служанка и монахини разрезают рубашку, промывают раны. Одна из монахинь пытается снять с шеи медальон, он не снимается. Она открывает его. Служанка вскрикивает.
   
   
    Комната графини Элитель. Вбегает служанка в большом волнении.
    — Ваше Высочество, мы не узнали имени его, но на шее его нашли цепь с медальном, а в медальоне его Ваш портрет!
    В горестном предчувствии входит Элитель в комнату, где монахини возились с телом раненного и просит показать медальон и когда видит его, то облегчённо вздыхает.
   — То не медальон, с которым уплыл в Бретань муж мой.
   Элитель подходит к окну и смотрит на море, чтобы дать улечься своему смятению, грудь её вздымается высоко. Море за окном волнуется.
   — Вот что, Гвен, — она оборачивается к служанке. — Если он придёт в себя, спросите, как попал к нему этот портрет.
   — Тут может быть только один ответ, госпожа, — сказала служанка. — Рыцари носят с собой образ Дамы Сердца.
    Элитель ещё раз взглянула на раненного и взгляд её становится мягче.
   — Я хочу осмотреть его раны.
   — Мы уже промыли их, Ваше Высочество.
   — Это не так важно. Я хочу посмотреть, как выглядят раны, полученные в мою честь.
    Она дотрагивается до разорванного окровавленного рукава, оттягивает его и разглядывает, пытаясь осмыслить.
   — Одежда местами оборвана довольно давно, — говорит служанка. — Видно, этот юноша много странствовал. И странствовал, храня Ваш образ у сердца, Ваше Высочество.
   — Интересно знать, каким образом, оказался у него мой образ.
   — Возможно, когда художник по заказу вашего мужа рисовал портрет, он нарисовал ещё один?
   — Возможно, художников следует вешать, сразу после окончания работы.
   — Ваше Высочество, лучше вешать их картины.
    Элитель тихонько дотрагивается до раны на плече и испуганно отдёргивает руку, когда человек застонал. Брови у неё приподняты и это похоже на удивление.
   — Он очень молод чтобы умирать.
   — Ран множество, но ни одна не достигла сердца, и я догадываюсь почему. Потому что в нём обитал кусочек вашей души, Ваше Высочество.
    Элитель приподнимает бровь.
   — Гвен, надо будет тебя выгонять из зала, когда поют менестрели. Ты слишком наслушалась их поэзии. Наверное, этот бедняга увидел мой портрет и вообразил что, судя по этой картинке, я сборище всех добродетелей.
    Элитель забирает у монашенки бальзам и наносит его на рану, которую до этого трогала.
    Смотрит на опущенные веки раненного, и ресницы, контрастные с бледной от потери крови кожи.
   — Интересно, какого цвета у него глаза?
    — Узнаем, когда он их откроет. Или не узнаем, если умрёт.
    Графиня убирает с его лба прядь волос, они длинные, волнистые и мокрые от морской воды.
   — Перенесите его в помещение рядом с кухней и затопите там камин.
   
    Я сижу за длинным деревянным столом и пью кофе из термоса, глядя на серое море. Оно пенистое и мрачное.
   — Не туда смотришь, — говорит Голос За Кадром. — Смотри на портрет.
   — Шёл бы ты, Голос За Кадром, искупался в море что ли, — говорю я. — Может хоть перегаром нести перестанет.
   — Пойду поправлюсь, — говорит Голос За Кадром и, и наклонившись орёт мне в самое ухо: — Опохмелюсь!
    Голос За Кадром уходит шаткой походкой к основной съёмочной группе. Этого актёра в команде так и зовут вместо имени, Голос За Кадром. Максимов озадачил меня программой вхождения в роль — я должен был уже пару дней, как рассматривать медальон с её портретом, чтобы вникнуть в чувства героя. «Связывать образ с окружающей действительностью». Я сделал ещё глоток кофе. Связи между её портретом и серым морем я не находил.
   — Хорошая погода.
   Я обернулся. Немолодая женщина в элегантном пальто и шляпе тоже смотрит на море. Лет ей, наверное за пятьдесят, морщинки вокруг глаз, но зато глаза такие, что кажется, что она улыбается, хотя лицо спокойно. В этот момент из-за туч проглядывает луч солнца и волны блестят, как алюминий.
   — Действительно, стало лучше. Вы, случайно, не волшебница?
   — Да. Волшебница. — Она говорит по-русски с акцентом.
    Ощущение, что улыбка — состояние пространства вокруг неё. Это похоже на магию.
   — Хотите кофе? — предлагаю я
   — Спасибо. Но нет. — Смотрит на медальон.
    — Это миниатюра, — выговаривает она, со странной интонацией — то ли это вопрос, то ли утверждение.
   — Да. Режиссер заставляет медитировать.
   В уголках её губ появляются морщинки.
   — В те времена рыцари носили такие. В медальон поселяли образ женщины. Говорят, это помогало. — Она уже точно улыбается. — Чем лучше был образ, тем рыцарь сильнее. Такую женщину приятно называть — Дама Сердца. — Она задумалась и поправилась. — Принято. Рыцарь совершал подвиги в её честь. Желаю вам удачи в подвигах. — И отправилась прогуливаться дальше.
    Солнце начало подглядывать из-за туч. А Лена из медальона глядела уже веселее.
   Голос За Кадром вернулся с бутылкой, спрятанной в пакет.
   — Одна из красивейших женщин своего времени, — сказал Голос За Кадром.
   — Кто?
   — Элви Пайде. Эстонская актриса. С тобой сейчас разговаривала. Будет играть небольшую роль лесной колдуньи. — Голос на пару секунду умолк, чтобы сделать пару глотков шампанского из горла. — В своё время к ней Дин Рид сватался.
   — А кто такой Дин Рид?
   — Нет, я от вас точно сопьюсь.
   
   
    Элитель сама смешала вино с мёдом и разогрела на огне. Осторожно разжав раненному зубы влила в рот варево и вытерла своим платком остатки вина с его губ.
    Она наблюдает за его дыханием некоторое время, потом спрашивает у служанки:
   — Тебе не кажется, что у него щеки порозовели с того момента, как мы перенесли его сюда из сарая?
   — Да, Ваше Величество, и мне кажется, ваши щеки тоже порозовели, с того момента, как вы увидели у него свой портрет.
   — Вот прикажу тебя высечь, — Элитель улыбнулась.
   Раненный открывает глаза, его взгляд блуждает по комнате и останавливается на лице Элитель.
   — Это вы, — говорит он шёпотом.
   — Да, полагаю, что это я, — улыбается графиня.
    Раненный закрывает глаза и погружается в сон. Дышит он теперь глубоко и ровно.
   Голос за кадром: На следующий день у раненного начался жар. Он метался в лихорадке и бормотал что-то на непонятном языке...
    Наверное, матерился.
   Что? Ладно, ладно... Трезв я! Ещё один дубль?
   
