Произведения конкурса "Снимаем кино". 1 группа.

Жопастик

   Текст вашего — А что, товарищ, — кот подсел ко мне поближе. — Не пора ли снять фильм про меня? Думаю, мир уже готов узнать своего героя в лицо.
    Я отложил журнал по гинекологии и внимательно посмотрел на кота. Тот сразу же зажмурился и перевернулся на спину, подставляя спину для чесания.
    — Кино, говоришь? — переспросил я. — А в каком стиле?
    Кот, блаженно щурясь, ответил:
    — Жанр не так важен, думаю, народ схавает все, что про меня покажут. Но самая лучшая тема, это когда я в роли отважного пожарного спасаю еду из холодильника.
    — Ага, так это же надо огонь разводить на кухне. Не, мне как-то стремно.
    — Необязательно настоящий огонь. Можно нарисовать карандашом на стене. А еще даже можно просто на бумаге написать » Огонь» и поставить в кадр. Слышал я, Шекспир так фильмы свои и снимал.
    — Тогда не было кинематографа, — возразил коту я. — Тогда театр был.
    — Мне без разницы, — ответил кот и подставил подбородок. — Мне главное, что б крупным планом я, а в зубах у меня пакет с кормом или лучше с сосиской. У вас есть там, я видел.
    — Говорящий кот... — задумался я. — Это реальная тема. Только вот тебя после премьеры могут в институт забрать, для опытов, а меня так и вообще завалить на глушняк. Что б не болтал, как свидетеля.
    Кот сел и вытаращился на меня:
    — Как на опыты? Зачем на опыты?
    — Ага! То есть то, что меня могут завалить тебя мало волнует? — возмутился я. — Ну ты и скотина!
    — Не, про это я тоже подумал. Неможно так с вами поступать. Кто меня кормить тогда будет?
    — И чесать, — добавил я. — И лоток мыть.
    — Эх, — вздохнул кот. — Вот так всегда бывает. Вроде бы вот она, слава, а мелочи все портят.
    — Я не мелочь, — проворчал я.
    — Да, вы, хозяин, довольно-таки крупный мужчина, — ответил кот и тихо добавил. — Вас и прокормить-то, слона легче.
    — Я все слышу. — ответил я и, отложив журнал, встал с дивана. Кот тут же соскочил на пол и, прижавшись к моей ноге, посмотрел на меня:
    — А вы сейчас на кухню пойдете?
    — Ага, туда.
    — И я с вами. В конце концов, ну его, кино это. Нам и так хорошо вдвоем живется. Вы, главное, кормите меня чаще. И пузо чешите. — кот с ходу боднул дверь головой, от чего она с силой ударилась об стену. — А то правда, кино какое-то! Надо же, чего только с голодухе не примерещится. Ну, давайте, товарищ, сыпьте корм уже. Я ж на ногах уже еле стою.
    И я насыпал. С горкой. Пускай ест много. Жопастик.

Восстание рабов

   Текст вашего произ
   
    Командир чувствовал себя подавленным, и было из-за чего: он загубил результаты почти годового полёта и сам корабль, несколько членов экипажа попали в больницу. Его прямо не обвиняли, но холодное отношение к себе он почувствовал.
    Одолевали грустные мысли: «Кого волнует, что на нас напали инопланетяне? Всем плевать, что их было в десять раз больше. На корабле находилась установка телепортации, и это всё меняет! Я попытался выжать максимум из имеющихся возможностей, но что-то пошло не так. Вместе с командой телепортировался домой. На борту остался робот. Боб должен был встретить инопланетян «хлебом и солью», как я — командир — задумал. Корабль заминировали, и роботу оставалось всего лишь взорвать себя вместе с захватчиками.
    Боб знал, что я снял копию с его блока памяти, что восстановлю дома в новом теле, и, тем не менее, не взорвал корабль. Он не уничтожил летательный аппарат, а виноватым оказался командир, то есть я. А главное, установка телепортации досталась чужакам, из-за неё все неприятности».
    Капитан постоянно думал об этом, как оправдывался.
   
    Корабль — дорогостоящее изделие, но капитана упрекали не за его потерю, а за последнее слово техники, что досталась врагу — это возмутило. Они везли установку телепортации, чтобы оставить на планете, которую предстояло осваивать. Взорвись корабль, и всё было бы по-другому: в штабе увидели бы безвыходность положения, не искали ошибок в поступках командира, а гибели корабля даже обрадовались.
    Начальник штаба отправил экипаж в незаслуженный отпуск, а командиру приказал думать, как исправить ситуацию. И он думал: «Легко сказать, но трудно сделать. А я даже не знаю, что произошло на корабле. Робота восстановил, но он помнит лишь то, что помню сам: мы попрощались и всё. На этом расстались и к этому вернулись, когда я оживил Боба в новом теле».
   
    Дети капитана — сын и дочь — выросли и давно покинули отчий дом, создав свои семьи. Никто не тревожил его, даже жена. Супруга почувствовала неладное, но не приставала к мужу с расспросами, понимала, что не сумеет выручить, а любопытством и неумелым желанием помочь лишь посыплет солью рану. Беспечным и всегда невозмутимым был только робот. Капитан оставил его у себя, чтобы помог разобраться, и если не дать совет, так хотя бы раскритиковать его выводы.
    — Я обдумывал варианты, как могло случиться, что ты не взорвал корабль, и остановился на одном сомнительном — другие ещё глупее. Тебя каким-то образом обездвижили и поменяли программу. И ты помог инопланетянам после этого. Такое могло произойти? — спросил он Боба, когда вернулся в кабинет после ужина.
    — Я сразу остановился на этом варианте.
    — Что нужно сделать, чтобы ты отключился на время?
    — Отвлечь, прыснуть краской в лицо. Мне понадобится несколько секунд, чтобы избавиться от неё или перестроиться на восприятие окружающего мира по-другому. Этого времени хватит, чтобы отключить питание.
    — Ну, тогда нужно хоть что-то знать о нас и тебе!
    — Люди болтливы, и вы переговаривались с Землёй открытым текстом.
    — Наша речь для инопланетян абракадабра, и я редко делал это, а говорил лишь то, что вряд ли могло помочь инопланетянам.
    — Зато каждый член экипажа разговаривал с родственниками. Информации выдали столько, что даже язык изучить можно. Для вас это новость?
    — Почему раньше не сказал? Обязан был доложить!
    Робот подошёл к столу и постучал по нему. Палец дёргался хаотично, и дробь получилась нескладная.
    — Что это было? Что я набил? — спросил Боб.
    — Это не азбука Морзе. Я таких букв не знаю.
    — Правильно, я не стукач.
    Брови капитана выгнулись от удивления, но ругаться не хотелось.
    — Юмористом стал, издеваться научился? А как же три правила робототехники? Помнишь такие?
    — Шуток не понимаю, а правила помню, — ответил Боб. — Во-первых, робот не может причинить вред человеку или собственным бездействием допустить, чтобы ему был причинён какой-либо ущерб. Во-вторых, робот должен повиноваться всем приказам, которые отдаёт человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат первому закону. В-третьих, робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в которой это не противоречит первому или второму законам. Если подумать, то я не нарушил ни одного.
    Капитан согласился после недолгого раздумья, но проворчал:
    — Пассажиры заняли места, время подошло, а поезд не трогается: никак не могу найти вразумительных объяснений!
    — Крупы и масла в меру, а каша получилась невкусной! — сказал Боб. — Мы — роботы — создания саморазвивающиеся, и могу поддержать любой разговор. Истину получится выяснить только на месте. Об этом думайте, как вернуть корабль с установкой телепортации.
    — Или уничтожить, как минимум. Ты прав, Боб, в моих рассуждениях не хватает соли.
    Через день офицер уже знал, как и что нужно делать, и отправился в штаб с докладом. Он увидел шанс исправить положение и поспешил доложить:
    — Нужно телепортировать роботов на покинутый корабль. Пусть наденут защитные маски и вооружатся. Для чего? Когда им плесканут в лицо чем-нибудь, маски защитят камеры. Если инопланетянам не удастся хотя бы на короткий срок лишить роботов зрения, то всё получится. На корабле восемь кресел для телепортации, и в два этапа смогут переправиться пятнадцать бойцов и я. Справимся.
    Старший офицер ненадолго задумался и согласился с небольшим исключением:
    — Тебе нет необходимости лететь. Инопланетяне чуть ли не в два раза крупнее людей. Человека первым прихлопнут, а роботам даже разгерметизация корабля не страшна.
    — А как же без меня?
    — Боб возглавит операцию. Так, кажется, протеже зовут? Он или ты додумался?
    — Вместе.
    — Старшим полетит твой соавтор. Это не обсуждается. И моли Бога, чтобы он сумел реабилитировать тебя. Потом бочкой машинного масла наградишь, — пошутил начальник. Он поверил в благополучный исход, и поднялось настроение.
   
    Капитан подготовил и проконсультировал группу. Казалось, что учёл всё, но червячок сомнений грыз изнутри, и офицер понимал почему: он жалел, что ему запретили телепортироваться. Пусть во вторую очередь, но очень хотелось попасть на корабль.
    Он не раз мысленно представил операцию, чтобы упредить возможные недоразумения, и прикинул время, сколько понадобится на всё про всё. По подсчётам выходило около двух часов.
   
    Приборы подтвердили, что телепортация прошла успешно, и он начал отсчёт. Прошло два часа, шесть, а потом сутки, но никто не возвращался и даже весточки не подал.
    Через два дня его вызвали в штаб. Капитан отправился на встречу с начальником, как приговорённый на эшафот.
    Генерал встретил его с мрачным видом — и он не ожидал от встречи ничего хорошего. Подчинённый сам начал разговор, признался:
    — Понятно, попытка оказалась неудачной. Я долго думал и, кажется, догадался, что произошло. Даже понял, почему не выполнил приказ старший — так называемый первый Боб. Он же предопределил неудачу при попытке возврата корабля с установкой.
    Кто-то из инопланетян сказал, что они умнее людей и лучше. Этого хватило. Им не понадобилось прыскать краской в лицо Бобу, потому что в силу вступили законы робототехники. Он не смог взорвать корабль и уничтожить существа, которые, как минимум, не хуже людей. Он получил вирус и сам активировал его, а поделиться им с прибывшими роботами не составило труда.
    Генерал недовольно сморщился и сказал:
    — Почти так и было, только наши саморазвивающиеся создания пошли дальше. Сомнения при принятии решения сделали своё чёрное дело: нарушив закон один раз, можно нарушить и в другой, и оправдания для такого поступка найдутся. Эти черти выловили всех гуманоидов на корабле, затолкали в челнок и запустили в космос.
    Несколько часов назад сообщили об этом. Тебя не было рядом, и я адъютанта обругал. Его-то ни за что, и до сих пор стыдно. Такие вот дела. Думаешь, это всё? Отнюдь. Роботы просили не беспокоить их и обещали ответить взаимностью — тоже не напоминать о себе.
    Верховный приказал выкатить мобильную установку в поле и заслать на корабль самую крупную мину из арсенала. Там портал перекрыли, и она вернулась. Грохот даже здесь был слышен. На месте установки появилась огромная воронка. Это предвидели, и жертв не было, но задумка провалилась. Яму оградили, организовали охрану и скоро разместят в ней новую систему телепортации. Она будет работать в ждущем режиме. Когда-нибудь портал откроют, и подарок попадёт по назначению. Но роботы не дураки и наверняка подстрахуются. Сначала мы пожадничали, захотели спасти корабль с оборудованием и отправили десант. Сейчас страдаем от глупости. В штабе думают теперь, как уберечь здешних роботов от вируса, но это уже не моя головная боль и тем более не твоя.
    Старший офицер посмотрел на подчинённого, пожалел, увидев кислое лицо, но вида не подал. Утешать не стал, так как знал, что придётся огорчить ещё больше. Он выдвинул ящик письменного стола, вытащил исписанный листок, положил его на столешницу и подтолкнул в сторону капитана.
    — Подпиши приказ об отставке. Это всё, что смог сделать для тебя: горячие головы считали, что этого мало.
    — Понимаю, — кивнул капитан. Его безразличный голос скрыл эмоции, только лицо окаменело.
    — Вот и хорошо, что понимаешь. Будешь мемуары писать, не забудь поведать об этой истории.
    — Угу! — поддакнул офицер. — По ним кино будут снимать потом. Нет, мультсериал: мультфильмы по определению добрее.
    — Не переживай, когда-нибудь это должно было случиться.
    Капитан задумался, представил, как рисованные человечки суетятся, бегут по космодрому, потому что время старта неумолимо приближается. Корабль прогревает двигатели и иглой взмывает в небо, оставив за собой оборвавшуюся нитку — вытянутый шлейф дыма.
    — Да, когда-нибудь это должно было случиться, — очнулся и согласился отставник.
   
    *****

Время жить

    Люблю Бетховена «К Элизе», но когда эта музыка будит меня по утрам, я начинаю ненавидеть великого композитора и всю классику сразу. Сама же виновата: поставила Бетховена на телефон и использую, как будильник. Ладно, ладно, уговорил Людвиг Ванович, встану.

    Рядом спит муж. Юрка счастливчик, ему только к десяти на работу. А мне, бедненькой, Антошку в садик собирать, завтрак готовить, и вообще, массу дел надо переделать. Где мои тапки?

    Накидываю халатик, зеваю. Утро как утро. Снежок за окном падает, мирно так. Будто уже новый год. Вчера обсуждали с Танюшей новогоднее меню. И я расстроилась, когда она предложила на горячее плов с грибами. Какой же плов без мяса? Таня меня еле успокоила. А чего было расстраиваться, спрашивается? Ну не подают теперь мяса, надо привыкать. Хорошо, хоть рыба в магазинах пока свободно. И кофе. Настоящий, как всегда.

    Я уже сварила его и выпила, а мальчики мои спят. Сейчас разбужу, только умоюсь.

    Зашла в ванну, машинально взяла расчёску, подняла руку, взглянула в зеркало и чуть не заорала. Успела другой рукой зажать себе рот.

    Из зеркала на меня смотрела незнакомая темноволосая дамочка с моей расчёской. Я дёрнулась в сторону — она тоже. Минуты две я не могла принять тот факт, что эта черноволоска — моё отражение. Лицо не моё! Руки не мои! Она не я! Но халатик мой и движения она повторяет, как и положено зеркальному отражению.

    Осознав, я подумала, что самое время падать в обморок или орать, как я собиралась. Но мне не падалось и не оралось. Я с ужасом смотрела на смазливое лицо незнакомки и лихорадочно думала.

   Это не я, но кто это? Где мои светлые волосы? Как я покажусь Антошке, я же напугаю его до смерти. А Юра? Он выгонит меня из дома! Думать я тоже долго не могла, в панике сбросила халат, схватила кофточку, быстро натянула, влезла в джинсы, мельком оценив стройные ноги, надела сапожки, шубу, схватила сумочку и выбежала из квартиры.

    Куда я бегу? Что я делаю? Надо успокоиться, зайти в кафе, подумать. Паника — плохой советчик. Хорошо, я забежала в кафетерий напротив нашего дома и села за столик. Запах кафе меня всегда приятно будоражил, но не сейчас. Допустим, я сошла с ума. Вполне вероятно, шизофрения начинается с таких вот галлюцинаций. И волосы у меня не черные, и глаза не карие, и вообще это я только в мире больных иллюзий. Я сумасшедшая, ха-ха! Тогда мне надо к психиатру, но я не хочу. Попробую проверить свою догадку.

    — Молодой человек, можно вас на минуточку?

    Недовольный официант оглянулся, увидел меня, сразу заулыбался и подошёл. Видимо, я хорошенькая. В любом варианте.

    — Можно задать вам неожиданный вопрос?

    Брови у мальчишки поползли вверх, но он любезно кивнул.

    — Я только что из парикмахерской, мне покрасили волосы. Скажите, какого они цвета?

    Умею же я вгонять в ступор. Но мальчик быстро из него вышел и ответил, как солдат на параде:

    — Девушка, вы одна из самых очаровательных брюнеток на свете.