    Мы теперь в Эстонии, здесь снимаются сцены в замке.
    Меня учат стрелять из лука. Не так, чтобы попадать точно в цель — это сделает за меня монтаж, а так, чтобы правильно держать лук и накладывать стрелу.
   
    Утром следующего дня Элитель опять встречает на стене, она смотрит на восток, в ту сторону, где должен быть сейчас её супруг. Потом в задумчивости переводит взгляд на север и у неё появляются новые заботы.
    На северном побережье у мыса высаживаются датчане. Их корабли с драконами на носу, и это означает, что они приплыли воевать.
   
    Женщины заплакали, собаки с перепугу завыли, и такой концерт разбудил бы и мёртвого, так что и раненному пришлось проснуться.
    Когда я вышел на крепостную стену, немного пошатывало. Меня или уже стену?
    Защитников — около десятка ветеранов. Викинги собирались штурмовать стены с двух сторон, защитников крепости не хватит, чтобы удержать сразу обе стены.
    Одна из штурмовых лестниц ударилась верхушкой между зубцов, как раз поблизости меня.
   Я подцепил лестницу и втащил её внутрь. Ни один датчанин не успел ступить ногой и на первую ступеньку.
   Викинги заорали, что-то вроде того, что это просто свинство с моей стороны.
    В это время защитники гарнизона пытались сбросить вторую лестницу с другой стены.
    Я подбежал к ним, малость прихрамывая, и принялся тянуть её наверх.
    Один из солдат, чьё лицо было хорошенько пропахано шрамами, кажется понял мысль, и ухватил лестницу со своего края. Мы втащили её внутрь вместе с викингом. Лестницу сбросили во внутренний двор крепости, а викинга наружу.
   — Эй! — крикнул я метавшимся по двору женщинам. — Перестаньте вопить и полейте водой все крыши.
    Элитель тоже была на стене.
   — Что вы тут раскомандовались, сэр? Гарнизон подчиняется мне.
   — Тогда отойдите от края, и встаньте за этот зубец.
   — Они приплыли на двух кораблях, и у них нет с собой осадных орудий, — говорит солдат по кличке Бифштекс. — Две эти лестницы, всё что они смогли на драккарах привезти. Штурмовать без лестниц они не смогут.
    Датчане выпустили по крепости несколько зажженных стрел, но все они попадали во двор, не причинив никакого вреда — женщины полили крыши водой, и гореть тут было нечему.
   — Эй, отдай нам лестницы! — крикнул предводитель викингов в сияющем шлеме.
   Защитники крепости увидели, что он смеется.
   — Подарки не возвращают! — крикнул я.
   — Ладно, сожрите их! — Викинг смеётся, солнце играет на его шлеме.
    И датчане ушли, и погрузились на свои корабли, и отплыли, и у голов драконов на носах кораблей было кислое выражение на мордах.
    Элитель распорядилась, чтобы по случаю удачного избавления отслужили молебен и устроили праздничный ужин. Она поднимает тост.
   — И я хотела бы поблагодарить чужестранца, за то, что он пополнил наши запасы двумя садовыми лестницами.
    Это замечание графини вызвало за столом волну веселья.
   
   По завершению эпизода застолье продолжается, к нему присоединяется уже вся съёмочная группа. Но камеры Валентина продолжают работать. Он вылавливает жесты, эмоции, движения, крупные планы актёров, когда они естественны и добавляет потом эти фрагменты при монтаже.
   
   Вечер. Служанка готовит графине постель.
   Эллитель: Гвен, тебе не показался он излишне скромным?
   — Нет, Ваше Высочество.
   — Тогда почему он ничего не сказал мне о моем портрете в его медальоне? Наверное, увидел мой портрет и вообразил, что за такой внешностью стоит ангельский характер. Ведь у меня и в самом деле ангельский характер? Пусть только кто-нибудь попробует это оспорить и я прикажу его выпороть. Может он разочаровался?
   
   
    Где-то в Бретани, по другую сторону моря. Хижина колдуна. Граф показывает колдуну другой медальон но таким же портретом, это лицо графини Элитель.
   — Сможешь увидеть, что сейчас с ней?
    Колдун садится в кресло сплетенное из ветвей и закрывает глаза. Изображение его лица крупным планом бледнеет, по мере того, как на него накладывается вид летящей птицы. Это ястреб.
    В круглом чёрном зрачке ястреба отражается замок внизу, а на крепостной стене белая точка — человеческая фигурка.
    Ястреб снижается и садится на зубец крепостной стены. Он видит женщину в разноцветном плаще, солнечный свет играет вокруг её лица ореолом, цвет глаз играет разными оттенками — вишнёво карий, с изумрудно зелёным, сиреневым и небесно голубым.
   Птицы видят мир в другом цвете.
   Ястреб снова взмывает в небо, в круглом зрачке ястреба снова крепость, луга вокруг. Стрела вонзается точно в центр зрачка ястреба.
    За морем, в хижине вскрикивает колдун, и хватается за глаз.
   — Что ты видел, колдун?
   Тот протирает глаз.
   — Хорошая новость, ваша жена жива и здорова. И гораздо красивее, чем на этом портрете. Во всяком случае, разноцветней.
   — Не думаю, что это хорошая новость. А не видел ли ты рядом с ней моего гонца? Он высокий с вьющимися тёмными волосами, зеленоглазый.
   — Нет. И цвета глаз бы я не различил.
   — Что ж, тогда пошлю ещё одного. Если хочешь услышать звон монет, разгляди моего первого гонца.
   — Хорошо. — Колдун откидывается в кресле, закрывает глаза и — по далёкой равнине бежит волк.
   
    Вечером кто-то тихонько скребётся в дверь моего номера. Открываю — Лена.
   — Ты один? Мне страшно. — Она заходит в комнату. — Можно я у тебя переночую?
    Она смотрит в глаза беззащитно, как маленькая девочка.
   — Только секса не будет, — добавляет она уверенно.
    Чуть не съязвил, что конечно не будет, потому что нет у меня на то желания. Но сдержался.
   — Можешь сказать, почему тебе страшно?
   — Смутные предчувствия.
    Она устраивается в постели у меня за спиной, обняв руками. Грудь которую я чувствую спиной, совсем не маленькая. Надеюсь, она не храпит, потому что заснуть будет нелегко. Я сделал попытку повернуться на спину, но она сцепила руки в замок. Чудовище!
    Буду считать баранов, чтобы пришёл сон. Один баран, два барана... Один баран — это я.
    Когда я проснулся, Лены в номере уже не было.
   
   
    Утро. Солнечный луч трогает лоб спящего чужеземца — прошёл ли жар? Иво приоткрывает один глаз. Вспоминает, что у него есть ещё один и открывает его тоже. Оглядывается. Берёт лук со стрелами и идёт на крепостную стену.
   
    Помощник режиссёра, руководит стрельбой из лука с наружной стороны замка. Потом эти кадры совместят с присутствием людей на крепостной стене. Наконечники у стрел сделаны из силикона, это для безопасности.
    Во дворе замка рутина подготовки к съёмке.
    Пока к гримёру очередь, подхожу к оставленному на столе ноутбуку Валентина. Хочется посмотреть, что он вчера отснял с вечеринки. На рабочем столе сохранён файл с Балтийского новостного портала. Глаза машинально пробегают по первым строчкам:
   « В Тракайском районе, на берегу озера Балуосис обнаружен труп женщины с колотой раной в области сердца, нанесённый, по всей видимости, стрелой средневекового типа».
    Это район в Литве, где мы снимали эпизод.
   « Сейчас на месте работает полиция и криминалисты. В ходе расследования должны выяснить личность женщины и обстоятельства ее смерти. Заместитель начальника полиции Вильнюсского округа заметил, что не исключают версию ритуального убийства. Он отказался комментировать слухи о том, что наконечник стрелы оригинальный, средневековый, но подтвердил, что департамент полиции работает в рамках следствия с музеями и археологическими группами...»
    Ничего себе.
   
    Солнце окрашивает розовым стены крепости и платье Эллитель на крепостной стене. На этот раз она не смотрит в сторону восходящего солнца, она читает что-то на куске пергамента.
    — Ваше Величество, вам не следует там стоять, — Иво возникает рядом.
   Леди Эллитель оборачивается, и во взгляде её нет дружелюбия.
   Будто птица засвистела в роще и над зубцами мелькнула стрела. Иво оттолкнул леди, так что она упала на камни и сам упал рядом.
   — Да что вы себе позволяете! — она отталкивает чужеземца.
    По лестнице взбегает Бифштекс и прикрывает Элитель щитом.
   — У стрелы стальной наконечник, — говорит Иво.
   — Ранен? Пригните голову, — Бифштекс спускает Элитель вниз, прикрывая щитом. Тело Иво остаётся лежать на ступеньках.
    Это моё тело. Я как бы вижу его сверху. Оно становится всё дальше и дальше, теперь оно далеко внизу, с высоты оно кажется сломанной куклой
   
   — У стрелы стальной наконечник! — орёт Максимов.
    Я смотрю отснятые кадры, в том числе, снятые с квадрокоптера, пытаясь разглядеть траекторию стрелы.
    Парень из каскадёрской группы, который выстрелил, выглядит придурковатым.
   — Я думал, ещё идёт репетиция. Не знал, что там есть люди.
   — Откуда эта стрела?
   — Из колчана, — пожимает тот плечами.— Может подложили?
   — Если бы не кольчуга, могло и убить, — говорит «Бифштекс».
    Ор и разбирательства продолжаются.
   «Не дай им меня убить».
    — Ладно. Раны есть? — Максимов уставляется на меня в упор. В его лице проявляется что-то волчье. — Нет. Страховой случай не наступил.
   
    Во дворе бурга суета. Служанка подходит от тела чужеземца к графине.
   — Ваше Высочество, похоже он мёртв!
   —— Очень жаль, — холодно заметила Эллитель — Что он так легко отделался.
   — Как вы можете так говорить, госпожа?!
   — Читать умеешь, Гвен? — и графиня протягивает ей кусок пергамента. — Сегодня утром привез монах из Франции. Один из людей моего супруга, больше верен моему отцу, чем графу. Он и отправил мне это письмо.
   Буквы на пергаменте мелкие и аккуратные, хрипловатый голос за кадром читает их вслух:
   « Ваше Величество, леди Эллитель, ваш супруг решил овдоветь.
    Здесь, во Франции ему приглянулась дочь французского барона и приглянулись обширные земли, которые она наследует. Чтобы жениться на ней и на землях сэр Бертрам предпринял меры.
    Здесь во Франции свирепствовала шайка разбойников, главарь которой — злодей из злодеев, и негодяй из негодяев, по имени Ивэйн, или попросту Иво. Он отлично владеет мечом, а в стрельбе из лука во Франции ему нет равных. Этот Иво не знает угрызений страха или совести, не чтит ни короля, ни епископа.
    Эрл Бертрам прослышал, что каждый год Иво приходит на могилу родителей. Граф узнал, когда этот день, собрал воинов и подкараулил Ивэйна.
    Изображение букв постепенно тускнеет, на их месте появляется картинка, голос чтеца умолкает.
    Опушка леса. Через ветку дуба перекинута веревка, петля накинута на шею Иво. Люди Бертрама стоят в отдалении. Эрл Бертрам похлопывает по стволу дерева.
    — Хочешь ли ты висеть на этом дубе вместе с желудями, или получить мешок серебра?
   Иво ухмыляется.
    — Надо подумать.
   — У тебя будет сколько угодно времени для размышлений, когда я тебя повешу.
   — Граф, да вы просто душите на корню всякую живую мысль. Ладно, давайте уж ваше серебро.
   — Получишь, когда выполнишь для меня работу. Правда ли говорят, что ты лучший стрелок во всей Франции?
   — Из тех в кого я стрелял, никто не жалуется.
   — Получишь вознаграждение, если твоя стрела попадёт в сердце одного человека, который живёт по ту сторону пролива.
   — Что за человек?
   — Вот этот, — граф открыл крышечку медальона и показал портрет Эллитель.
   — Женщина?
   — Тебя это смущает?
   Разбойник задумчиво смотрит на картинку.
   — Пожалуй, я возьмусь за работу. Как её зовут?
   — Это знать не обязательно. Найдёшь её в бурге в двух милях к северу от устья реки Стаут, там тебя высадит капитан судна. Ты можешь попасть в сердце с расстояния в двадцать ярдов?
   — Если нет ветра.
   — Каждое утро она выходит на стену крепости и встречает рассвет. Возьми её портрет, чтобы не перепутать с какой-нибудь служанкой.
    Бертрам отдал разбойнику медальон и мешочек серебра.
    — Это задаток. Получишь вдесятеро больше, когда работа будет сделана. Жду тебя обратно через три дня.
   Голос за кадром: «Граф отдал разбойнику его меч, его лук и стрелы и посадил на торговый корабль, который отправлялся через Дуврский пролив.
    Ваше Величество, Вам угрожает смертельная опасность.
    Преданный Вам, Ваш старый друг».
   