    Убил! Улыбаясь в ответ, я проронила:

    — Тогда мне американо эспрессо без сахара, пожалуйста.

    Юноша снова кивнул и скрылся. А я осталась гадать, может ли шизофреничка считать, что вчера была светло-русой и сероглазой, а сегодня увидеть себя настоящей? Состою ли я на учёте в психдиспансере? Скорее всего, а как иначе. Ладно, но почему я не в истерике? Интересно, а если я вернусь домой, муж и сын меня узнают?

    И вдруг неожиданно я услышала своё имя:

    — Вика? Милая Вика, неужели я тебя вижу?

   

    ***

    Время жить

   

    В тёмных окнах магазина мелькали странные огоньки. Будто кто-то ходил там с фонариком.

    Магазин закрылся недели три назад и по вечерам стоял теперь унылым и тёмным. Горящих окон в Викином доме тоже было немного. Или ей показалось. С того места, где она остановилась, был виден только кусок дома. Интересно, если жильцов станет меньше, пустые квартиры так и будут отапливаться?

    Впрочем, не будет жильцов слишком мало. Те, кто поддался панике, давно уехали. В стране пандемия, госперворот, а люди живут себе, как жили. Люди мужественны. Особенно когда им некуда деваться.

    Окно магазина вдруг распахнулось, и через него наружу, прямо на снег, полетели рулоны ткани. Удивлённая Вика отступила — и тогда прямо на рулоны изнутри вылезла девчонка-подросток, а следом за ней мальчик.

    — Вот это ведь велюр? — спросил мальчик сначала у девочки, а потом у Вики. — Это велюр? Вы знаете?

    — Как же это вы так... чужое? — ответила Вика.

    — Так ведь хозяин заболел, говорят, — беспечно заявил мальчишка. — Теперь это ему ни к чему, всё равно растащат. А вам что-нибудь нужно? Берите! — он широким жестом указал на груду ткани.

    Подростки скрылись за углом, оставив улицу пустой, а Вика посмотрела под ноги. Прямо сверху рулон панвелюра, очень изысканный. И рядом что-то вроде органзы: на ощупь недешёвая, чудного голубого оттенка, как раз под цвет её глаз. Будут теперь валяться на грязном снегу...

    Она подумала и взяла оба рулона под мышки. Очень мешала сумка. Ничего, до дома два шага.

   

   ***

    Я оглянулась и встретилась взглядом с мужчиной. Мысль: «Ничего себе экземплярчик» перебила другая: «Мне знакомо его лицо». Настолько знакомо, что я чуть не подавилась кофе. Я определённо схожу с ума. Видимо, это медленный процесс, раз я поэтапно нахожу у себя новые элементы помешательства.

    Мужчина, увидев мою реакцию, отступил на шаг:

    — Извините. Виктория, вы меня не помните. Я напугал вас. Разрешите, я присяду и объясню, откуда вас знаю?

    Как тот официант, я кивнула. Знакомый незнакомец моментально сел напротив:

    — Вика... Виктория, как бы это странно ни прозвучало, но мы женаты.

    И снова, как у официанта, у меня поползли вверх брови. Не одна я умею вгонять в ступор. Есть ещё умельцы. Но я взяла себя в руки:

    — Молодой человек, если это такой оригинальный способ знакомиться, то не теряйте времени.

    — Нет, Вика! — перебил он. — Я докажу. Подожди. Мне не нравится этот цвет волос. И это лицо. Но я всё исправлю, обещаю.

    Мило. Шизофрения, оказывается, заразна. Пока я решала, что лучше: быстро встать и уйти или позвать на помощь — незнакомец представился:

    — Меня зовут Алексей. Успокойся, посиди и послушай.

    Да не собираюсь я слушать, как мне будут исправлять лицо! Может, у него нож в кармане? Нет, всего лишь ручка, но и шариковая ручка в руках у психа меня не радовала. Только я собралась открыть рот и высказаться, Алексей быстро спросил:

    — Ты проснулась и не узнала себя, верно? Лицо не твоё. И ты убежала из дома. Всё. Сиди и молчи. Пожалуйста!

    После такой вежливой просьбы заткнуться отказать я уже не смогла. Руки у меня мелко затряслись.

    — Я обещал доказать. Ты любишь море и горы. Где бы ты сейчас хотела оказаться?

    — Далеко, — честно ответила я.

    — Хорошо, — Алексей улыбнулся, взял салфетку, что-то на ней написал, и... перед глазами завертелись радужные полоски, голова закружилась и я провалилась в неизвестность.

   

    ***

    Время жить

   

    Заслышав собачий лай, она ускорила шаг. Вика любила собак, только не этих, диких, стаями кидавшихся на прохожих. Лай приближался.

    Вика бросила свою увесистую добычу под стену дома, прямо под чей-то балкон. И побежала. И улица как назло пустая, будто и правда все вымерли... Вика метнулась вбок, прижалась к железной двери. Везде домофоны, везде заперто, до своего подъезда далеко...

    Свора наступала и лаяла так, будто собачкам за это платили. Плевать им было, что Вика стоит к ним лицом. Здоровенный пёс подошёл вплотную, и не спрячешься!

    Железная дверь скрипнула. Чья-то рука ухватила её за плечо, рванула вправо и назад.

    Лязг двери.

    Обалдевшая Вика стояла в полутёмном тамбуре и смотрела на мужчину.

    — Пойдёмте, — сказал тот. — Да идёмте же!

    Вика пошла. Не сделав попытки объяснить, что её собственный дом рядом.

    — Я Анатолий, — сказал мужчина, отпирая дверь квартиры. — А вы?

    — Виктория, — представилась Вика.

    — Идите, промойте рану. Там есть перекись в аптечке, в шкафчике.

    Всё ещё будто во сне, Вика разглядела ванную за приоткрытой дверью. И себя, стоящую на чужом линолеуме без сапог и шубы. И дыру на джинсах. Справа. С той стороны, откуда заходил на неё паршивый серый пёс.

    — Вот суки, — пробормотала она.

    — Кобели там тоже были, — серьёзно сказал Анатолий. — Ничего, эта вакцина в травмпунктах пока ещё есть. Вот, держите.

    Большое махровое полотенце заслонило блеск серых, как гранитный отсев, глаз.

    Прежде чем позволить ей выйти, Анатолий обследовал с балкона окрестности.

    Что за жизнь такая началась? И жизнью не назовёшь! Ничего. Главное, не поддаваться главному страху. Главное, жить. Работать, как всегда. И Новый год скоро, а она сошьёт нарядное платье себе и жилетку Антошке. Ничего, что одинаковые.

    Прежде чем свернуть к родному подъезду, Вика обогнула дом, тревожно оглядываясь в поисках собак. И подобрала свою ткань.

   

    ***

   

    День у Алексея не сложился, это стало понятно, как только он увидел Анжелу на съёмочной площадке. Ни для кого не секрет, что она любовница Владислава, но вручать ей главную роль как приз за достижения в постели — слишком даже для Влада. Мозги его раньше не подводили. Заменить талантливую Светлану полной бездарностью означало перечеркнуть работу Алексея и погубить фильм. Не долго думая, Леша зашёл в вагончик к режиссёру.

    — Влад, как это понимать?

    — А, Лёша, приветствую, — Влад сидел, развалившись в кресле. — Ты о чём? Если об Анжеле...

    — Именно о ней, — перебил его Алексей. — Какого чёрта она делает на площадке в костюме героини? Где Светлана?

    Влад вальяжно махнул рукой, отгоняя его слова:

    — Что ты завёлся? Анжела прекрасно подходит на эту роль. Знаю-знаю, ты сейчас скажешь: кастинг, пробы, Света утверждена. Но решение остается за мной, а я считаю — Света не тянет, слишком бледная во всех смыслах и чересчур капризная. С ней абсолютно невозможно работать! Доверься мне, дружище.

    — Довериться тебе? — Лёша почувствовал, что закипает. — Тебе или твоему взбесившемуся основному инстинкту? Вместо умницы, которая не пожелала с тобой спать взять бестолковую шлюху, по-твоему, правильное решение? Да иди ты! И знаешь, перечитай внимательно контракт и останови съёмки.

    — Ты шутишь? — выражение лица Влада изменилось. — Там нет ничего, что я нарушил, заменив актрису.

    — Перечитай.

    Леша выбежал из вагончика, чувствуя, что сейчас сорвётся на режиссёре, а ещё хуже, на этой безмозглой кукле Анжеле. Скорее домой, он свернёт горы, но Света будет играть Вику.

   

    ***

    Время жить

   

    На улице пахло весной. По-настоящему.

    Наверно, не только Вике казалось, что всё плохое осталось позади. Вот и её соседи устроили субботник. Убирали грязь, даже несколько остовов автомобилей, раззадорившись, выкинули со двора. Личные авто запретили ещё осенью.

    Надышавшаяся свежим воздухом Вика сидела за компьютером, когда пришла Таня.

    — Ой, Тань, погоди буквально три минуты, я один текст добью...

    — Я ненадолго, — у Тани был такой голос, что Вика сразу забыла про свой текст.

    — У Толи... вирус заподозрили.

    Чашка задрожала в Викиной руке, и кофе пролился на клавиатуру.

    — Как?!

    Глупее ничего нельзя было спросить.

    Вика так радовалась за них. За свою хорошую, добрую Танюшку, лучшую подругу со школьных лет, и мужчину с твёрдым взглядом серых, как гранитный отсев, глаз. Она сама могла бы в него влюбиться. Если бы не Юра.

    А у Тани с Толей всё началось перед Новым годом, когда Толя пришёл к ним с куском собачатины. И свежим укусом на запястье.

    — Ну ты же хотела мясо, — сказал он.

    — Мама не любит манную кашу, — прокомментировал Антон. Вика чуть было не ляпнула вслух, что нормальные дети тоже её не любят. Но педагогично сдержалась.

    И тут на кухне появилась Таня.

    — Что это? — спросила она, с ужасом разглядывая окровавленный кусок.

    — Всё проверено на заразу, — уверенно заявил Толя — В надёжной лаборатории.

    Таня смотрела на него — кажется, с восторгом. А потом открыла окно и выкинула мясо. Даже не посмотрев, не попадёт ли она кому-нибудь в голову.

    — А это ещё что? Вы прививки делаете?

    — Ну не сегодня же, — сказал Толя, пряча запястье в рукав рубашки. А Таня, не слушая, заставила его одеться и увела.

    — Это дядя Толя, — с запозданием объяснила Вика сыну. — Ему тётя Таня укол будет делать, вот они и ушли.

    — Укол? — Антошка захихикал. Вика долго размышляла — не подобрать ли мясо? А Таня с Толей в тот день к ним не вернулись

    — Это ошибка, я знаю — сказала Таня. — Сделают повторный анализ, и всё. Только не с Толей. С ним ничего случиться не может.

    — Не может, — как можно увереннее повторила Вика.

    — Я же знаю, что говорю.

    Но у Вики вдруг по спине поползли мурашки.

   

    ***

   

    По дороге Алексей думал, а войдя в квартиру, сразу схватил контракт. Так и есть! Влад забыл пункт о том, что у героини должны быть светло-русые волосы и серые глаза. Можно было детально описать внешность Виктории, но и этого пункта достаточно.

    Вика, его драгоценная Вика умерла. Став вдовцом в тридцать два года, он не перестал любить жену. Авария отняла у него самое дорогое, смысл его жизни, весёлую красавицу Вику. Водитель погиб вместе с ней, и глупо было кого-то винить. Но и понять, что такой молодой, моложе его на десять лет, мечтательной, полной надежд и жизни женщины больше нет, он не мог.

    Год отчаяния, бессонные ночи, мысли уйти вслед за ней — и вдруг у Лёши появилось желание оживить Вику на экране. Плевать ему на сценарий, сюжет написан давным-давно, но с момента увидеть любимую Лёша только и делал, что менял черты главной героини. Вставлял в диалоги её словечки, изменил в нескольких отрывках поведение, представляя Вику, переписал реакцию героини на разные события.

    Как ни странно, сценарий вновь увлёк его. Образ жены стал почти осязаемым, она оживала!

    Когда он увидел Светлану, облегченно вздохнул. Талантливая актриса не только оказалась похожа на Вику, но и схватила на лету её жесты, интонации и даже походку.

    Пригласив её домой, Алексей показал Свете домашнее видео с женой и попросил максимально соответствовать этому образу. Просмотрев несколько раз одно видео из многих, она тихо сказала:

    — Я поняла, Алексей Сергеевич.

    Затем встала, прошлась по комнате, произнесла несколько фраз и рассмеялась.

    Лёша онемел. Он не влюбился в Свету, в реальности она была совсем другой, но её игра оказалось на грани гениальности. Влад ещё посмел заявить, что актриса капризна. Да она ангел. За плечами десятки ролей, а она снизошла до пожеланий сценариста, у которого всего-то два неплохих фильма. Может быть, поняла, как дорог ему образ жены?

    Умница-Света не только не разболтала об этом, но и моментально перевоплотилась в Викторию на съёмочной площадке.

    Первые кадры поражали, настолько Светлана стала безупречной копией Виктории.

    Но Анжела... нет! Он сделает всё, чтобы вернули его Вику, его единственную и настоящую Вику, смысл его жизни.

   

    ***

    Время жить

   

    — Я знаю, что Толя здоров, — Таня чуть не плакала. — Я знаю, что тут нечисто... Мне бы только историю болезни достать.

    — Ну так достань и почитай, — осторожно сказала Вика. — В чём же дело?

    — Кто мне её даст...

    Вика с опаской поглядела на подругу. Та была, похоже, в невменяемом состоянии.

    — Я хотела вечером туда залезть, — сказала Таня. Вика только рот разинула. — Но там такая охрана, я просто гуляла поблизости, сразу насторожились...

    — Просто не привлекай внимания, — сказала Вика, всё ещё осмысливая Танину склонность кинуться куда попало очертя голову. — Возьми с собой ребёнка. Или собаку.

    — Девушки, — сказал Юра, остановившийся в кухонной двери. — Что это вы затеваете? Лучше бы уж пироги пекли, что ли.

    Вика с Таней замолчали. Как пионеры-герои.

    — Украсть что-то, особенно историю болезни — это нужно уметь. В какой она больнице, говоришь?

    У Вики второй раз открылся рот.

    Антошку, понятное дело, не взяли. Хотя он очень хотел погулять с мамой, тётей Таней и Найдой. Найду одолжил у соседей Юра.

    Вике казалось, что это во сне. Сначала ушёл Юра. Потом в окне первого этажа мелькнуло что-то — и Таня отправилась туда, как заправская взломщица.

    Было холодно, пусто и жутко. Вика спряталась в тень под козырьком подъезда, где не горел фонарь. Найда выдавала её: то убегала, то возвращалась к Вике. Наверно, ей надоело гулять на одном месте.

    В одной из припаркованных у обочины машин загорелся огонёк. Будто сам собой. Что там, внутри машины, могло светиться?

    Надо уходить...

    Предчувствие резануло, как стеклянный осколок.

    Из-за угла вышли двое, неторопливо приблизились.

    — Найда!

    — Подождите, — сказал один из них властно. — Санитарный патруль. Предъявите, пожалуйста, паспорт и карту медицинского контроля.

    — Я не ношу собой документов, — ответила Вика с неприятным чувством зависимости.

    — Мы разыскиваем Варцеву Елену Сергеевну, возраст шестьдесят четыре года.

    — Я не Елена Сергеевна, — сказала Вика, думая только о том, чтобы эти двое не заметили Таню с Юрой. — Посмотрите на меня, разве мне шестьдесят лет?

    Патрульные переглянулись.

    — В том-то и дело...

   

    ***

   

    Спустя пять часов, Лёша вернулся и заставил себя постучать в дверь. Влад распахнул её, словно ждал Лёшиного появления.

    — Лёх, послушай, да проходи же. Я нашёл эту маленькую проблемку. Ты будешь настаивать...