   
    Служанка только успела дочитать письмо, когда отряд всадников вернулся в бург, таща на верёвке лучника. Лучника обыскали и нашли при нём маленький портрет Элитель.
    Элитель приказала запереть лучника в подвале до тех пор, когда он даст показания перед королём об измене Бертрама.
    — И забери медальон у Иво, — приказала она служанке. — Жаль, что его нельзя оживить. Тогда бы ему следовало отрубить голову, а потом повесить... Или наоборот.
   — Но, Ваше Величество, он заслонил вас собой от стрелы, — сказала Гвен.
   — Ты так думаешь?
   — Думать — не моя обязанность, госпожа.
   — Я бы дорого заплатила, чтобы оживить его на полчасика, и посмотреть ему в глаза, и допросить его, и отрубить ему голову и... Почему меня больше злит его поведение, чем предательство супруга?
   —Ваше Высочество, говорят, что в лесу живёт колдунья, валлийцы называют её волшебницей, которая может лечить людей и зверей, и может заставлять трупы отвечать на вопросы.
   — Знаешь, где она живёт? Грузите на повозку тело этого негодяя.
    В лесной чаще из под земли бьёт родник, а у родника стоит аккуратный домик, у домика на песке стол, а за столом женщина в красивом платье зашивает крыло белому голубю.
   Эллитель поклонилась волшебнице.
   — Можете ли вы на короткое время вернуть к жизни человека, чтобы он ответил на вопрос? Лесная фея наклонилась над телом чужестранца.
   — Ну что ж. Что мы тут видим? Типичное сердце. А в нём в заключении — ваше имя. Сейчас мы его отсюда выпустим, оно, наверное, попало туда случайно.
   — Почему это случайно?! — возмутилась графиня.
   —Я его уже выпустила. Возьмите его запястье. Закройте глаза. Спрашивайте.
    — Почему ты заслонил меня? — спросила Эллитель и почувствовала, как на руке Иво два раза стукнул пульс.
   — Это не я решало, а голова, а она не хочет вам отзываться, — раздался высокий, но тихий голос. — Это я бестолковое и отзывчивое.
   — Это говорит его сердце, — пояснила фея. — Разговаривает с твоим.
   — Скажи, ведь ты собирался убить меня? — спросила Эллитель.
   — Нам это и в голову не приходило.
   — Почему я должна тебе верить?
   — Я разговариваю с тобой или с твоим сердцем? Тогда ты можешь не спрашивать.
   — Ладно, раз ты не голова, а сердце, тогда должно помнить — что ты почувствовало, когда твоим глазам показали мой портрет?
   — Жалость.
   — Вот как! — вспыхнула Эллитель. — Жалеть он меня вздумал! Себя жалей!
    Тело глубоко вздохнуло.
   — Он окончательно умер?
   — Боюсь, что мы перестарались. Он окончательно ожил.
   Иво открыл глаза. Элитель вздернула подбородок.
   — Теперь мы с вами в расчёте, любезный. И проваливайте отсюда, куда только ваши глаза глядят, но только так чтобы мои глаза на вас не видели!
    И Иво поднялся и пошёл, куда глаза глядят.
   
   — Тебе придётся фехтовать с Бертрамом, — сообщил мне «Бифштекс». — Он в училище проходил театральное фехтование, а у тебя опыта вовсе никакого нет.
   — Но ты ведь меня за пару дней натаскаешь?
   — Одна занятная деталь — тип, который играет Бертрама, учился с нашей кинозвездой на одном курсе в театральном, и говорят, она разбила ему сердце. Может и захочет тебе наподдать жару.
   
   
    ...А когда в замок прибыл король со своей армией и туда же прибыл Эрл Бертрам, король учинил суд над ним.
   — Этот монах клевещет на меня, — сказал Бертрам. — я бы призвал его доказать свои слова на поле чести, но он ведь монах.
   — Может кто-то захочет бросить тебе вызов на поединок и передать это сложное дело на Божье усмотрение?
   — Я бросаю вызов, Ваше Величество. — Из толпы пробирается Иво. — Я тот человек, кого он хотел нанять на убийство.
   Леди Элитель встает с кресла подле короля.
    — Я же вам сказала, сударь, чтобы вы шли отсюда куда глаза глядят!
   — Я и пришёл куда они глядели.
   — Не буду я с ним драться, он даже не рыцарь, а мерсенарио, — возмущается Бертрам.
    Король усмехается.
   — Я могу вас уравнять, лишив тебя рыцарского звания.
   — Ладно! Я отрежу ему язык! — рявкает Бертрам.
   — К вашим услугам, — кивает Иво.
   