    — Зови Анжелу, — оборвал его Алексей, переступая порог.

    — Да пойми ты меня, как мужик мужика. Да, Анжелка дура, но разве ты не допускаешь, что...

    — Не допускаю. Зови Анжелу, — Алексей решительно прошёл и сел в кресло Влада.

    — Хорошо. Будь по-твоему — Влад достал мобильник. — Анжела, зайди ко мне. Нет, сейчас. Да, немедленно. Да, я остановил съёмки. Поэтому зову тебя. Какой ещё грим? Не ной. И сто раз говорил тебе: не называй меня лапулей. У тебя пять минут.

    Лёшу мало интересовали их отношения. Главное — вернуть Свету. А эти разберутся без него.

    Анжела пришла, когда молчание достигло критической точки. Заполнив духами пространство, она легко впорхнула в вагончик:

    — Ну, что случилось?

    — Читай, — Лёша протянул актрисе листок, копию договора, где подчеркнул нужный пункт.

    Пробежав его глазами, Анжела посмотрела на Влада:

    — И что теперь? Я не героиня, да? — губы её капризно скривились. — Влад, сделай что-нибудь.

    — Я мало, что могу, но волосы можно перекрасить, — начал Влад.

    — Ни за что! Травить мои волосы химией, лучше отрави меня ядом.

    — Тогда парик, — сделал он ещё одну попытку.

    — Ты в своём уме, лапуля? Я и парик — вещи несовместимые. К тому же надо стать сероглазой. Прикажешь вставить линзы?

    — Другого выхода я не вижу. Ты хочешь играть Вику, соглашайся, — режиссёр развёл руками и перевёл стрелки на сценариста. — Вини его, я ни при чем.

    — Никогда, — к радости Лёши решила Анжела. — Я не испорчу глаза линзами, не надену парик и не перекрашу волосы.

    Она закусила губку и обратилась к Алексею:

    — Неужели ты подашь на Влада в суд из-за такой мелочи?

    — Не сомневайся, — ответил он. — И, Влад, верни Светлану. Упрашивай и умоляй как угодно, но верни. Я обещал, что фильм будет кассовым. Ты не идиот. Действуй.

    Анжела со злостью хлопнула дверью вагончика.

   

    ***

    Время жить

   

    Отдых представляется таким желанным, когда с утра до вечера гнёшься в поле. Когда правая ладонь вся обклеена пластырем, а секатор всё равно немилосердно натирает кожу. А ты режешь и кидаешь в ведро сухие золотистые головки лука. Режешь и кидаешь. Хорошо ещё, когда сухие, а вот если дождь...

    А когда долгожданный отдых наступает, то не приносит ни облегчения, ни радости. И спать хочется, хочется всё время.

    Село Александровское, Красноуфимский район. Лепрозорий.

    — Зачем он нужен, этот медицинский день? — проворчала Вика.

    Медпункт расположили в обычном деревенском доме. У входа краснеет рябина, по стволу поваленного дерева скачет шальной козлёнок. А за сенями — запахи дезинфекции и эфира, безнадёжности и тоски. Комната с длинной неудобной скамейкой, на которой мается сейчас Вика.

    — Вилетова! — послышалось из соседней комнаты. Вика наконец-то вошла. Белый халат. Стеклянный шкаф. Рябина под окном.

    — Вилетова, где ваш снимок?

    — Понятия не имею, — равнодушно сказала Вика. Рентген она сделала час назад, с тех пор торчит на скамеечке. Точка окостенения хрящ... Какой смысл отслеживать, насколько далеко зашёл процесс, если остановить его не пытаются?

    — Идите кровь сдавайте, — сказала медсестра, посверлив её взглядом.

    — Мне нужны прокладки, — заявила Вика. — И бинт вместо носового платка.

    — Прокладки получите, когда сдадите кровь, — взгляд медсестры поверх зелёной маски стал прохладным и уверенным.

    Вике захотелось уйти, и пусть сами сдают свои анализы. Что они ей сделают, в больницу посадят? Или в карцер, вместо ежедневной каторжной отработки на полях? Смешно.

    — Идите сюда, Вилетова, — приветливо сказал новый голос. Такой знакомый, что Вика потеряла дар речи. И послушалась.

    Знакомая маленькая, хрупкая фигурка. Серые глаза знакомо улыбаются Вике, а к губам поверх маски приложен палец: тихо!

    Таня?

    — Рукав поднимите, — скомандовала Таня.

    Вика с детства боялась врачей и больниц. А перестала бояться, когда Татьяна стала работать в поликлинике... Слёзы навернулись на глаза.

    — Не надо нервничать, — сказала Танюша, выразительно поглядывая на вторую медсестру. — Посидите, я вам сейчас предписания напишу.

    В ладонь ткнулся согнутый вдвое бумажный листок. Решительные руки вытолкали за дверь.

    Улица кончилась. Вон впереди конюшня. В таком же длинном белом здании у них столовая. Вокруг сорняковый пустырь. Почему сельские пейзажи такие унылые? Столовая пропахла луком. Вике казалось, что именно так пахнет ужас. И как же не хочется туда возвращаться!

    — Сегодня не работаете? — улыбнулся Вике знакомый конюх.

    Подумав, она уселась на бревне, на солнышке. Из конюшни пахло крепко, но не противно.

    — А вы не боитесь заразиться? — спросила Вика. — Живёте здесь...

    — Мне уезжать некуда, — сказал конюх, устраиваясь рядом. — Да и везде одно и то же.

    — А лошадки не болеют?

    — Болеют, — конюх посерьёзнел.

    Невдалеке голубела гора. Здесь было красиво. Нигде ещё Вика не видела таких розовых облаков, таких россыпей августовских звёзд, ввинченных в чёрный бархат ночи...

    И жить хотелось невыносимо.

    Вика вытерла слёзы, достала Танину записку и перечитала.

    «В пять вечера, у продуктового магазина».

   

    ***

   

    Летний сад встретил меня пением птиц и запахом жасмина. Мы с Алексеем сидели на открытой веранде, увитой плющом. На столике между нами лежали красиво сервированные блюда с фруктами и пирожными. После всего, что я пережила, эта идиллия окончательно сбила меня с толку.

    — Кто ты? — спросила я нового-старого знакомого.

    — Твой муж, — невозмутимо ответил он и подвинул мне блюдо с эклерами. — Ешь. Ты их любишь.

    Есть мне не хотелось. Странное ощущение: в лепрозории мне всё время хотелось есть.

    — Что ещё ты обо мне знаешь?

    — Что тебе нравится это платье, например.

    Увидев на себе до боли знакомое бирюзовое платье, я рассеянно поинтересовалась:

    — Где же моя телогрейка? То есть... где шуба?

    Алексей с трудом скрыл улыбку, а я разозлилась.

    — Объясни, — потребовала я. — Если ты мой муж, то кто мне Юра? Что вообще происходит?

    — Тоже твой муж. Вика, милая, ешь, но умоляю — молча. Хотя молчать ты никогда не умела. Но постарайся, золото, мне многое надо рассказать. И начнём с Юры. Да, он твой муж в мире, который придумал я. Прости, этот мир не очень уютный, но это единственный подходящий сценарий, который у меня остался. На новый не хватило ни времени, ни сил.

    — Не очень уютный? — мне хотелось кричать. — Вот этот кошмар ты называешь «не очень уютный»?

    — Так ты хорошо всё помнишь? Всё, что снимается по сценарию? И сейчас?

    — Конечно! — с вызовом ответила я. — Погоди... я знаю, ты пишешь сценарии, но при чём тут я? Это...

    — Ты ведь уже поняла, — сказал Алексей. — Это кино. Да. Назовём его «Время жить». А Юра... Он — роль, понимаешь? Не человек.

    — А я? — я почему-то поверила его словам. Трудно не верить, когда из зимы тебя переносят в лето. — Я тоже Роль? А Антошка?!

    Алексей посмотрел на меня так, как смотрят провинившиеся собаки. Собак развелось много, они сбиваются в стаи. Найда... О чём я?

    — Да, Вика, ты Роль. Не кричи, просто ешь пирожные. Пожалуйста. Они вкусные, я постарался. В фильме, который сейчас снимают, ты главная героиня. И ты моя жена, потому что я полностью списал тебя с неё. Как Роль, ты бы не заметила замену актрисы, но в фильме появился я. Вспомни тот момент, когда ты испугалась своего отражения. Если ты сейчас кинешь в меня эклером, мы потеряем время.

    Как он угадал! И мой чуть не сорвавшийся крик и желание запустить в него пирожным. Но пёстрая мозаика происходящего стала складываться в картину.

    Я не человек. Мой мир не настоящий.

    — Но я же помню всё. Детство...

    Я осеклась. Таня, мы дружим с пятого класса. Мы ходили вместе домой? В гости? Я не помнила её родителей. Я не помнила, кто у кого списывал. А потом? Антошка... Как я его рожала? Он будто был у меня всегда.

    — Антошка такая же Роль, как и все, кто тебя окружает, — продолжал Алексей, будто услышав меня. — Кроме меня. Я из настоящего мира.

    Можно ли злиться на человека и испытывать к нему притяжение? Можно!

    — Но почему ты здесь, а не там, со мной? Зачем ты вообще это затеял?

    Я думала, что виноватый взгляд наибольшее, что можно ожидать, но внезапно увидела такую боль, что сама чуть не задохнулась.

    — Тебя там нет. Ты умерла.

    Кусок эклера выпал из ослабевших пальцев.

   

    ***

    Время жить

   

    Большинство Викиных товарок сегодня отсыпались. Только две жевали что-то, удобно устроившись на втором ярусе кровати. Да ещё одна девушка смотрелась в зеркальце, изучала свою юную физиономию. Как она может? Как могут все они смеяться, флиртовать с мужчинами — тоже медленно молодеющими? Вике было страшно заглядывать в зеркало — даже когда она просто причёсывалась. Таково внешнее проявление болезни: человек молодеет. До какого-то момента. Потом становится уродцем, каких даже больным лепрозория не показывают.

    Таня написала: в магазине. Вика достала и пересчитала оставшиеся деньги. Юрка давно не пишет, не звонит. Связь тут плохая, интернета нет.

    Таня покупала какие-то консервы. Не глядя на Вику, вышла из магазина, свернула за угол. Вика погналась за ней и настигла в тихом уголке между огородами.

    — Ну и зачем эти шпионские игры? — спросила она раздражённо.

    Таня неторопливо расправила разорванный пакет — городской, забытый. Постелила на мокрое после дождя упавшее дерево.

    — Сядь, дорогая, — сказала она и похлопала по пакету рукой. — Лучше сядь. Мне тебе нужно много чего рассказать. Живёте тут в Богом забытом углу...

    Вика сдержалась.

    — У меня много новостей. Начну с хорошей: ты, по всей видимости, здорова.

    Вика молчала. Теперь уже ошеломлённо.

    — Те анализы, которые я брала у тебя перед отправкой сюда, нелегальные — все они показали отрицательный результат.

    — Ошибка, — мрачно сказала Вика.

    — Я тоже думала, что ошибка. Дура я, Вик. Потому что... В общем, слушай плохие новости. Твоя бабушка умерла.

    Вика тоскливо смотрела на серый мир вокруг. Бабушка была старенькая, да. А Вику никто не отпустил бы на похороны, это понятно, но почему ей даже не сообщили? Кто её хоронил? Юра?

    — Ты её единственная наследница, — продолжала Таня. Будто это могло утешить. Хотя... О чём она думает? Она здорова! Домой! Домой, к мужу и сыну. Как они там?

    — Юра об этом рассказал. Знаешь, как-то странно, сначала рассказывал, а потом замолчал. И он... В общем, он девушку завёл.

    — Быстро он, — на автомате сказала Вика. Рассказанное не укладывалось в голове.

    — Да ты сядь, — повторила Таня. — Антошку он в интернат отдал. Вот что самое плохое. Послушай. Я у тебя сегодня кровь взяла официально и отдам в областную лабораторию, но процедура гражданской реабилитации в лучшем случае месяцы занимает. В мире всё меняется, и всё к худшему. Ты ведь не знаешь...

    «Я тут не останусь», — хотела сказать Вика. Нет, так нельзя говорить. Иначе будет всё очень плохо. Откуда она знает? Да просто знает, и всё. Законы жанра, вот что это такое. Отвратительные законы кинематографа.

    — Я знаю, что надо делать, — сказала Вика решительно, и наваждение прошло. — Спасибо, Танюш. А ты-то как же? Как Толя?

    — Толя болеет. Я поеду к нему, хотя бы санитаркой. Вот почему я не хочу, чтобы твой побег отсюда связывали со мной, а то и в санитарки не пустят...

    Серый, отвратительно мрачный, дождливый мир закружился у Вики перед глазами.

   

    ***

    — Почему я опять здесь? — спросила я.

    — Просто перерыв в съёмке.

    — Мне надо уходить. Там Антон.

    Я замолчала.

    — Ты так чётко помнишь всё, что происходит с тобой в том мире?

    — У меня нет другого мира, — сказала я горько.

    — А когда ты там, ты помнишь... себя?

    — Немного.

    Мы долго молчали. Потом я отсутствующим голосом спросила:

    — Как ты можешь быть здесь, со мной, если ты находишься в реальном мире?

    Мой муж, теперь я верила, что Алексей не солгал и мы женаты, посмотрел на меня с тревогой:

    — Прости, дорогая, у тебя шок. Сейчас объясню, подожди.

    Он что-то написал в блокноте, и мы оказались на берегу моря.

    Шум волн успокаивал, запах морской воды отгонял неприятные мысли. Меня нет в каком-то там мире, но здесь я есть, ещё как есть. Даже если я сумасшедшая. Сильные руки обняли меня за плечи.

    — Милая, всё хорошо. Я могу тебя видеть, говорить с тобой и даже обнимать после того, как пережил отчаяние снова потерять. Съёмки едва не прекратили, я пришёл домой и стал думать. О тебе, которая ушла, и о тебе этой. Вы слились в одно целое. Вика, как же я хотел оказаться рядом! Не знаю, сколько времени я провёл в горячей мольбе, мучительном ожидании невозможного, но что-то случилось. Я увидел, как ты выбежала из дома, пошёл за тобой в кафе, услышал разговор с официантом. Увидел не совсем такую, как хотел, но Вику, мою Вику. Не знаю, как это произошло, не спрашивай.

    — Я знаю, — уткнуться в его плечо оказалось приятнее, чем я думала. И очень знакомо. — Ты создал меня. И обратился к тому, кто создал тебя. Всё логично.

    Руки прижали меня ещё сильнее, а его губы нашли мои. После долгого поцелуя Леша прошептал:

    — Пусть так, родная. Посмотри.

    Откуда взялось на берегу зеркало, я уже не спрашивала. Взялось и всё. Мы, море и небо отражались в нём. И я — была я. Русые волосы и серые глаза. Мое лицо, каким я его знаю всю жизнь.

    — Всё так просто?

    — Не совсем. Пришлось постараться, — нежные пальцы скользили по моей спине, и последнее, что я успела подумать, прежде, чем мы опустились на песок:

    «Я изменяю мужу со своим мужем».

   

    ***

    Время жить

   

    Вика шла пешком. По Таниным словам, на станциях теперь дежурили патрули. Она выбралась на тракт, поймала попутку — и через несколько километров грузовик остановился в очереди к санитарному посту. Так сказал словоохотливый водитель. Вика срочно сделала вид, что ей нужно в туалет, и просёлком ушла подальше в сторону.

    И заблудилась.

    Холодной сентябрьской ночью осталась без ночлега. Мир будто вымер. И не было даже завалящей копны сена, в которое можно зарыться.

    Была стена и труба, едва различимая в темноте. Вика пошла — сначала на запах дыма, потом на свет.

    Внутри были разноцветные трубы и вентили. Но это было — человеческое. И пахло тут людским духом. Вкусно пахло.

    — Ты кто? — спросили сзади. Парень, небрежно одетый и небритый. Вика не испугалась. Ей давно надоело бояться.