    Серый волк бежит по серой траве под серым небом, видит белый замок на холме, у его стен в поле круг людей, флаги, оружие. В центре круга два рыцаря собираются биться на мечах. Природой дано волкам видеть всё в чёрно-белом цвете и для волка оба рыцаря выглядят серыми. Для колдуна за проливом, который смотрит на бой глазами волка, тоже.
    Король подаёт знак и два воина сходятся.
    Бертрам обрушил удар сверху, меч направлен на голову Иво. Тот подставил меч, летят искры. Бертрам переводит меч вниз, ударяет по ногам Иво. Тот ударяет сверху по мечу Бертрама щитом, прижимая его к земле. Иво наступает на меч Бертрама, тот теряет равновесие, подаётся вперед, Иво дополняет ударом щита в голову и противник падает.
   Иво приставляет меч к горлу Бертрама и оглядывается на короля.
    Король морщится.
   — Ты победил. Своей властью я лишаю Эрла Бертрама графского титула, лишаю земель и изгоняю за пределы королевства. Брак с моей дочерью Элитель будет расторгнут.
    Бертрам поднимается на ноги, снимает шлем, осознаёт услышанное и вырывает из рук ближайшего воина арбалет.
    Всё дальнейшее происходит мгновенно, но кажется, что очень медленно, как будто воздух превратился в воду.
    Бертрам направляет арбалет — не на короля, и не на Иво, а Элитель. Воин делает движение, чтобы отбрать арбалет, но не успевает, Иво делает движение, чтобы заслонить Элитель, палец нажимает на спусковой крючок арбалета. Тремя длинными прыжками волк достаёт Бертрама и впивается ему в горло. Два рывка головы и волк убегает, оставляя обездвиженного Бертрама на земле...
   
   — Отлично! Снято. Уберите собаку и снимем ещё один дубль.
   — Всю морду облизала, — актёр, играющий Бертрама поднимается и вытирает лицо. Отдаёт статисту муляж арбалета. Болт, так называется арбалетная стрела, вделан в муляж намертво, во избежание несчастных случаев.
   
    Король кивает Иво.
   — Кажется я догадываюсь, какой награды ты хочешь. Ты попросишь у меня её руки?
    — Ваше Величество король, — обратился к нему Иво. — Предложите выбор, отрубить мне голову или отпилить, что более жестоко и продолжительно? Поэтому, уж лучше отрубите мне голову, чем отдавать вашей дочери на распил. Если она станет супругой, то будет пилить меня каждый день.
    Элитель поднялась, щёки покрылись румянцем, а в глазах засверкали искры.
   — Ваше Величество король! Вы сделали меня вдовой. Я требую возмещения — отдайте мне этого негодяя в мужья! Брак со мной будет для него сущим адом!
   Голос за кадром:
    Эллитель и Иво обменивались колкостями до глубокой старости, в окружении их детей и внуков.
    А сердца их прекрасно разговаривали между собой, и говорили они совсем другие слова, красивые и нежные, только их никто не слышал, кроме них двоих.
   
    Съёмки закончены и теперь уже я полон мрачных предчувствий. Я подхожу к Валентину.
   — Вы ведь читали эту новость про Тракайское убийство?
    Валентин кивает и как-то печально смотрит, будто ему не жертву жалко, а меня.
   — Присядь. — Он достаёт сигареты, протягивает мне, закуривает. — Не было никакого убийства. Страничку сделал наш мастер по компьютерному дизайну. По заказу Максимова. Если не веришь, попробуй отыскать эту статью в Интернете.
   — Но зачем?
   —Чтобы ты прочёл. И никакого убийства в Добруйске королевы красоты тоже не было.
    Валентин выводит на монитор кадры попадания в меня стрелы на крепостной стене.
   — А вот теперь посмотри на крупном плане первый дубль. Вот эта стрела попадает в тебя. Она с силиконовым наконечником. А вот теперь смотри сюда:
    Рука Лены схватывает стрелу, убирает под плащ и вытаскивает из складок платья другую, подбрасывает на тело Иво.
   — А вот эта со стальным наконечником.
   — Что это было?
   — Системы Станиславского и Дурова в адаптации супругов Максимовых.
   — Супруги Максимовы?
   — Лена — жена режиссёра. Тебе этого не говорили, чтобы твои эмоции в кадре были настоящими. Ты ведь играть не умеешь.
   — Не умею.
   —Лена, когда к тебе заходила, посмотрела твои книги. Решила, что ты не читал Кортасара. Видно угадала. «Не дай им меня убить» — эта фраза — его приёмчик.
   — Кто такой Станиславский я знаю. А Дуров — это тот, который дрессировал животных?
    Валентин уставился в экран.
   
    Я сижу на лавке и смотрю на море. Чувство, будто меня выпотрошили.
   — Хорошая погода.
   Это Элви. Бывшая лесная волшебница. Говорить не хочется. Да и погода паршивая.
   Она стелет на лавку платок и садится. Пихает меня в бок локтём.
   — Погода ветреная, — говорю я.
   — Как сердце красавицы. Когда вот ты настраивался на портрет, ты ведь настраивался и на это море, и на ветер, и запах сосен. Всё это осталось. Ты должен восстановить свою автономию. Побыть одному, да. Только не сиди. Пройдись по берегу.
    Она поднимается.
   — Всё будет замечтательно, — она издаёт короткий смешок и поправляется. — Замечательно.
   
    Я иду по берегу. Некоторые люди по берегу гуляют. Ветер. Накрапывает дождь.
    Ветер сдувает с женской фигурки белый шарф и несёт по воздуху. Он пролетает мимо, я протягиваю руку и ловлю. Подходит хозяйка шарфа.
   — Вы выбросили белый флаг в руки иностранца, — я протягиваю шарф девушке.
   — Спасибо. Вы очень легко одеты. Простудитесь. Вы промокли. Вам нужно высохнуть. Тут есть кафе, где вы можете выпить горячий кофе. Пойдёмте.
    Она уверенно тянет меня за рукав. Что-то мне эта ситуация напоминает.
   Я всё-таки иду к этому кафе, среди сосен домик, похожий на старинную таверну.
    Я пью горячий кофе, она сидит напротив, смотрит, как я это делаю.
   — Я сегодня видела сон, — говорит она. — Мне приснилась женщина, она мне сказала «Надень шляпку и иди на берег моря». Я так и сделала во сне, я гуляла по морю, и ветер сдул с меня шляпу и принёс её в руки какому-то мужчине. Я не видела его лицо. И сразу проснулась. Я достала из маминого шкафа шляпку и пришла сюда. Но ветер её ни разу не сдувал. Зато сдул вот этот шарф. Может быть, вы знаете, что значит этот сон?
    У неё приятное открытое лицо. И глаза очень доверчивые.
    Я не знаю, кто придумывает сны, которые мы видим. И те, кто придумывает сны на киностудиях, наверное, тоже не знают, зачем они это делают. Ведь не только же ради денег, правда?
    И я говорю ей то, что сам слышал:
   — Это значит, всё будет замечтательно.
   »

Съёмочные будни. Миниатюра.

   Да будет Свет! И поставили свет. И говорит Светило:
    — Смотрите на меня! Я одно такое безподобное и величественное! И свет мой будет желанен для всех!
   Огненный шар, шкворча и вздрагивая, несётся сквозь обломки и пыль, оставшиеся некогда от своенравных, таких же как он шаров, возномеревшихся приблизится к Свету.
    — Я буду блистать! Я стану второй Звездой! — восклицали они на всю Съёмочную Площадку. Но лишь обжигались и разваливались на куски.
    — Стой! — закричал Режиссёр одному шару. — Не то, совсем не то! Позволь себе быть самим собой! Наконец, пожертвуй всем, ради этого!
   И шар сдержал свои амбиции, обуздал затмевающий Солнцем разум и выжил. И не просто выжил, а перевоплотился в новую для себя роль — он стал планетой.
   Она сделала глубокий вдох и вальсом закружила по кругу.
   И вот уже в остывающем подводном мире зародилась жизнь. А сквозь выжженную землю, разламывая камни, прорываются первые растения. Манимые светом софитов, они тянутся к небу, по которому клин птеродактилей летит на зимовку к тёплым озёрам и морям, богатым жирной и вкусной рыбой. По пышным лугам бродят стада разнообразных животных. Всё вокруг застрекотало, защибетало, завыло.
   
   В саду гуляли два человека — высокорослые юноша и девушка. Они смеялись, кружили вокруг единственной на весь сад яблони, срывали с неё плоды и бросали друг другу.
    — Прекратите портить реквизит! — громогласно восклицает Режиссёр и прогоняет пару из сада в засушливую и малопригодную для жизни часть планеты.
   
   И вот уже их потомки несутся в маленькой лодчонке по затопленной полностью, в результате безответственной и безнравственной деятельности предков, земле.
   В лодке шестеро людей и бессчётное количество колб и пробирок с ДНК животных, погибших в потопе, дабы когда катаклизм прекратится, возродить их к жизни на обновлённой земле.
   
    — Стоп камера! Какие пробирки?! Какая ДНК?! — возмущению и удивлению Режиссёра не было предела. — А подать сюда Сценариста!
   Сценарист попытался оправдаться, мол технический прогресс и бла-бла-бла, но Режиссёр был неумолим:
    — В это время не может быть пробирок и ДНК! Как и сигарет «Друг», с собакой на этикетке!
   Теперь удивиться пришла очередь Сценариста:
    — ?!
    — Да потому, что Америку ещё не открыли! — и швырнул увесистый сценарий на стол. — Переделать! Пять минут вам!
   
   Ветер по морю гуляет и корабль подгоняет.
   В нём шестеро людей и бессчётное количество животных, каждой твари по паре, спасшихся от потопа для жизни на обновлённой земле.
   
   И вот осел ковчег на горе, и разбрелись его обитатели во все концы земли.
   И увидел Режиссёр, что сцена удалась с первого дубля, и не стал перестраховываться, и переснимать, ибо не собрать уже снова всех животных, да и накладно это для бюджета.
   
   И новый Актёр пришёл из Ниоткуда. И дана ему была роль, которая изменила весь сценарий и съёмочный процесс.
   
   И приумножились люди по всей земле, а прививок на всех не хватало, и посему болезни прокатились по городам и деревням.
   И запылали костры, как под умершими, так и под живыми.
   
    — Снято! А теперь батальные сцены! — Режиссёр обвёл взглядом площадку. — Где статисты? Всех сюда!
   
   Дубина схлестнулась с мечом, а град стрел перемешался с пулями и осколками снарядов — око за око, зуб за зуб.
   Горели поля, леса и камни крепостей плавились, стекая смолой на землю. Обозы и караваны вырезались, самолёты сбрасывали друг друга с неба на землю, а танки сходились стенка на стенку в кулачном бою. Корабли вспыхивали как факелы и выживших уносили с собой в глубины морские. А костры уже не жгли, ибо хлопотно это — по одному на костёр.
   Постановщики трюков не подвели — щедро полили площадку кровью!
   
    — Та-ак... — Задумчиво протянул Режиссёр. — Какие сцены у нас ещё остались?
   Сценарист спешно залистал сценарием:
    — Путешествия, культура, научные открытия и технический прогресс.
   
   Перед камерой — где ровным строем под марши, где хаотично и вразвалочку под народную музыку — потянулись знахари и врачи, шарлатаны и учёные, первооткрыватели и естествоиспытатели, художники и скульпторы, композиторы и поэты.
   
    — Снято! Прекрасно! — удовлетворённо потёр руки Режиссёр и открыл сценарий. Не спеша прочитав пару страниц и сделав на их полях пометки, Режиссёр резко и громко хлопнул в лодоши, привлекая внимание всей съёмочной площадки:
    — Так, сейчас доснимем пару батальных и научных эпизодов! А финальную сцену «Мир и Благоденствие» начнём снимать завтра с утра.
   
   ***
   
   Шёл восьмой съёмочный день...

Такие хомосапы

   Мир объединяется. Сначала люди, потом дельфины, киты, орангутаны, вороны, собаки — словно лавина несётся с гор, подхватывая всё больше существ, по мере определения их равенства нам. Человек, по-прежнему, мерило всех вещей, — но сколько существ добавилось к определению «человек!

   Мир в двадцатом веке катился к объединению, не видя и не слыша — в начале века все гении мечтали стать инженерами, запускать ракеты в Париж или на Луну — и кто, скажите на милость, кто заметил момент появления структурной лингвистики и начало Единства? Говорили о чём угодно, интернет мельтешил всевозможными пустяками, заслонявшими общую картину: люди перестали быть зоологическим видом, проскочили этические флуктуации и вынырнули в Единство. Да, хомосапы по-прежнему производят материальные штуки. Но развитие человечества уже не связано с материальными штуками. То есть, мало кто связывает развитие человечества с материальными штуками. Вернее, связывают-то не только лишь все, но... в общем, я знаю, что я имею в виду.

   Я полтора года живу в Медельине. По сути я, конечно, номад, я этого не отрицаю и даже когда-то жутко гордилась. Но я не только лишь номад, не только лишь хомосап, я медиатор. Мне необходимо всунуть свой нос, найти, обнаружить, узнать — и просветить. Я легко учу языки, я легко завожу друзей. Заводить друзей — это моя работа. Все знают, что это работа. Некоторые считают, что это неподъёмный труд — и не заводят друзей. Вы считаете, что заводить друзей невероятно тяжело? — я иду к вам. Я Варвара Любопытная, вы мне интересны. Чувствуете, как забилось сердечко? «Вы мне интересны» — это и есть ключ к дружбе. Да, я, скорее всего, не останусь с вами навсегда — мне интересны другие люди тоже. Но я расскажу другим о вас — и они придут за мной, увидят то, что я разглядела — и станут вашими друзьями.