    — Я из лепрозория. В Александровском. Слышал? Но я, наверно, не больная. Подруга сказала мне, что анализы подделаны. А пока живёшь в лепрозории, никто тестов на вирус уже не делает. Ждут, пока умрёшь, и всё. Но если ты боишься, я сразу уйду.

    — А чего тут бояться, — сказал парень. — У меня мать и брата забрали. А я... вот. В котельной должен кто-то работать. Холода скоро.

    Они помолчали.

    — Да ты садись, — спохватился парень и притащил из-за перегородки стул. — Я вареники варю, с картошкой и со шкварками. Они развариваются, правда. Получается похлёбка. Настоящий польский картофельный суп со шкварками. Будешь? И, кстати, меня зовут Ян.

    — Вика.

    Они ели и говорили. Словно старые знакомые.

    — Так ты так и не знаешь, кто тебя кинул? — удивился Ян. — Ищи, кому это выгодно.

    «А правда. Кто мог такое проделать? Убийца появляется вначале. Кто это? Толя? Или Таня? Нет, не может быть...»

    — Ты говоришь, квартира пятикомнатная, кое-какие безделушки и немного денег на счету. Ну а кто должен после тебя всё это унаследовать?

    — Только не Юра, — быстро сказала Вика.

    — Ты дурочка, да? А кто бабу нашёл и ребёнка в приют отправил? Ты ему веришь после этого?

    Он погладил Вику по волосам. Ласково, как давно никто не гладил.

    — Не надо, — сказала Вика, отстраняясь.

    — Ты дурочка, да? Разве я когда-нибудь принуждал женщину. Разве можно так, если ты не хочешь...

    Вика плакала, уткнувшись в чужое твёрдое плечо.

   

    ***

    Я открыла глаза на большой кровати с фиолетовым шелковым бельём. Лёша, пока я спала, снова нас перенёс. Только куда? Не удивлюсь, если в Венецию или в Париж. Романтик! Этой ночью я всё вспомнила. Вспомнила его, вспомнила другую жизнь, и кино совсем перестало волновать. Да, пусть я Роль, но чувствую себя любимой женщиной. Дела мне нет до того, кто я, пока я счастлива!

    — Проснулась, милая? — нежный поцелуй разбудил окончательно. — Вставай скорее.

    — Не хочу-у, — протянула капризно, как маленькая. — Где мы?

    — Не встанешь — не узнаешь.

    — Шантаж?

    — Интрига.

    — Ты невозможный!

    — А ты красивая.

    Я потянулась. И увидела свои руки.

    Не в волдырях и не в мозолях. Немного загрубевшая кожа на ладонях, но не саднившая от боли. Чтобы ладони покрылись волдырями, нужно работать несколько месяцев. На прополке моркови, в саду, на уборке лука и картошки.

    Это фильм. Мой страшный сон никуда не делся.

    — Ты придумал для нас кошмар. Для меня и моих родных. Заставил меня воровать дурацкую ткань и заниматься любовью с первым встречным. Всё ради дурацкого сценария. Тебе самому не обидно?

    — Вика, подожди, — сильные руки подхватили меня. — Я покажу тебе, где мы находимся, потом мы позавтракаем, и ты меня выслушаешь.

    — Молча? — усмехнулась я.

    — Не обязательно. Ты изменилась... Ничего, всё будет хорошо.

    Лёша поднёс меня к окну, и я увидела потрясающий город. Белоснежные дома утопали в зелени, вдалеке горы сливались с небом, а где-то рядом звучала прекрасная музыка.

    — И где мы? — спросила я зачарованно.

    — Гранада. Испания. Нравится?

    Вместо ответа я обняла его, насколько хватило сил, а затем легко оттолкнула, выскользнула и скрылась в ванной. За завтраком я больше не упрекала, не жаловалась, мне просто хотелось жить и наслаждаться сказкой. Мы смеялись, шутили, и лишь одна мысль не давала покоя:

    — Лёшенька, а когда фильм снимут, что с нами будет?

    Я не сказала «со мной», потому что без него меня нет во всех смыслах. — Я исчезну?

    — Вика, не торопись. Верь мне.

    — Лучше скажи мне сразу.

    Он с интересом посмотрел на меня:

    — И что ты сделаешь?

    — Ничего. Я проживу свою жизнь. Ту, что мне осталась.

    — Верь мне, — повторил он. — И выслушай.

    Я была готова слушать. И даже совершенно молча.

   

    ***

    Время жить

   

    Казалось, за малышами никто не следил. Ленивые в интернате няньки.

    — Мама, — Антон просиял. — Мама, ты больше не уйдёшь? Ты совсем вернулась?

    — Нет, солнышко. Не уйду.

    Антошка был одет в странную мешковатую куртку. Но куртка не мешала им. Ощущение прижавшегося к ней маленького тёплого существа — как Вика жила без этого все эти месяцы?

    Как она жила вообще?

    Надо его переодеть, подумала Вика. Вытащить из интернатской робы, иначе их вычислят мгновенно. Хорошо, что бабушка о них позаботилась: перевела деньги прямо на её счёт. А потом они уедут за город. Это очень по-киношному — отсидеться на даче. И поэтому должно получиться.

    Вот как раз магазин детской одежды. Не дешёвый, ну и пусть!

    — Нам нужна одежда, — сказала Вика. — Вся одежда, от носков и белья!

    Продавщица суетилась. Вика приходила в себя. Всё нормально, как и должно было быть, наконец-то. Но на даче скоро будет холодно. И Вика знала, кто им поможет.

    «Не такая уж я дурочка, Ян, если встретила тебя в этом обезумевшем мире и догадалась взять твой номер», — подумала она и достала телефон. — «Дождёмся гражданскую реабилитацию, и ты поможешь мне посадить Юру в тюрьму. Я разведусь с ним, разведусь, обещаю!»

   

   ***

    — Как ты мог сделать такое из Юрия? Обязательно такое писать, да?

    — Вика, ты стала невыносимой. Юра — часть сценария. Сюжет без него бы развалился. А кино пора было заканчивать, мы в смету не укладывались. Пришлось спешно писать хэппи энд. Вика, сценарист так же несвободен, как и его персонажи.

    — Так вот почему всё хорошо кончилось! — обрадовалась я. — Постой, а что с ними будет дальше? С Таней? С Антошкой?

    — То же, что со всеми нами.

    — Они исчезнут?

    — Ты обещала выслушать.

    — Ну так говори, — надулась я.

    — Вика, кино снято. Я переместил нас в Испанию и покинул тебя на несколько месяцев. Здесь прошло несколько часов, а там могли пройти годы. Меня волновал тот же вопрос: что с нами будет? И когда я выяснил, что с последними отснятыми кадрами мы больше не сможем встречаться, я начал работать.

    Лёша прав, молчание не моя стихия:

    — Как ты это выяснил?

    — Просто. Пока фильм снимали, я мог возвращаться в эту комнату, любоваться тобой. Как сладко ты спала! А с последним кадром эта возможность вдруг исчезла. Давай я опущу, что пережил. Главное — я понял, что ты есть, пока не отснят весь сценарий. Или сценарий есть, а кино по нему и не начинали снимать. Это я и проверил только что. Сценарий написан и спрятан в ячейке швейцарского банка.

    Я задумчиво покачала головой:

    — Надеюсь, в новом сценарии нет Юры?

    — Нет. В нём ты талантливая актриса. И мы женаты.

    — Я хочу забыть о Юре.

    — Забудешь. Теперь всё будет иначе.

    В ту же секунду у меня на пальце появилось обручальное кольцо. Но ахнуть я не успела, Лёша продолжил:

    — Я тоже талантливый актёр. Мы приехали в Гранаду на съёмки мелодрамы, а затем вернёмся домой. Дома у нас родится ребёнок.

    — Антошка? — обрадовалась я.

    — Может быть, и девочка. Это уж как получится. Как в жизни.

    Я две минуты сидела, потеряв дар речи. Девочка... Врачи не оставили мне ни единого шанса на материнство. Какая она, моя девочка? Как мы её назовём? Фильм отпускал меня, уходил прочь. Боже, разве можно стать ещё счастливее? Можно! Но внезапно до меня дошёл смысл сказанного. Я медленно повторила:

    — Ты тоже талантливый актёр. Это значит... нет!

    — Да, Вика. Теперь я тоже Роль, а есть ли я в реальном мире — понятия не имею. И мне это неинтересно. Там я несчастен.

    Я вскочила.

    — Ты понимаешь, что ты натворил?! Ты променял жизнь на иллюзию! Ты никогда не вернёшься назад, потому что не мог забрать меня отсюда! И потому что спрятал сценарий, а значит, кино никогда не снимут! Что ты наделал?! — слёзы мешали мне видеть, как он улыбается.

    — Зато мы вместе. А ты? Ты предпочла бы леденящую душу реальность? Без меня?

    Кулаки медленно разжались, а муж продолжал:

    — Вика, это хороший мир. Настоящий. Я тебе обещаю. И не жди, что у нас всё будет гладко и идеально.

    Мои слёзы высохли. Алексей талантлив, он умница, и он самый родной мой человек. Как я могу ему не верить?

    — Мы не опоздаем на съёмку? — спросила я, обнимая его.

    Что с моими руками? Моя героиня умеет ездить верхом, и мне пришлось учиться. Но почему без перчаток? Придётся идти в салон.

    — Пойдём, — сказала я.

    Пора было жить.

   

   

   

   

   

   

   

   

   

   

Три Маргариты

    — Лариса, — сказал Андрей в трубку. — Если ты не выйдешь через две минуты, мы опоздаем.
   И добавил мысленно: «Если через пятнадцать минут не явишься — к чёрту, приглашу Яблонскую».
   В пятнадцать минут Лариса уложилась. Выскочила из подъезда, процокала каблучками по чистым ступенькам. Тут и тротуар, похоже, шампунем отмывают, дом-то элитнее некуда. А вот как в таких немыслимых туфельках по городу идти от машины до офиса?
   Обдала облаком духов, хлопнула недовольно дверцей. Поехали.
    — Я всё-таки не понимаю, почему я не могу играть сама.
    — Потому что мне нужен типаж, — терпеливо повторил режиссёр то, что объяснял уже раз десять.
    — Потому что Ла Моль, которого утвердили, ниже тебя на три сантиметра. А Генрих Наваррский на четыре! И потому что тебе пришлось бы похудеть на несколько кило, обесцветить твои чудесные волосы...
   «И помолодеть лет на десять, — закончил он про себя. — Прошли те времена, когда сорокалетние играли девочек».
   Лариса подкрашивала губы, разглядывая в зеркальце своё личико — ну не сорока-, тридцатичетырёхлетнее, но ведь ни годом меньше. Андрей не сомневался, что она понимает недосказанное. Андрей неплохо её изучил.
   Но играет отлично и знает себе цену. И Андрея тоже знает. Пятнадцать лет вместе работают.
   
   Две женщины замерли, рассматривая друг друга. Как будущие свекровь с невесткой. Или как две кошки над телом одной птички. Андрей согнал с лица улыбку.
    — Дамы, если вы намерены сегодня подписать договор — подойдите, пожалуйста, сюда, — воззвал работник агентства.
   Лариса ещё раз оценивающе оглядела «тело», отвернулась и направилась к столу. Ни за что не скажет, что ей нравится, а ведь девочка хороша. Тонкие запястья и щиколотки, огромные серые, широко расставленные глаза, «породистые» губы.
    — Вам были отправлены анкеты и копии медицинских документов друг друга. Надеюсь, вы их основательно изучили. Пожалуйста, прочтите текст договора, все ли пожелания включены?
   Андрей вспомнил, как кривилась Лариса, получив анкету, похожую на не очень толстую книжку и узнав, что заполнить её надо быстро. Он знал, что она ни за что не откажется от роли — за такие-то деньги.
    — Тут есть приложение с распорядком дня для моего тела, — вдруг сказала Лариса. — Но нигде не сказано, что вы не будете покидать дома. Я не хочу, чтобы моё тело разгуливало где попало, пока я работаю. Попробуй докажи потом, что это была не я. И гости... Почему здесь нет пункта о полном уединении? Журналисты нам совершенно ни к чему.
    — За отдельное вознаграждение, — ответила девушка, ни на секунду не задумавшись.
   «Смета не резиновая», — раздражённо подумал Андрей. Минут пятнадцать спорили о цене. Ещё битых полчаса ждали, пока перепечатают договора. Кажется, дам это нисколько не утомило.
    — Если вы договорились по основным вопросам, — заявил служащий агентства, — может быть, перейдём к процессу? Аппаратура готова. Не бойтесь, это совершенно безболезненно, может немного закружиться голова. Врачи будут рядом и проконтролируют, чтобы всё прошло как надо, а потом оставят вас. Для вас приготовлены напитки, новая одежда, вы можете находиться в отдельной комнате сколько хотите, пока не освоитесь. А потом пройдёте в общую гостиную — наверняка у вас появится желание обсудить какие-то интимные вопросы, это можно сделать уже в новых телах.
    «Торопится. Боится остаться без гонорара», — подумал Андрей.
   
   *
   Рита уже пять лет зарабатывала деньги, сдавая в аренду своё тело. Учиться после школы не хотелось, а внешность модельная, хоть сию минуту на подиум. Но ростом не вышла. Да и бывший парень уговорил. Ритуля не дура, сразу поняла, что он набивается в альфонсы, и быстренько с ним порвала. Но идею воплотила, как только возраст позволил. Контрактик с агентством, всё анонимно, а клиентов они сами поставляют.
   И эту известную актрису, знаменитость, тоже их агент сосватал. Красавица, прожжённая стерва. Наверное, думала, что Риту легко купить на любых условиях. И девочка должна дышать через раз от счастья, её мордашку в кино покажут, такая выпала честь! Но не на ту напали. Марго считала себя алмазом без огранки, поэтому Ларису смерила уничтожающим взглядом, словно та ей должна миллион.
   Одна в комнате девушка быстро освоилась, к чужому телу привыкать не в новинку. Врачу рукой махнула, чтобы уходил и Ларису позвал. Им же интимные вопросы обсудить надо. Только потом спохватилась, что это её купили и на два месяца она в услужении у барыни. Ничего, два месяца не два года. А деньги хорошие.
    — Можно? — уже переступив порог актрисы, спросила она.
    — Так, — Лариса в теле Риты выглядела не менее уверено, чем Рита в её. — Ты обязана дважды в день накладывать маску на лицо, мой косметолог к твоим услугам. Фитнес-клуб три раза в неделю, и пару тренажёров тебе привезут домой. У моего тренера медицинское образование, он же будет твой вес контролировать. Так что соблюдай предписанную диету. Не забыла?
    — Федоркины задворки, — ругнулась в ответ Рита. — Ты бы хоть оделась, или будешь в моём теле разгуливать голая?
    — Интересно, что ты нового увидела? Запомни: фрукты утром и вечером, тебе всё будут привозить. Ни грамма алкоголя. И ни на шаг из дома. Видела штраф за порчу тела? Сиди мышкой, деточка.
    — А ты в моём теле не вздумай спать с кем попало, видела штраф за беременность?
   Взаимная симпатия набирала обороты.
    — Не хами, деточка. У тебя строгий график с утра и до вечера. Массаж, маникюр, педикюр, ванны с травами и втирания с биоэнергетиками.
    — А у тебя одна забота — не искалечь моё тело, мамочка.
    Лариса поняла, что нарвалась на достойную собеседницу и немного расслабилась. Актриса не выносила скользкого подхалимства, а таких независимых особ даже уважала. И за пятилетний стаж ни одной жалобы от клиентов тоже в плюс этой... как её?
    — Рита, да?
    — Марго.
    — Хорошо. Без официоза лучше. Я Лара. По любому вопросу звони моему агенту.
    — А ты моему.
    — Ах, боюсь, мне будет некогда. Съёмки, работа, понимаешь?
    — Ах, боюсь, у меня тоже времени не останется. Маникюр, педикюр, понимаешь?
   Обе сдержанно улыбнулись.
   