   Куда я уйду? В те места, о которых вы мне рассказали. К тем людям, о которых вы мне рассказали. Сегодня это «новые люди сельвы». Кто они? Понятия не имею. Но я им нужна.

   Итак, мы отправляемся. Валерка, тупой во всём, что касается реальной жизни, ужасающийся при мысли, что придётся, как и на прошлой неделе, сходить в магазин за хлебом, тощий компьютерный богомол с очкастыми глазами, выпученными от недосыпания (нет, не от ужаса, не хочу так думать) — и я, в каждой бочке затычка. Профессия журналиста давно приказала долго жить, а то бы я стала бы журналистом, но в нынешние времена я — Варвара Любопытная, блогер и попрошайка. А подааайте бедной Варваре на путешествие! А сильно же любопытно узнать, какая там фигня на краю света! Ой-ё-ёй, как любопытство мучает!

   — Валерка, айда со мной!

   — Дура, что ли? Тебе любопытно, ты иди. А лучше, нафиг, давай в чего-нибудь сыграем. Ни с кем так не прикольно играть, как с тобой.

   — Валерка, мы живые хомосапы! У нас любопытство, в отличие от неживых!

   — Ну, ты-то вообще любопытная кошка. Которую, кстати, оно и сгубило.

   —Валееерочка, миленький, ну пожааалуйста! — (и глазками хлоп-хлоп) — а то я ведь, правда, одна пойду!

   И Валерка сдался.

   Я знала, что он будет ныть, невыносимо, и каждый день, и подолгу. Но он мне зачем-то нужен. Мой организм в отсутствие Валерки соображает хуже (проверено) — и не так решителен. То есть, иметь рядом растяпу — повышает адреналин, я так думаю. Наверное, есть и другие какие-то причины. Валерка — мой лучший друг, например. Как и почему? — сама не понимаю.

   Финансовая сторона решается просто. Я вам не кто-нибудь, а Варвара Любопытная — а это не только прикольный ник, блог и всякие новостные сообщества — это «невесть что» и «вечная растяпа» — то есть, и смешно и нескучно разом. Именно то, что документальщики обожают снимать.

   Киношники нашлись сразу. Валерку будет играть Бред Питт, а меня — Мерилин Монро. Или как их там зовут, этих звёзд, неважно. В общем, все, кто их любит — будут следить за сюжетом. А это, как минимум, три миллиарда народу. Если мы с Валеркой погибнем — они красиво изобразят нашу смерть и вернутся домой. Может, не поленятся закопать, а может, поленятся. Если закопают, оператор снимет жест невиданной благотворительности — это уже не для фильма, а для новостей — звёзды закапывают трупы каких-то придурков.

   И тут публика осознает, какое это благо: сидеть дома и таращиться в свой замечательный экран, а не таскаться самим по неведомым дорожкам. Публика вздохнёт, оторвёт задницу от мягких подушек — и пошлёпает к холодильнику, успокоиться.

   Согласно контракту, мы с Валеркой идём куда захотим и когда захотим. Мэрилин и Бред со своими операторами-визажистами и режиссёрами-массажистами повторяют все наши движения.

   Мы вылетели на трёх машинах — один пассажирский самолёт и два военных. Плюхнулись в сельве на заброшенном аэродроме — и всё-таки, избежать провожающих не удалось. Надо сказать, что отсутствие наблюдателей прописано в контракте самым крупным шрифтом из всех возможных. Крупнее бывают только надписи на посылках. И вот мы сидим и ждём, когда все эти провожатые стравят горючку и на голодном подсосе потащатся обратно. Садиться они не могут — компания выкупила аэродром у обнищавших наследников и имеет полное право сбивать нарушителей. Наши охранники весело кувыркались в небе до захода солнца, расстреливая всех, кто заныривал за километровую отметку. И вот очередной провожатый загудел дымной сигарой в направлении горизонта, и небо, наконец, начало проясниваться.

   Я для виду поправляю свой ОЖЕРЭЛ (обычный переводчик людей, «Объединённые Жители Единого Равноязычного Этноса» — у дельфинов и орангутанов другие). На самом деле я почти не пользуюсь переводчиками, предпочитаю говорить на всех языках с русским акцентом. Мэрилин тоже поправляет свой ОЖЕРЭЛ.

   Мальчики, Валерка и Бред, голые по пояс, ставят палатки. Один из пилотов (тоже голый по пояс) помогает им, поминутно замирая в нелепых позах с надутыми мышцами. Он запрокидывает голову так, чтоб в глазах отражался закат — и чтобы отблеск этого отражения падал на идиотку Мэрилин. Мэрилин макияжится и занимается моим просвещением:

   — С твоими ресницами надо... с твоими ногами... с твоим носом...

   Чем ни тупее — тем учительница. Я улыбаюсь и киваю. Она запрокидывает голову, и ветер полощет золотые пряди волос. Я запрокидываю голову, как она, и провожу ладонью по отросшему затылку. Месяц назад я побрилась налысо и привыкла чесать ладонь о щетину.

   Мэрилин тоже проводит ладонью по затылку — и белокурые волнистые волосы остаются в руке, оставляя ветру короткий ёжик — точь-в-точь как у меня. Парик. Пилот спотыкается, Валерка, воспользовавшись заминкой, со всей дури лупит его молотком по пальцам на ноге, отбрасывает молоток в сторону, словно змею, и замирает, прикрыв рот ладошкой. Мощная глотка пилота наполняет окрестности первобытным рёвом.

   Я срываю травинку и начинаю задумчиво грызть. Мэрилин тоже срывает травинку. Она повторяет каждое моё движение, подчёркивает мою неуклюжесть. Контракт на два месяца. Я вздыхаю. Мэрилин отзывается протяжным коровьим вздохом, абсолютно не вяжущимся с изяществом движений и всей её фигуры. А не приударить ли за ней? В такой работе — когда нужно копировать и повторять — влюбится в образец можно на счёт «раз». Если мне это, конечно, нужно.