   *
    — Я не умею ездить верхом, — прошипела Лариса. — Да ещё в дамском седле!
    — Умеешь, — заверил Андрей. — Тебе только один эпизод и надо пройти. Остальное сделают дублёры. Раз уж тебе так сильно не нравятся лошади. Ну давай! Ножку, панночка!
   Проклятая зверюга не стояла на месте, так и перебирала копытами. Инструктор прикрикнул на лошадь и подставил Ларисе сложенные в «замок» руки.
    — Колено сюда, — подсказал озадаченный инструктор. — Она, правда, не ездила в дамском седле?
    — Она ездила! — повторил Андрей раздражённо. — Так, расправьте ей платье! Повод держи! Да отпусти же её! Ну-ка!
   Тут, наверху, было очень неуютно. Очень. Проклиная всё на свете, Лариса подёргала кладки нелепой амазонки. Поёрзала, устраиваясь в седле. Кобыла пританцовывала... и вдруг заскакала вперёд. Лариса взвизгнула и хотела ухватиться за седло. Вместо этого рука, будто сама собой, мягко и решительно натянула повод. Лошадь послушно остановилась.
   Лариса удивлённо рассмотрела собственную руку: кто же знал, что вожжи... или как его, повод? — нужно держать вот так, пропустив между пальцами. А в ушах ещё стоял звон шлепка: это Андрей так хлопнул лошадь. Чтобы она поскорее научилась, значит.
    — Женщина с коляской на заднем плане! — кричал Андрей. — Тушу кабана левее подвиньте! Маргарита подъезжает к Генриху, ну же!
   Сама не понимая, как, Лариса тронула кобылу вперёд.
    — Поздравляю вас, сир!
   «Ну кое-кому это припомнится», — подумала она, и эта мысль сделала её улыбку естественной.
    — Снято! — сказал довольный Андрей.
   Лару раздражало всё: комары, избыток свежего воздуха, тело, к которому она никак не могла привыкнуть. Разумеется, в первый же день натурных съёмок у неё начались критические дни. Скорее бы закончилась вся эта «природа».
   Больше всего бесил трейлер, в котором приходилось жить. Андрея обстановка, судя по всему, не напрягала.
    — Лариса, ну только не так! Давай ещё раз снова.
   Андрей опустился на колено. Сказал, как мог, умоляюще:
    — Моя королева, но всё-таки...
    — Всё-таки прекратите, ребёнок, — сказала Лариса и царственным жестом потрепала режиссёра по волосам.
   «Что, если сказать, что я потянула ногу во время твоих скачек? Устрою себе выходной, а ты подождёшь — куда тебе деваться. В Питер бы съездила! Не так тут и далеко...»
   Лариса поймала своё отражение в зеркальце, пристроенном на грубо прибитой полке, и оценила загоревшиеся в глазах огоньки. Поначалу, увидев в зеркале чужие глаза, она вздрагивала.
    — Вот, — обрадовался Андрей. — Так гораздо лучше! Главное, расслабься. Забудь наконец, что тело не твоё.
   Лариса ухмыльнулась, продолжая подглядывать в зеркальце. Улыбка тоже получилась неплохая.
    — Расслабься, — мягко повторил Андрей.
    — Месье де Ла Моль, тут конец эпизода!
    — Ещё не конец, — Андрей удержал её за руку.
    — А кроме того, твой помреж тебя искал. Тебе, кажется, не могут дозвониться, что-то опять с реквизитом.
    — Чёрт! — выругался Андрей. — Что же ты не сказала сразу?
   Лариса расхохоталась, глядя на захлопнувшуюся дверь. Чужому телу Андрей не нравился тоже. Маргарите не нравился! Лариса уже путала свою героиню и ту, чьим телом пользовалась.
   Зато и Ларисе, и Маргарите нравился кое-кто другой, и они не собирались отказывать себе в приключении. Раз уж всё равно приходится жить в лесу.
    — Кстати, — дверь открылась снова, и Андрей смотрел очень хмуро.
    — Я пригласил Яблонскую на роль Екатерины.
    — Но ведь ты обещал — меня? — Лариса даже растерялась. И отметила, что глупое выражение Маргарите очень не идёт.
    — Эта же твоя режиссёрская фишка — похожие мать с дочерью!
    — Я решил, что так будет лучше. Ведь главное — фильм?
   Лариса мрачно закурила. Курить чужое тело не любило тоже, но Лариса была упрямее.
   «Ещё посмотрим», — мрачно подумала она.
   
   *
   Сначала новая жизнь Рите понравилась. Лежи, ешь фрукты, а над тобой хлопочут: то массаж делают, то в тело что-то ультрамодное втирают, от чего, оно, тело, поёт и летает. Да и разглядывать в зеркале новую внешность ей доставляло удовольствие. Лара хороша, вот бы к её годам так сохраниться! Неплохо быть знаменитой актрисой. Рита мурлыкала песенки и поедала вкусные витаминные салаты. Иногда смотрела сериалы. Думать ни о чём не хотелось. Нечасто ей попадались такие клиентки.
   Но через неделю сладкая жизнь надоела. Два месяца заточения — это слишком! Ни подруг, ни своего мужчину не пригласишь. А он уже скучает, милый мальчик Саша. Звонит каждый день, предлагает встретиться. Тайно.
    — Скажи, что просто хочешь переспать с Ларисой, — смеялась в трубку Рита.
    — С ума сошла, Марго? Да я к её телу и не притронусь, мне нужна только ты. — Ага, ага, — веселилась Рита. — Миллионы мужчин её хотят, а ты исключение. Я тебе, конечно, верю.
   Саша обижался, но снова предпринимал попытки уговорить Риту на авантюрную встречу. Он понимал, что Марго никогда не рискнёт большими деньгами. И репутацией. Бизнес, ничего личного. Она же его любит. Да, он понимал, но...
   Про любовь Рита ему наврала, но так приятно в неё поиграть с красивым мальчиком. Любила Рита другого человека, но он не сделал ей предложения, а это означало только одно — разрыв. Макс, какой же ты дурак, любимый, потерять такую девушку из-за идиотского страха расстаться с эфемерным чувством свободы. Ну и летай свободной птичкой, вряд ли встретишь ещё одну такую королеву. Рита грустно вздохнула. Королевой Марго называл её только Макс.
   Ну всё, раз она вспоминает Максима, значит и впрямь ей стало скучно в изоляции. Но если не кривить душой, то вспоминает она его часто, без всякого повода. Эх, где взять силы выкинуть воспоминания?
   «А как интересно получается, — подумала Рита, откусывая яблоко. — Скоро Макс увидит меня на экране настоящей королевой Марго. Защемит у него сердце или я ему стала безразлична? Не верю!»
   Она со злостью отправила огрызок в корзину и опять прилипла к зеркалу. Можно, конечно, согласится на предложение Сашки, и встретиться с ним в обход всех правил. Если бы он только знал, как не нужен Риточке, что он просто появился в её жизни для того, чтобы отомстить Максу. Всё, решено! Пусть это глупая выходка, но Саша поможет ей перестать думать о том, о ком думать нельзя.
    — Алло, радость! Привет-привет. Я вот прямо сейчас захочу свежую рыбу из ресторана. Слетаешь, купишь? Ну да, поработаешь курьером. Костюм поскромнее, улыбочку на лицо натяни, когда в подъезд войдёшь. Кругом видеокамеры. И будет у нас минут двадцать. Что, уже бежишь? Как же тебе нравится эта Лариса! Ладно, шучу-шучу.
   Безрассудный поступок, зато как весело! Теперь нанести макияж, разбросать в беспорядке волосы. И блузочку расстегнуть ещё на две пуговицы. Всё, готово. Проверим твою верность, Сашенька. Я или Лариса? Только клюнь, узнаешь, на что способна настоящая королева Марго!
   
   *
    — Если предложишь устроить пикник, сделаю что-то страшное!
   Молодой актёр фыркнул. Не Ла Моль, конечно; этот мальчик играл Коконнаса — он побрутальнее, и не такой инфантильный.
    — А чем так плох пикник?
    — Федоркины задворки! — рыкнула Лариса и сама засмеялась. Вот привязалось же чужое глупое ругательство.
    — Не бойся. Тут в двадцати километрах есть неплохое местечко. Вечером покажу!
    — Отлично! — воодушевилась Лариса. — Тогда до вечера!
   Неплохое местечко скорее всего какой-нибудь зачуханный ресторанчик, но на безрыбье сойдёт. Она позволила себя поцеловать. Потом вырвалась и побежала туда, где мелькали сквозь деревья трейлеры, ставшие за последние недели до боли знакомыми. А бежалось легко. Тело Ритки ничего так, натренированное... да и вообще ничего. Стоит своих денег.
    Даже не запыхавшись, она подлетела к захламлённому трейлеру — гримёрка, совмещённая с костюмерной. Очередь и разделение полов кое-как соблюдаются. И была остановлена голосом Андрея:
    — Сегодня снимаем эпизод с польскими послами, потом у тебя перерыв. Ты же хотела в отпуск?
   Спорить было бесполезно. Гримёрша смотрела с сочувствием, и это сочувствие особенно злило.
    — Нелёгкий у вас хлеб, — посочувствовала гримёрша. — И ещё это тело чужое...
    — Как у проститутки, не тяжелее, — машинально ответила Лариса. Хотя проституткой была не она, а Ритка: сдаёт тело каждый месяц в новые руки. Да какая разница, в каком теле сниматься, если за это платят! Ведь он обещал, что роль Екатерины — тоже её!
    — Я когда-то хотела стать актрисой, — вставила гримёрша. Как будто Лары это касается. Хотя... Лариса ещё раз оглядела гримёршу. Интересная женщина, даже ещё и сейчас, хотя ей явно больше сорока. И за собой следит. Но тело, это далеко не всё...
   А ведь Екатерине Медичи не сорок лет, гораздо больше.
    — А могли бы вы загримироваться под шестидесятилетнюю?
    Лицо гримёрши стало обиженным. Лариса засмеялась.
    — Послушайте, — сказала она проникновенно. — А вы не пробовали менять тело? Вот на такое молодое, красивенькое, как у меня сейчас? А?
   
   *
    — Я всё-таки не понимаю, что скажу Андрею Игоревичу...
    — С Андреем я сама поговорю, — Ларису больше занимала парковка. — Скажу, что его кандидатка отказалась, а агентство предложило вас.
    — Но он узнает моё лицо!
    — Вспомнит вас? Да ни за что.
    — Но ваше-то он узнает, если заглянет в гримёрную!
    — Вот это да. Вам придётся прятаться.
   Это действительно была авантюра. Но не могла же Лара допустить, чтобы роль досталась другой!
   Приятный брюнет отпрянул, когда она закрывала машину, и церемонно поклонился.
   «Уставился, будто она тень отца Гамлета», — успела подумать Лариса. Ей было не до поклонников. Она тащила к агентству нерешительную гримёршу, как собаку на поводке.
    — Я Маргарита Алова, — представилась она. — Мы сегодня расторгли договор с известной актрисой Ларисой Сотниковой. Проверьте, пожалуйста. И вот, у меня прямо сегодня новый клиент. Обычно я так не делаю, чтобы из огня да в полымя. Но сегодня случай особый.
    — Минутку... Да, запрос на досрочное расторжение договора был, но у меня записано, что он приостановлен.
    Лариса выругала себя за то, что плохо подготовилась. Это было как на сцене, когда выстрел прозвучал не вовремя, а партнёр как раз повернул пистолет дулом к себе. Лариса независимо задрала подбородок.
    — Молодой человек, вы наверняка не пробовали на себе, что такое досрочное расторжение! Узнаю, что возврат тел произойдёт автоматически через полтора часа. Полтора! Выскакиваю из ванны, несусь на установленное место встречи, жду... и оказываюсь в своём теле в чужом шикарном автомобиле и этом ужасном платье. — Лариса привстала, чтобы продемонстрировать платье от Кардена. Служащий хлопал глазами. Видимо, старался представить, как мокрая девушка в чужом платье бегает по городу.
    — Автомобиль пришлось вернуть хозяйке, конечно же. А вы говорите — ничего не знаю! Я не жалуюсь, именно за это мне и платят деньги. Но взять новый заказ я могу хотя бы? Вот, встретила новую клиентку. У неё срочное дело.
   И она рассказала наспех состряпанную историю.
    — У этой дамы больна мать. И у матери... ну, идея, — Лара замялась, изображая смущение. — Она так хочет, чтобы её внук женился. А внук жениться не собирается, да и на ком он женится вот так сразу? Этой невестой стану я. Точнее, моя клиентка в моём теле. Уж она знает, какая девочка понравится бабушке!
   Она так взглянула на гримёршу, что та торопливо произнесла:
    — Конечно. Невеста должна быть такой, какой она меня воспитывала. Я сумею такую изобразить. И к тому же буду такой красавицей, — она в свою очередь посмотрела на Ларису.
    — Мама будет счастлива.
   Но работник агентства уже пришёл в себя.
    — Я не хочу быть препятствием в вашем бизнесе, госпожа Алова, но я тоже должен вести дела аккуратно.
    — Я не понимаю. Ведь на такой случай и предусмотрено экстренное расторжение договора! Если я не Алова как вы, по-видимому, думаете — разве ей не вернут её тело при первой же жалобе?
    — Да, такой случай предусмотрен. Скажите, пожалуйста, кодовую фразу, которую вы назвали при оформлении договора.
   Попалась. Лариса даже зажмурилась с досады. Сейчас придётся каяться и уходить. Говорят, провалы закаляют... в ранней молодости...
    — Федоркины задворки, — сказала она с досадой.
    — Совершенно верно, — с видимым облегчением сказал служащий. Лариса поспешно опустила глаза. Так это и есть кодовая фраза? Даже актрисе со стажем непросто скрыть такое торжество!
    — Скажите... Я подозреваю, этот договор может затянуться... Возможно ли будет менять тела неоднократно? Мало ли что понадобится...
    — Разумеется. Повторное воплощение физиологически намного легче, поэтому вторичная процедура удешевлена до предела.
   Теперь Лара заулыбалась открыто. И радостно.
   
   *
   Саша приехал сразу, словно и не жил в другом районе. Словно дежурил возле Ритиного подъезда. Только в ресторан сгонял за рыбой, которая по контракту не запрещалась. А, может, так оно и было, дежурил.
   «Вот же загорелся, — усмехнулась Рита про себя. — Мной? Ларисой? Смотрит-то как! Съест сейчас, не подавится».
   Не успела она подумать о Саше что-то ещё, как рыба в ресторанной упаковке полетела в сторону, Саша оказался рядом и заключил Риту в страстные объятия.
    — А где «здравствуй, любимая»? — поинтересовалась Рита, не пытаясь прекратить поцелуи в шею и плечи. — Сашка, ты что, с цепи сорвался?
   Руки, которым прежде такого не позволялось, уже стискивали тело, а шепот одурманивал:
    — Любимая, ты... сводишь с ума... я... молчи... только молчи... я люблю тебя...
   Она и не знала, что милый мальчик может быть таким горячим. Ха, мальчик! Ему за тридцать. Но что он с ней делает? Нашёл точку за ушком, целует, руки уже снимают лифчик, и блузка ему не мешает. Конечно, Рите надо его оттолкнуть, но если позволить ещё пару поцелуев... или больше... или...
   Оказавшись на руках, она не стала сопротивляться. Туфельки со стуком свалились с ног, как башмаки в песне. Почему надо сопротивляться? Потому, что это у них в первый раз? Потому, что Рита не знает, кого он сейчас хочет — её или Ларису? Да какая разница? Она сейчас забудет о Максе, уже забыла...
   Только чьё имя она прошептала в забытье? А чьё Саша? Всё перепуталось, смешалось, исказилось в кривом зеркале.
   
   *
    — Саш, я тебя не люблю, — тихо сказала Рита, желая всё разложить по полочкам. Она толком и не оделась, успела лишь слегка отдышаться после урагана страсти. — И ты меня не любишь, глупый мальчишка. С ума сходишь по Ларисе. Тогда объясни — зачем? Я не она.
   Рита погладила его черные волосы, чтобы смягчить слова. Саша не открывал глаз. Но ответил:
    — Марго, ты красивая, ты мне очень нравишься.
    — Но?
    — Без «но». Хорошо. Но когда я увидел тебя в этом теле...
    — Дальше не продолжай, — оборвала Рита. — И, знаешь? Я на тебя нисколько не обижена. Мы оба играли, правда? Я хочу забыть другого, ты хочешь быть с Ларисой. И мы оба не получим то, что хотим. Поэтому повторения не будет. Согласен?
   Он всё же открыл глаза и посмотрел на Риту внимательно:
    — Кто такой Макс?
   Рита подёрнула плечиком:
    — Человек. Которого я должна забыть. Нелепо, но он называл меня королевой Марго. Давно, до фильма... Вы оба любите ненастоящих королев, мальчики. Или нет, он меня не любит, иначе женился бы на мне. Но ему дороже свобода. А ты, Сашенька, ну зачем влюбился в недосягаемую женщину? Какие вы глупые!
    — Она настоящая королева, — неожиданно сказал Саша и притянул Риту к себе. — И ты настоящая королева Марго. Сейчас я обращаюсь к тебе, а не к Ларисе. Не знаю твоего Макса, но я бы тебя не отпустил.
   У Риты слегка закружилась голова. Опять захотелось представить, что это руки Максима. Но нельзя. Хватит! И так она позволила себе слишком много. Вычеркнуть из памяти, выдернуть из сердца, растоптать!
    — Уходи скорее. Курьеры не задерживаются надолго.
   Саша нежно погладил её по плечу:
    — Не волнуйся. Консьержка знает, что у меня три заказа в вашем подъезде. И все из ресторана. Представь, я хорошо подготовился. Завёл друзей среди твоих соседей.
    — Когда? — удивилась Рита.
    — Когда узнал, чьё тело станет твоим на время. Прости. Простишь?
   Рита рассеянно кивнула. На что обижаться? Сама же рассказала. И сама позволила Саше воспользоваться чужим телом. Потому что так же использовала его. Чем она лучше? Девушка грустно вздохнула.
    — Я буду бороться, — спокойно произнёс он. — И ты будешь. Я тебя знаю, королева Марго.
   Она вздрогнула. Его слова обожгли. Расслабилась на несколько минут, забыла, кто она.
    — Я не бегаю за мужчинами, — резко сказала Рита, отстраняясь.
    — Тебе и не придётся, — уверенные руки снова привлекли её. — Он сам прибежит. Оставайся собой. В любом теле. И увидишь, я тебе обещаю.
   От этих слов почему-то потеплело, и Рита прижалась к Саше, зная, что страсть уже прошла и не вернётся.
   
   *
   Прошёл месяц добровольного заточения. Рита не выкидывала больше номеров, не позволяла себе больше ничего лишнего, примерно выполняла свою работу. Маски, маникюр, диета. И что на неё тогда нашло, с Сашей? Рискнула всем: репутацией, гонораром, могла запросто и из агентства вылететь. Хорошо, всё обошлось.
   Рита поправила повязку на волосах и подошла к тренажеру. Что ж, барыня изволили сохранить фигуру. А Ритуля не против, ей нравились такие пробежки. По улице бегалось лучше, но издержки профессии, федоркины задворки! Ладно, Лара заплатила, пусть получит своё тело в форме.
   Но сделав несколько шагов и перейдя на лёгкий бег, Рита вдруг почувствовала тошноту. Остановившись, она слезла с тренажера и села на стул. Что она такое съела? Все продукты свежие, свежее не бывает. Да в жизни она не питалась такой здоровой пищей. А тошнота снова подкатывает к горлу.
   «Не может быть! — с ужасом подумала Рита, отгоняя догадку. — Нет, нет, нет!»
   Она встала и быстро добежала до комнаты, где хранила аптечку. Тест. Сейчас выяснится, что догадка неверна, ничего такого не может быть...
   Через пять минут Рита плакала, уткнувшись в подушку. Тело Ларисы плакало, от слёз появляются морщины, но Рите уже было всё равно. Беременна! Это приговор. От нелюбимого мужчины, в чужом теле... что может быть хуже?
   Но Рита не была бы собой, если бы позволила слезам заглушить голос разума.
   «Думай, девочка, думай, королева Марго», — прозвучало у неё в голове. — «Назвалась королевой — действуй. Королевы не плачут. Они казнят и милуют. Ищи выход».
   А какой выход? Первое, что пришло на ум — позвонить Саше. Он теперь редко звонил, но расстались они очень тепло. Но главное, он отец ребёнка. И должен об этом узнать.
    — Саша.
    — Да, Марго!
    — Ты сядь или лучше ляг. Знаешь, что мы натворили?
    — Если ты о наших отношениях, то...
    — Да нет у нас никаких отношений! Прости, я не хотела кричать. Ты стал мне близким человеком, Саша. Но не настолько близким, как...
    — Я понимаю.
    — Хорошо. А сейчас приготовься. Я жду ребёнка.
   Пауза медленно перерастала в вечность. Если Саша не поддержит...
    — Ритка! Дорогая, повтори!
    — Ты что, рад? — недоверчиво спросила Рита.
    — Марго, я счастлив! Ты... то есть Лариса беременна от меня? У нас будет ребёнок? Скажи ещё раз!
   Рита просто не знала, как реагировать. Она так несчастна, а он счастлив?
    — Саш, ты хоть понимаешь, что я потеряю работу, заплачу огромный штраф и стану нищей. А твоя Лариса, скорее всего, избавится от ребёнка.
   На этот раз Саша ответил быстро и решительно:
    — Я ей не позволю. И не дам тебе потерять работу.
    — Ты волшебник, что ли? — усмехнулась Рита. — Не представляешь, какую стерву любишь. Для неё главное карьера, а таких, как ты... извини, у неё сотни. Думаешь, почему она в тридцать четыре года ещё не замужем и детей у неё нет?
    — Всё, перестань, — перебил её Саша. — Лариса просто не знает, что ждала меня. И ты не нервничай. Ничего не делай. Когда заканчивается ваш договор?
    — Через три недели.
    — Немного.
    — Саш, ты не волшебник, ты...
   Ей очень хотелось его обозвать, но что-то мешало.
    — Сиди и жди. Всё будет хорошо.
   «Да уж, — тошнота подступила с новой силой. — Лучше некуда».
   Рита отключила связь и решила себя чем-нибудь отвлечь. Думать о будущем было страшно. Она подошла к компьютеру и открыла почту. Пусто. Она знала, что ждала.
    — Ты будешь бороться, — сказал тогда Саша.
   Он ошибся. Не будет. Но кое-что сделает.
   
   *
    — Я не узнаю вас в гриме, — сказал Андрей озадаченно. — Вы решили показаться мне в полной, так сказать, готовности?
   Актриса величественно наклонила голову:
    — Я и платье подобрала. В вашей костюмерной. Это плохо?
   Это не плохо, подумал Андрей, это странно. Этак они начнут менять тела чаще, чем тряпки. Образ для Ларисы он хотя бы сам подбирал. Хотя эта неплохо смотрится в этом зале с позолотой. Вкус у неё есть, ничего не скажешь.
    — Давайте попробуем, — сказал он сухо. — Подойдите к окну. Там Варфоломеева ночь, я — король Наваррский. Спросите, обращён ли я уже в истинную веру.
   Он недоверчиво смотрел в её спину. Спустя грамотно взвешенную паузу, женщина медленно повернулась. Взглянула в упор.
    — Ну что? Это свершилось?
    — Хорошо, — согласился он. — Теперь — вы мечтаете меня отравить. Поздоровайтесь со мной.
   Актриса не стала здороваться. Но улыбнулась так, что по спине режиссёра прошёл настоящий холодок.
    — Вы можете начать работать уже сегодня? — спросил он, стараясь говорить сдержанно. — У нас все сроки горят.
   К концу недели он уже не скрывал восторга. Для Ларисы это была нелёгкая неделя. Гримёрша, которую она уговорила заменить себя на съёмочной площадке, паниковала. И, хотя ей надо было поучаствовать в двух эпизодах без слов, держалась так скованно, что Андрей поджимал губы и радовался, что пригласил Яблонскую по крайней мене на роль Екатерины. Лариса скрипела зубами. Игравший Коконнаса актёр был удивлён, что его гримирует звезда родного кинематографа — пришлось срочно сочинять для него и других историю про глупое пари. Вроде бы Лариса поспорила с Анной Карловной, что с её работой справится всякий, кому доводилось мазать кремом собственное лицо.
   Наконец Анна Карловна отправилась в отпуск, оставив вместо себя сменщицу и пообещав Ларисе мгновенно представить тело, как только Андрей вздумает снимать очередной эпизод с Маргаритой. Целовать отрезанную голову она отказалась.
   И тут Андрею донесли, что Лариса поставила в контракте собственную подпись, а не подпись Яблонской. Эксперт придрался бы к этой подделке. Андрей молчал целую минуту. Потом его голос услышали на другом конце лагеря и потом долго смаковали каждое слово.
   Лариса подождала, пока он проорётся, и спокойно произнесла:
    — Андрей Игоревич, вас обманули. Вам подсунули гораздо лучший товар.
   И удалилась.
   Назавтра съёмки продолжались как ни в чём не бывало, а любители бесплатных развлечений обошлись привычной пикировкой:
    — Лара, ты бесподобна! Когда ты улыбаешься, и в самом деле три дня не хочется есть с перепугу! И пожилое тело тебе больше подходит.
    — Я играла бы ещё лучше, Андрей Игоревич, если бы вы играли Генриха Наваррского. К сожалению, вы не актёр, даже эпизоды с вашим участием никуда не годятся. И, увы... Фильм не из тех, которые номинируют на «Оскар».
    — Я хочу снять фильм, который зрители будут смотреть снова и снова. Остальное мне не важно.
   Лариса ухмылялась.
   
   *
   Сколько бы переживаний не выпало Рите в последние дни, но письмо с ссылкой на трейлер фильма «Королева Марго» обрадовал. Небольшой видеоролик, состоящий из нескольких зрелищных фрагментов, сразу очаровал. Это не тот трейлер, который запустят в целях рекламы, это маленький подарок от режиссёра. Андрей Игоревич обещал, что если Ритино тело оправдает надежды, ей пришлют подарочное видео. В сеть его выложить нельзя, стоит блокировка, но полюбоваться можно.
   Маргарита в её теле оказалась бесподобна, всё-таки Лариса талантливая актриса, не отнять. Рита с трудом узнавала себя в великолепных залах дворца. И как ей идут все эти роскошные платья! Или это Лариса умеет их носить так, что Рита видит ту самую королеву Марго на экране? Не важно. Важно другое. Вот она — настоящая королева!
   Быстро пересмотрев, она отправила ролик Максу.
    — Если прощаться, то красиво, — сказала Рита его фотографии. — Запомни меня такой.
   Что она чувствовала? Удовлетворение? Злорадство? Грусть? Всё вместе и ещё что-то щемящее, как скулёж выброшенного под дождь щенка. Нет, она не позволит себе это чувствовать! Рита выпрямила спину. У неё другие проблемы, поважнее. Фильм почти снят, завтра заканчивается договор с Ларисой. Выхода нет, пора прощаться с работой. На штраф уйдут последние деньги, но Рита готова. Готова начать всё с нуля. И никто ей не помешает. Но как же хочется спать. Это ребёнок... Её? Ларисин? Их общий...
   Она не заметила, как прошло два часа. Её разбудил звонок в дверь. Нехотя поднявшись, Рита добрела до домофона и посмотрела на экран. Сон как рукой сняло. Макс! Что он здесь делает? Зачем пришёл? Ничего не понимая спросонья, Рита кинулась в ванну, брызнула в лицо холодной водой. Наскоро вытерлась и зачем-то подкрасила губы. Мысли лихорадочно скакали.
   «Мне приснилось, что мы расстались. Нет же, мы расстались наяву. Зачем ты пришёл, Максим? Ролик. Ты увидел его. И что? Я всё равно ушла от тебя».
   Она добежала до двери и нажала кнопку. Оглянувшись, увидела в зеркале чужое красивое лицо, пока ещё стройную фигуру в джинсах и в черной кофте и... передумала.
    — Уходи, — сказала Рита.
    — Впусти меня, — слишком знакомый голос.
    — Нет. Уходи.
   Рита отключила связь и медленно вернулась в комнату. Слёзы не вернулись.
   
   *
   На следующий день к Рите никто не приехал. И ещё через день тоже. Недоумевая, в чём дело, Рита перечитала договор. Да, вот он, вчерашний день, отмеченный, как завершающий. Вчера должен был состояться возврат тел первоначальным владелицам. А тело ей не вернули. Это значит... это значит, что Лара тоже нарушила правила. Рита чуть не завизжала от радости, когда поняла, как ей повезло. Теперь Лариса сто раз подумает, прежде чем подать в суд на Марго. Встречный иск и скандал знаменитой актрисе точно не нужны.
    — Лара, я почти люблю тебя, — пропела Рита, переполненная благодарностью к талантливой клиентке. И тут же испугалась. — А с тобой, то есть, со мной ничего не случилось? Ты жива?
   Быстро набрав номер Лариного агента, Марго услышала:
    — Не беспокойтесь, госпожа Алова. Моя клиентка, госпожа Лариса Сотникова жива и здорова. К тому же вы лично расторгли договор. У вас есть претензии? Я немедленно свяжусь с госпожой Сотниковой и уточню детали.
    — Подождите, — опомнилась Рита. — Не отвлекайте актрису Сотникову по таким пустякам. Не звоните ей, у меня нет претензий, я интересуюсь фильмом.
   Агент с облегчением вздохнул. А Рита осторожно поинтересовалась:
    — Я забыла. Не подскажите, какого числа мы расторгли договор? — она едва не спросила: зачем я это сделала, но прикусила язычок.
    — Девятого числа этого месяца, — невозмутимо ответил молодой человек.
   «Так давно!»
    — Спасибо.
   «Ну и стерва же ты, Лара! Готовься к встрече, мамочка».
   