   По большому счёту, мы с ней принадлежим к одной касте. Я усваиваю новую информацию, пережёвываю — и выдаю Потребителям в пережёванном виде. Она усваивает меня, пережёвывает — и выдаёт Потребителям версию «меня» для лёгкого усвоения.

   Нам, по идее, должно быть легко вместе. Она впитывает все мои жесты, интонации, словечки. Мне это, по идее, должно быть приятно. Но почему я кажусь себе такой несуразной и неуклюжей в её присутствии?

   Наверное, потому, что знаю: ей глубоко до лампочки куда и зачем я рвусь. Она встретится с моими индейцами и станет с ними говорить о том, же, о чём говорила я — она легко выучит непонятный текст. Но я-то выучила не текст, а язык, я-то их понимаю.

   — Валерка, спим вместе! Я хочу-хочу тебя обнимать.

   Валерка знает мои шуточки, но те два придурка, возможно, и вправду будут обниматься. Мы же говорим по-русски, а ожерэл не вникает в оттенки шуткоюмора. Я хыкаю в Валеркино ухо:

   — Кисс-кисс, кусь-кусь.

   Интересно, что Мэрилин хыкает в ухо Бреду?

   * * *

   Я полтора года прожила в Медельине — и да, по-испански я тоже говорю свободно, свободнее, чем по-английски. Я полтора года выбираюсь из номадов к живым людям. Просто поразительно, до чего непохожи наши миры — мир туристов, номадов, экспатов — и мир аборигенов. Я жила в разных странах, я знаю, о чём говорю.

   Я полтора года живу в Медельине, и кое-что узнала. И мне необходимо это путешествие.

   По палатке защёлкали дождевые капли и чей-то голос негромко позвал:

   — Барбара...

   Валеркина ладошка прилегла мне на плечо. Я повела плечом в ответ: слышу. Распутала москитку и высунула нос.

   Мои друзья-аборигены договорились для меня с проводниками, нас ждали.

   Мы с Валеркой ушли в дождь.

   Когда-то Валерка мне открылся — ему всего-то надо, чтобы он был кому-то нужен, чтоб от него не отставали, требовали и просили быть рядом. А мне такой Валерка и нужен. Такие мы хомосапы.

   * * *

   Если подумать, что дождики — живые разумные существа, можно понять, что где-то в венесуэльской сельве находится их, дождиковая Мекка. Каждый дождик должен сюда прийти, чтобы пописать. Временами мы тоже запрыгиваем за кустики, приобщаемся к дождевой религии. Пять дней без особых приключений — и мы на плато. Ещё два дня — и мы в провале.

   Ну, что я скажу? — здешние Разумные — это термитники. Красивые термитники, много. Целый мегаполис гигантских термитников. Сложно только уловить, когда они спят. Потому что, пока они не спят — они могут разбредаться достаточно далеко от дома, и термитник тупеет. Я повесила ОЖЕРЕУ (универсальный ожерэ) на ближайший термитник — и меня смело. Такого болтуна я ещё не встречала. О погоде, о богах, о клопах (в двух термитниках завелись), о соседях по страшному секрету — да, этот Человек очень соскучился по общению. Уже через пару часов мне захотелось сбежать. Я выпалила что-то вежливое и сорвала ожерэу с термитника. Другие термитники оказались поспокойнее. Я пообщалась со старейшинами, с учёными и на третьи сутки добралась до учителя. На этом термитнике я оставила один ожерэу, а второй повесила на болтуна — и помчалась со всех ног в джунгли. Пусть транслирует напрямую в Интернет. Антенна скоро прилетит.

   Блин, хочется обо всех термитниках рассказать поподробнее, но сегодня дедлайн, и лимит этот дурацкий на сорок тызнаков... Я потом допишу, ок? Варвара Любопытная вас не подведёт. Вы можете пока задавать вопросы, я пока быстренько допишу самое интересное — у меня дедлайн. Главное — задавайте вопросы. Ваши вопросы помогают мне выделить самое интересное и сосредоточиться на нём. Позже, когда наладится антенна, можете сами общаться с ними напрямую. Я создала термитникам аккаунты в Фейсбуке и Вконтакте — не обращайте внимания на ошибки, у термитников структура речи очень отличается от привычного нам человеческого языка. Они в принципе неспособны представить себе значение слова «я», например — всегда только «мы». И эти их падежи... Но это детали. Главное — человечество обогатилось новой структурой разума. Я даже боюсь подумать, какие перспективы это открывает. То есть, я подумаю, конечно, но уже после дедлайна. А сейчас я боюсь подумать, потому что меня опять куда-нибудь занесёт.

   В общем, вы видели это кино: Мэрилин в роли Варвары Любопытной, Бред в роли Валерки. О том, как они целенаправленно плутают в джунглях, отбиваются от чупакабры, охотятся на крокодила и постоянно проверяют свои ожерэлы на предмет связи. И — о чудо! — набредают на говорящий муравейник. И муравьи захватывают их в плен и собираются сожрать, и только упавшая на муравейник сейба отвлекает насекомых от пиршества и отвлекает Мэрилин от побега — упавшим деревом ей размозжило ногу.

   Отличный фильм получился, все награды заслужены «от» и «до». Особенно тот момент, где Бред ей ногу топором — «хэк»! — и кровь на дрона с камерой, аж камера закачалась. Я искренне надеюсь, что новая нога срегенерирует достаточно быстро, чтобы Мэрилин могла лично присутствовать на вручении Оскара и Ники.

   Если честно, я раньше недооценивала работу кинодокументалистов, считала их чем-то вроде дублёров. Но то, что удалось сделать Мэрилин и Бреду — это особая песня, заслуживающая всяческого уважения. Именно поэтому мой настоящий отчёт о путешествии идёт на конкурс научной фантастики, а их приключения... я решила поддержать их версию. Термитникам вовсе неважно, случайно их нашли или целенаправленно. Для фильма сделаем наложение — лицо Мэрилин вместо моего. Конечно, у нашего дрона камера слегка попроще, но вымутим что-нибудь. В любом случае — «в сельве всегда дождь». Хотя и не всегда.

   Я встречусь с Мэрилин и с Бредом. И не будет дождя и противопогодного макияжа, и я загляну им в глаза и буду спрашивать её — о ней, его — о нём — и они мне откроются. Мне все открываются.

   Такие мы хомосапы.

   »