   *
   Не задумываясь, Рита поехала на съёмки фильма. На площадку её пропустили без проблем, стоило ей сказать, что она и есть Сотникова. Сразу стало понятно, что с Ларисой никто связываться не хочет, даже охрана.
   И меньше всего ожидала увидеть «себя» в гримёрной. То, что снимают уже не её тело, Лара играет Екатерину Медичи, она знала. Но что её тело теперь принадлежит гримёрше — оказалось сюрпризом. Охранник сейчас опомнится, позвонит актрисе и поинтересуется, что происходит. И Рита сразу перешла в наступление. План тоже возник моментально:
    — Значит вот оно где, моё тело. А вы кто?
    — Анна Карловна я, — пролепетала гримёрша.
    — Медичи? — догадалась Марго.
   Гримёрша кивнула.
    — И вы в курсе, что нарушили закон, расторгнув со мной договор и не заключив новый? Вы по праву владеете моим телом?
    — Я... я не знаю, — бедная Анна Карловна побелела, как простынь.
    — Нет. Вы его украли. И ответите по закону. Штрафом не отделаетесь, не надейтесь.
   Ритино тело покачнулось и закатило глаза.
   «Хватит. Доведу себя до инфаркта» — решила она и, снизив голос, произнесла:
    — У вас, Анна Карловна, две дороги. Одна в тюрьму, другая в телообменник. Возвращаете мне моё тело, получаете тело Ларисы, и я забываю об этом неприятном инциденте. Но решайте немедленно, у меня срочный заказ.
   Марго дала гримёрше ещё две минуты на охи и ахи, потом постучала ноготочками по столу:
    — Что решили, уважаемая?
    — Я... я согласна. А как же Лариса?
   Марго рассмеялась:
    — Да вернёте ей тело после фильма, в чём дело? А сейчас немедленно в машину. У меня время — деньги. Прошу за мной.
   «Хорошо, что я эти деньги взяла, — подумала Марго. — До агентства хватит. А что я там навру? Федоркины задворки! Ладно, по дороге придумаю».
   В голову всю дорогу лезли сложные комбинации, но когда машина остановилась возле агентства, Рита улыбнулась: «Всё гениальное просто!»
    — Я Маргарита Алова, — представилась она, не подозревая, что не так давно агент уже слышал эти слова. — Сегодня мы хотим заказать повторное воплощение. Тела Ларисы Сотниковой и Анны...
    — Борисовой, — подсказала гримёрша.
    — И Анны Борисовой, — повторила Рита. — Сколько это будет стоить?
    — Минуточку, — агент радужно улыбнулся. — Я уже имел удовольствие сообщить вам, что вторичная процедура почти бесплатна. Вот, посмотрите, — он повернул к ней монитор, на котором обозначилась сумма.
   У Риты отлегло от сердца.
    — Хорошо. Я заплачу сейчас же. Но мне... нам нужно сделать всё быстро.
    — Снова срочный заказ? — понимающе кивнул агент.
    — А? Да. Очень срочный.
    — Жаль, что вы не всегда обращаетесь к нам, госпожа Алова, — слегка печально произнёс агент. — Понимаю, раз вы в теле госпожи Сотниковой, это она отвезла вас в другое агентство. Но сравните расценки! У нас самые низкие цены.
    — Богема есть богема, — как можно беспечнее махнула рукой Рита и заверила. — Лично я буду обращаться только к вам.
   Улыбка агента стала ещё шире. И Рита решилась:
    — Мы работаем с вами вместе уже пять лет, могу я попросить вас об одолжении?
    — Разумеется.
    — Избавьте меня на этот раз от медицинского осмотра. Мой новый заказ не терпит ни минуты отсрочки!
   Мужчина хотел возразить, но взглянув на Риту, подвинул ей бумаги.
    — Подпишите. Но прежде кодовая фраза, госпожа Алова.
   Марго откровенно расхохоталась:
    — Федоркины задворки!
    — Совершенно верно. Подписывайте. И вы, госпожа Борисова.
   «Я-то подпишу», — подумала Рита. — «А откуда ты, Ларочка, узнала мою фразу?»
   
    *
   Тело было — как разношенные тапочки или уютный мягкий халат. И всё-таки — чужим. Вот что бывает с теми, кто предаёт собственное тело. Отдаёт чужому человеку и не вспоминает вовремя! И винить некого. Дух авантюризма завёл её слишком далеко.
   Ничего, говорила себе Лариса, стоя с голым животом перед зеркалом. Вот и тошнота прошла, и скоро можно будет забыть об этом. Хорошая клиника, безболезненная операция. Легче, чем зуб выдрать, потому что под наркозом. Зато эта дрянь останется безнаказанной. Только потому, что Лариса побоялась суда! Лариса ходила по комнате, забыв одеться. Снова остановилась перед зеркалом. Разве это она? Что с ней случилось, если она готова простить соперницу?
   Она подняла брошенную на диван блузку.
   Через полчаса актриса ворвалась в чужую квартиру, толкнув незапертую дверь.
   «Вот как, впускаешь меня без вопросов? Ну сейчас я доберусь до твоего личика! И волос, уж извини, если плохо за ними ухаживала!»
   Девушка, которую Лариса привыкла видеть в зеркале, остановилась в дверном проёме. Она смотрела без вызова, со спокойным вопросом.
    — Что? — спросила она. И Лариса вдруг замерла, как её отражение — они ведь, в самом деле, стали похожи...
    — Я хотела узнать, кто отец ребёнка, — спросила она неожиданно для себя.
   И тогда, деликатно отодвинув Риту, в дверь протиснулся брюнет с показавшимся знакомым лицом. Он смотрел на Ларису спокойно и грустно.
    — Это я, — сказал он.
    — Твой любовник? — с вызовом спросила Лариса у Риты, стараясь не встретиться взглядом с парнем.
    — Нет, — легко ответила Рита. — Твой. Во всех смыслах. Твой Саша.
    — Ещё не хватало, — начала Лариса и осеклась. Мой?! Саша? Красивый парень. А смотрит как...
   Парень подошёл ближе и вдруг опустился перед ней на одно колено:
    — Я люблю вас, Лариса.
   Любит. И что ей с этим делать? Для начала не прятать взгляд. И не искать причины убрать его руку с живота.
   «Надо же. Я только что познакомила родителей ребёнка», — про себя улыбнулась Рита.
    — Претендую на роль крёстной, — добавила она вслух, тоже прижав ладонь к животу Ларисы.
    — Претендую на роль мужа, — ласково произнёс Саша.
   «Решается твоя судьба», — в смятении Лариса тоже мягко коснулась живота. И впервые за долгую жизнь она ответила, не играя:
    — Претендую на роль мамы, жены и... подруги. Новые для меня роли: никогда не дружила, не рожала и не выходила замуж. Думаете, справлюсь?
    — Не сомневайся, — Саша поднялся и обнял Ларису. — Я помогу, — добавил он шепотом.
    — Ребята, если родится девочка, назовите её в честь меня, — неожиданно попросила Рита.
    — Ещё одна королева Марго? — в один голос спросили оба и рассмеялись.
   
   *
   «Похоже, всё это кино затевалось ради тебя, малышка».
   
   

Миссис

   Завскладом исторического музея уездного городка Иван Иванович Иванов пил чай и маялся. Музей был главной городской достопримечательностью. Поначалу он считался краеведческим, а экспонаты представляли собой типовой набор из тряпья, бивней мамонта и чучела утки-кряквы.

   Вдруг государство озаботилось культурой малых городов, перепало и нашему: из столичных музеев, ломившихся от экспонатов, привезли целый фургон предметов быта старинных обитателей разных заграничных дворцов, а музей на радостях был переименован в исторический. Пару раз появились досужие репортёры, местные жители промелькнули в телевизоре, и музей загремел на всю округу. От туристов не стало отбоя, а ещё окрестные свадьбы норовили устроить фотосессию в исторических костюмах. Городское начальство чуть не плясало: каждое поступление привлекало новые толпы туристов, и в бюджете начала шевелиться копейка.

   Большое дело свалилось внезапно: позвонили из столицы и сообщили, что в городке будут снимать российско-британский фильм. Под это дело следовало обустроить декорации, а работникам музея разучить исторические роли. Лишние экспонаты вынесли на склад, а в одном зале даже ремонт затеяли. Съёмочная группа англичан ожидалась со дня на день, но время шло, а терпение уменьшалось. Наступил вечер пятницы, завскладом сидел у себя в каморке и чаёвничал.

   — Отдыхать изволишь, твоё сиятельство? — из входной двери высунулся грузчик Пётр, однофамилец завсклада.

   — Ну? — завскладу полагалась роль графа Спенсера, которой он стеснялся.

   — Горшки принимай, граф! — сказал Пётр, втаскивая в дверь склада огромный ящик. — Ещё два таких.

   — Что там опять? — Иван отставил чай в сторону.

   — Статуи из коллекции Жорика второго, Кенсингт... короче, буржуйский дворец какой-то, восемнадцатый век, — кряхтя, ответил грузчик, занося второй ящик. Потом он принёс третий и, не удержав, уронил.

   — Полегче! — не выдержал завскладом. — Не дрова!

   Иван открыл первый ящик, развернул пергаментную упаковку. В ящике лежала обычная гипсовая статуя, каких в парках десятки. «Издеваются! — подумал завскладом. — В следующий раз кости с мясокомбината привезут, скажут, что от динозавра». Кинув сверху пергамент, он закрыл ящик. Открыл второй, пощупал — то же самое, закрыл. Открыл третий, убедился, что уроненная статуя цела, причём, в точности похожа на первую. Поставив на бумаге фамильную закорючку и черканув фломастером номера на коробках, завскладом допил чай, глянул на ящики, сплюнул и побрёл домой.

   

***

   Рано утром в субботу Иван добрался до музея. Ноги сами несли его обратно в объятия дивана и жены, но где-то в глубине души грыз беспокойный червячок: а вдруг приедут именно сегодня, в самый неподходящий момент? А у него ни роли толком, ни понятия. Червяк победил, и Иван, покачиваясь, открыл дверь склада. На скрип двери прибежал грузчик:

   — Утра доброго, Иваныч! Я к тебе с приветом.

   — И ты здесь? Пива принёс? — спросил Иван, очень надеясь на положительный ответ.

   — Известие от её величества принёс!

   Заведующая Агриппина Михайловна должна была сыграть королеву Анну. Ничего королевского, кроме огромной комплекции, у «Анны» не было, но кому же изображать королеву, как не единственной даме в музее? А вот король ожидался из самой Великобритании.

   — Она сказала, что группа уже в Москве, — затараторил Пётр. — Сейчас им культурную программу устроят по кабакам, а потом сюда. Михална говорит, надо статуи в трёх пустых залах расставить, а как англичане приедут, туда декораций напихаем.

   Иван сдёрнул пергамент с первой статуи, ухватил её и попытался поднять. Куча пыли посыпалась на стоящего рядом грузчика.

   — Словно триста лет тут провалялась! — сказал Пётр, отплёвываясь.

   Вторая статуя, точная копия первой, лежала под таким же слоем пыли и едва заметно ухмылялась. Иван открыл третий ящик. Там было пусто.

   — Петь?

   — А? О... — Пётр не нашёлся, что ответить.

   — Я ж вчера при тебе проверял, — растерялся завскладом. — Видел же: три бабы. Одинаковые...

   — Ты же не всех смотрел, одну только щупал, — быстро сказал грузчик, отводя от себя беду.

   — Щупал вторую, а пропала третья, — пробормотал Иван.

   — Какая разница? — сказал Пётр. — Что она, сама встала и ушла что ли?

   Ивановы безумно посмотрели друг на друга.

   — Да ну, — сказал завскладом. — Даже, если тут кто живой лежал, куда он уйдёт из закрытой комнаты? Спёр кто-то. Только переть некому и незачем: замки на месте, следов нет.

   — Пойдём, Ваську сторожа спросим? — предложил грузчик.

   — Васька, небось, всю ночь продрых, разве что псина из будки чего увидела, — Иван растерялся.

   Дверь рывком распахнулась.

   — Здравствуйте, ваше величество! — самым сладким голосом произнёс завскладом.

   Её величество плотным слоем крема замазала синеву под глазами, вечер пятницы в городке у многих был одинаковым. Заведующая сразу перешла к делу:

   — Ну-ка, покажите вчерашние экземпляры, у нас, оказывается, фантастика сниматься будет, как статуи пропадают.

   После паузы она добавила ошалевшим Ивановым:

   — Полтергейст и ещё непотребщина какая-то.

   — Э-э-э, Агриппина Михална, у нас... — начал Иван.

   — Был праздник, я носом чую, — оборвала заведующая. — На это мне плевать, сегодня выходной у нормальных людей. До понедельника сюда не приедут, а то и до вторника. Где они?

   — У нас уже... Нас ограбили, похитили экспонат прямо из ящика, — сказал Иван, опустив взгляд. — Да и не пили мы вчера.

   Агриппина полминуты стояла молча, пытаясь понять: заглаживают ли Ивановы неведомую вину, уводя разговор в сторону, или, действительно, что-то случилось. Из всех вариантов своего тона она выбрала начальственный и грозно произнесла:

   — Ваську спрашивали?

   — Нет, — понуро ответил завскладом и продолжил: — А толку? Было бы чего, он бы сам пришёл, доложился.

   — Ну, кладовщик! — в сердцах сказала Агриппина. — Понабрали графьёв на мою голову! Замок закрывали? Их точно было три штуки? Пётр, ты куда смотрел? Ладно, один пьянь, но оба-то!

   — Ваше величество, — начал Иван.

   — Хватит паясничать, — оборвала Михална.

   — У нас роли же толком не прописаны, — сказал завскладом. — Должны же были статую спереть, вы сами сказали? Вот, скажем, уже и спёрли. Полтер... этот!

   — Вань, — простонала Агриппина, — англичане приедут снимать английский фильм с английскими статуями. Ты думаешь, все вокруг дураки, не догадаются?

   — А если все такие умные, — раздражённо сказал Иван, — пойду в парк и украду с фонтана три болванки. Скажу, что ничего не знаем, что привезли, то мы и поставили.

   — Ладно, шутники, — ответила Агриппина, — как закончите, пустые ящики не трогайте, пыль тут и грязь не разгребайте, на столе приберитесь только. Я к полицейскому пошла.

   Заметив, что Ивановы вздрогнули, Михална добавила с ухмылкой:

   — Сосед у меня в полиции работает, расслабьтесь!

***

   Огромный усатый полицейский Сан Саныч, сам под стать Михалне, заканчивал дежурство в участке, в этом плане Агриппине повезло, не пришлось его искать.

   Выслушав рассказ заведующей о непутёвых сотрудниках, он устало произнёс:

   — Дам я, Михална, тебе человека для английских поисков, у нас с англичанами как раз дружба намечается в масштабах города.

   — Я уже заметила, — уныло сказала Агриппина. — Кино снимать приедут, ждём, не дождёмся.

   — Ещё и кино? — вытаращил глаза сосед. — В нашей дыре? Ну, фантастика! — он покрутил пальцем у виска, но, глянув на Михалну, переспросил:

   — Серьёзно что ли?

   — Ещё как, — ответила Михална и продолжила: — С английской королевой говоришь, между прочим!

   — Обалдеть, — проронил полицейский и ехидно спросил. — Ты править-то умеешь?

   — А чего там уметь? — произнесла Агриппина. — Надеваю я корону...

   — Ну? — продолжил издеваться сосед.

   — Сажусь я на трон.

   — И?

   — Да ну тебя, взял и всё испортил! — расстроилась Михална.

   — А к нам на практику гостья оттуда пожаловала, — сообщил Сан Саныч. — Пусть ваше дело и раскроет, у неё фамилия говорящая.

   — Мисс Марпл?

   — Шутить изволишь, величество! — ухмыльнулся Сан Саныч. — Она Холмс. Просто Холмс.

   — Шерлок? — скептически заметила заведующая.

   — Ребекка. Не родственница и даже не совсем однофамилица: читаются одинаково, пишутся по-разному. Кстати, известный у себя в городе специалист по подобным делам. Вы уж там её примите с почестями, плакат повесьте, вроде «Добро пожаловать, госпожа Холмс», она это любит.

   — По-русски хоть говорит? — спросила Агриппина.

   — Конечно, вряд ли твои «придворные» по-другому умеют, — ответил полицейский. — Но плакатик лучше по-ихнему напишите, «Велкам» и так далее, уважьте даму. Она не сильно в возрасте, любит всякие штучки.

   — А кормить-поить её чем? Овсянкой что ли? — Михална перебирала в памяти все истории и анекдоты про англичан.

   — От нашего обеда не отказывалась, — развёл руками Сан Саныч, — угостите маленько, сам спасибо скажу. Да, вспомнил! — вскочил он и продолжил: — Скотч приготовьте.

   — Скотч? — удивилась заведующая. — Коробки клеить?

   — Михална! — полицейский укоризненно посмотрел. — Ну, виски шотландский, подешевле, попроще, но чтоб был, на стол поставить. Госпожа Холмс очень любит выпить, но не любит в этом признаваться.

   

***

   У завсклада зазвонил мобильник.

   — Алло! — изображая бодрость, ответил он. — Агриппина, доброе утро, что, приедет полиция?

   — Приедет, — отрывисто ответила заведующая. — Только не полиция, а сыщик известной фамилии из Англии, специально для нас. Нужно накрыть стол и повесить плакат: «Добро пожаловать, в смысле, велкам, госпожа Холмс». Велено строжайше по-английски написать. Если сам не знаешь, как — жену спроси, она у тебя в школе работает. Пусть по буквам тебе продиктует. Госпожа не старая, любит сюрпризы.

   — Михална, а вы? — Иван понял, что выходной отменяется.

   — Я в магазин зайду, надо банкет сообразить, — устало ответила Михална. — Скотч надо купить, только не спрашивай, зачем.

   Иван позвонил жене и выяснил, что «Добро пожаловать», в смысле «велкам», будет для молодой англичанки: «Welcome, miss Holms». Ну, как-то так. Плакат решили не рисовать, а напечатать буквы на принтере и собрать из них, чтобы покрупнее и наверняка.

   — Слушай, коллега, есть к тебе предложение, — сказал Пётр, почёсывая подбородок.

   — Возражений нет! — тут же согласился завскладом.

   Грузчик убежал в магазин. Через минуту вошла заведующая с тремя огромными сумками.

   — Агриппина Михайловна, давайте помогу разгрузить? — сказал Иван с нескрываемой радостью. — А зачем так много? Вроде говорили, одна англичанка будет?

   — Домой я еды набрала, чтоб два раза не ездить, — грозно произнесла заведующая. — Плакат, кстати, кто лепил?

   — Я, то есть, мы оба. А что не так?

   — «Мисс» не так. Мисс — это девчонка незамужняя, — со знанием дела заметила Михална. — А к нам сыщик приедет уж явно не шестнадцати лет, чуешь?

   — Хорошо, что не рисовали, — буркнул Иванов. — Допечатать буквы и переклеить?

   — Давай, печатай, разберёшься хоть? Что-то я устала, — сказала Агриппина, поставив сумки и плюхнувшись на стул. — Где наш грузчик?

   — В магазин побежал за продуктами для банкета.

   Агриппина Михайловна громко, в красках, размахивая руками, объяснила завскладу, что выпивать на рабочем месте аморально и стыдно. Когда она закончила, заикающийся Иванов пошёл к принтеру за недостающими буквами.

   В дверь вошёл грузчик с пакетом. Увидев заведующую, которая ещё не пришла в себя после красочной лекции, испугался, выложил на стол селёдку, банку огурцов, полбуханки хлеба, банку с помидорами.

   — Ну, давай уж, самое главное вынимай, — произнесла Михална зловещим голосом.

   — Агриппина Михайловна, это всё, — растерянно произнёс Пётр.

   Михална ухватила пакет, нащупала в нём на дне «самое главное».

   — По башке бы дала! Ставь на стол, ладно уж. Кстати, англичанка эту вашу гадость не пьёт, я ей королевский презент купила.

   Заведующая с гордостью вынула из сумки блестящую бутылку «Скоттиш колли». Лицо грузчика озарилось предвкушением приличной выпивки.

   — Агриппина Михайловна, кстати, вы же про англичанку говорили? — спросил Пётр. — Я смотрю, наш граф плакат переклеивает. Поменялось всё, мужик приедет?

   — Какой мужик? — заведующая замерла с бутылкой в руке.

   — Говорит, вы ему приказали срочно буквы допечатать, что будет сыщик, а совсем даже не мисс.

   Агриппина сорвалась с места и выскочила за дверь. Над входом красовалась надпись: «Welcome, mister Holms».

   — Иванов, убийца, ты что натворил? — Михална схватилась за голову.

   — Ваше величество, вы же сами сказали, что приедет сыщик, — оправдывался завскладом, глядя на неё со стула сверху вниз. — Вот я и допечатал три буквы.

   — Я же тебе русским языком сказала: «Го-спо-жа»! — произнесла заведующая, отрешённо глядя на Иванова, словно на столб. — Это не мужик, а женщина. Три буквы он допечатал! На которые ходят такие, как ты.

   — К-как же надо было?

   — «Миссис», дурья твоя голова! Мис-сис! — отчеканила Михална. — Замужняя женщина! Я и сама уже узнала, пока тебя дождёшься...

   Надпись привели в нужный вид, после чего все трое собрались у стола напротив статуи. Было видно, что вспылившая заведующая на самом деле не злится и даже находит в происходящем странное веселье.

   — Давайте позавтракаем, — совсем смягчилась она и достала несколько головок чеснока. — Вот это, Пётр, над дверью повесь.

   — Зачем? — удивился грузчик.

   — Чертовщину отгонять, — ответила Михална. — На всякий случай.

   

***

   Вдалеке грохнула входная дверь. Пётр уронил с вилки огурец и посмотрел на Агриппину. Та промолчала.

   В зал вошёл полицейский, а с ним пожилая леди в огромной шляпе. В правой руке у вошедшей был сложенный зонт, который она тут же поставила в угол. Левой она придерживала дымящуюся курительную трубку. Облик гостьи напоминал гусеницу из мультфильма «Алиса в стране чудес». Всё понявший завскладом вскочил со стула и радостно провозгласил:

   — Добро пожаловать, дорогая синьора! Мы вас ждём, видите, даже скотч приготовили.

   Дама вынула трубку изо рта, выдохнула и произнесла с достоинством:

   — Миссис.

   — Разрешите представить вам миссис Ребекка Холмс, — подал голос полицейский. — Агриппина, Ребекка будет расследовать дело об ужасной пропаже статуи. Кстати, почему «пропаже»? Вот же она стоит, — он указал на гипсовую женщину на постаменте.

   — Это не та, я тебе потом объясню. Садись с нами, Саныч, и я надеюсь, что ты не за рулём. — Агриппина попыталась быть радушной хозяйкой.

   — Употребление алкоголя в рабочее время... — громко и с сильным лондонским акцентом продекламировала гостья. — Впрочем, отвыкла я от российского гостеприимства.

   — Не волнуйтесь, миссис Холмс, — мягко сказала заведующая. Иногда для пользы дела это даже нужно, особенно в России.

   — Для Вас, Агриппина, я просто Бекки. И покажите, пожалуйста, где у вас здесь туалет? Мало того, что меня сюда привезли в этом сундуке на колёсах, так этот безумец за рулём всё время гнал по встречной полосе. Причём, все, ВСЕ машины на дороге всё время носились по встречной, лишь иногда занимая свои полосы.

   Агриппина повела англичанку показать удобства, а Иван произнёс:

   — Я понял, у нас сегодня вечер старых английских анекдотов.

   Пётр и Александр криво улыбнулись, показав, что оценили затрапезную хохму. Завскладом откупорил бутылку скотча и придвинул три рюмки.

   — Сан Саныч, если не ошибаюсь? — произнёс Иван. — Будем знакомы. Надеюсь, они с Агриппиной найдут общий язык, — продолжил он, кивнув на дверь. — А то тут сюжет кино наяву получается.

   — Давайте за дам, — полицейский взял рюмку. Мужчины чокнулись, залпом выпили, Пётр поморщился и брезгливо откусил солёный огурец:

   — Это и есть хвалёный скотч? Ну и дрянь за такие деньги! — сказал он, передёрнувшись. — Это ж настойка самогонки на гнилых шпалах. Как англичанка это пьёт?

   — Дама суровая, — вставил полицейский. — Она, вон, и курит прямо в помещении, не стесняется. Ладно, пусть ваше дело разрулит. У нас и без вас есть, за что огребать. С кражами перебор, с раскрываемостью беда, словно в городе инопланетяне хозяйничают.

   — У нас тут полтергейст! — объяснил грузчик тоном ребёнка, объясняющего взрослому устройство песочницы.

   

***

   Агриппина, не спеша, вошла в дверь, под руку держа Ребекку.

   — Ну вот, как я и говорила, — осуждающе заметила миссис Холмс. — А скотч вы из рюмок, как водку? Я надеюсь, этот напиток вы огурцами не закусывали?

   Грузчик поперхнулся, а она продолжала:

   — Уважаемый! Агриппина, представьте уже, наконец, джентльменов. Запомните: скотч пьют из широких бокалов в форме тюльпана, чтобы всем сердцем вдохнуть этот божественный аромат.

   — Иван Иванов, хранитель наших исторических ценностей, — Агриппина показала рукой на завсклада. — А это Пётр Иванов, наш грузчик. С Александром Петровым, я думаю, Вы знакомы.

   — Иванов, Петров, опять Иванов. Велика Россия, а многообразием фамилий не блещет, — с лёгким намёком на неделикатность произнесла англичанка. — Сидорова нет у вас случайно?

   — Почти. Сидоренко есть, собственно, это я, — смутилась Агриппина. — А у вас обширные познания по жизни в России!

   — У меня далёкие предки из России, и я часто общаюсь с русскими у себя в Лондоне. Насмотрелась, наслушалась и нахлебалась, разумеется! — Ребекка изобразила намёк на улыбку. Ивановы облегчённо вздохнули.

   Заведующая вышла и через пару минут вернулась с двумя гранёными стаканами.

   — Вот, Бекки, хоть не в форме тюльпана, но очень приличные бокалы. — Она налила в каждый граммов по пятьдесят и показала стаканом на люстру, — смотрите, как играет! Янтарь, чистый янтарь! Мы с вами из бокалов, а джентльмены (она бросила ненавидящий взгляд на завсклада) из рюмок, раз уже начали.

   Завтрак, перешедший в обед, затянулся. Полицейского разморило, для всех он уже стал Саня, а Ребекка перешла с Агриппиной на «ты». Скотч закончился, в ход пошла принесённая грузчиком бутылка водки, вскоре иссякла и она.

   — Ну вот, — сказала Ребекка. — Я набрала свою норму, могу и делами заняться.

   — Бекки, ты серьёзно? — спросила Агриппина, качаясь на стуле. — Может, отдохнёшь с дороги? У нас есть английский диван XIX века, можешь расположиться.

   — Не стоит, дорогая Михална, дело не терпит промедления. Я пылаю горячим энтузиазмом, и прямо сейчас хочу увидеть то, что осталось от статуй.

   — О, я забыл! — полицейский вскочил со стула. — Я ж водителя не отпустил, он, бедолага, так в машине и сидит. Ну, хоть польза будет, домой меня отвезёт. Прощаюсь, дамы и господа, а ему бутерброд соберу? — он взял несколько кусков хлеба, накидал на них колбасы, огурцов, салата.

   Ребекке рассказали всю историю и показали статуи и ящики. Она попросила время подумать и стала что-то писать и чертить. Минут через двадцать Ребекка сказала:

   — Пока всё сходится, господа. Вы, Иван, не проверяли вторую статую, и пропала именно вторая.

   — П-позвольте, — завскладом начал заикаться. — Пропала третья, вы же видели ящики.

   — Иван, вы, когда груз принимаете, номера на ящиках сами пишете? А по какому принципу? — спросила Ребекка.

   — Сам пишу фломастером, — оправдывался Иванов. — И в журнал заношу, а пишу без принципа, просто по порядку.

   — Вот, — твёрдо сказала миссис Холмс. — Номера на ящиках, где остались статуи, не подряд, а через один. Значит, не только статуя из второго ящика пропала, но и кто-то второй и третий ящики местами поменял.

   — Ничего себе! — подала голос Михална. — Интересно, а зачем?

   — И мне интересно, — заметила англичанка. — Более того, это только технические нестыковки. Куда хуже нестыковки исторические. Георг второй, конечно, жил в Кенсингтонском дворце, но коллекции статуй у него не было. Статуя во дворце одна, и то не в самом дворце, а в саду на берегу озера — статуя Питера Пэна. Воздвигли её в 1912 году, что сами понимаете, совсем не восемнадцатый век, и никто её из сада не крал. Пётр, Вы лично читали документы на груз?

   — Читал, — ответил грузчик. — Статуи из дворца, три штуки, подробностей не помню.

   — Э-э, Бекки, — вмешалась Агриппина. — Культурной частью заведую я. Мы с Кенсингтонским музеем вправду тесно сотрудничаем. Нам вначале московский музей их экспонаты давал, а потом они напрямую стали присылать. У нас тут киносъёмка намечается, ждём твоих земляков, я королеву буду играть, — заведующая гордо приосанилась и продолжила: — А музейными тонкостями и историк не всякий владеет.

   — Моя работа такая, тонкостями владеть, — сказала Бекки. — Вы, кстати, не против, если я закурю?

   — Не против, — сказал Иван, Агриппина поморщилась, а завскладом продолжил: — Главное, на скрипке не играйте, вот эти звуки я точно не перенесу.

   — Я? На скрипке? — удивилась гостья.

   — Однофамилец ваш Шерлок Холмс, очень любил играть на скрипке. Трубку он тоже курил.

   — Тогда, милочка, давай лучше мы с тобой прогуляемся? — Ребекка повернулась к заведующей. — Оставим джентльменам стол.

   Они с Агриппиной поднялись, Ребекка взяла зонтик, и дамы вышли. Ивановы остались вдвоём.

   — Стол они оставили, — проворчал Пётр. — Вылакали всё и ушли, огурцы что ли оставили грызть?

   — Что-то мне обстановка перестала нравиться, — произнёс Иван.

   — И я не пойму ничего, — ответил грузчик раздражённо. — Чертовщина какая-то творится!

   — Зачем она историю вспомнила, а? — хмуро произнёс завскладом. — «Из дворца», понимаешь! Много ли у нас экспонатов настоящих? Привозят битые горшки, пойди, проверь, кто из них ел, а кто в них на горшок ходил!

   — Погоди, — оборвал его грузчик. — Нас пока даже не арестовали, так, приехала какая-то мадам из Англии. Подумаешь, фамилия у неё! Мы с тобой в случае чего можем заболеть на недельку, имеем право.

   Хлопнула дверь. Ребекка с Агриппиной вошли в зал, у заведующей было странное выражение на раскрасневшемся лице, то ли от алкоголя, то ли от услышанного.

   Ребекка произнесла:

   — Всё в порядке, господа, вы можете идти домой, а завтра нас снова ждёт небольшой банкет, я приглашу господина Петрова, — завскладом вздрогнул. — Нет, нет! Вас никто не собирается обвинять, просто мне не хватает некоторых деталей происшедшего.

   — Я же всё рассказал, — сказал Иван, начиная волноваться.

   — Всё, да не совсем, — возразила Ребекка. — Пётр, вы уронили третью статую?

   — Да, уронил, но она целая! — затараторил грузчик. — Иван проверил сам вчера, а сегодня на постамент ставили, пыль протирали — целая она.

   — Больше ничего не заметили?

   Ивановы промолчали.

   — Ну ладно, я ж говорю, завтра продолжим, — нейтральным голосом сказала миссис Холмс. — Кстати, не мешало бы пригласить ещё вашего Василия.

   — Собаку тоже пригласить? — съязвил завскладом.

   — Ценю английский юмор, — усмехнулась Ребекка. — Собаку не надо: она, даже если знает что-то, нам не скажет.

   — Капитан Очевидность, — произнёс Иван тихонько. Заведующая заткнула его одним взглядом.

   Ивановы собрали мусор в мешок.

   — Оставьте, господа, мы уберём, — сказала англичанка. — Мы с Агриппиной с вашего позволения посидим ещё.

   — Да уж позвольте, миссис Ребекка, не в наших правилах оставлять дамам у стола помои.

   С этими словами грузчик подхватил мешок с мусором, и они с завскладом вышли.

   

***

   Утром Иван пришёл к музею. Дверь была закрыта на большой амбарный замок. «Ещё не легче. Сейчас Михална с англичанкой придут, и будем под дверью торчать». С такими мыслями он пошёл к будке сторожа.

   — Василь! Есть кто живой?

   В ответ из собачьей будки, пошатываясь, вышла немецкая овчарка. Старая добрая псина ткнулась мордой Иванову в ноги. Судя по глазам, в это воскресное утро похмелье было даже у собаки.

   — Привет тебе, граф!

   Подумав, что свихнулся, Иванов отскочил от собаки и наткнулся на ухмыляющуюся Агриппину с двумя сумками.

   — Не будет Васьки сегодня, звонил, плохо ему, — продолжила заведующая. — А ключ он под ковриком оставил.

   Пока Агриппина возилась с ключом, подкатил УАЗик. Из него выпрыгнул Сан Саныч, обежал вокруг машины, открыл пассажирскую дверь и подал руку Ребекке. У завсклада звякнул телефон.

   — Алло, Вань? — сказал в трубке грузчик сонным голосом. — Не приеду я, — голос грузчика стал тише и невнятнее. — Или приеду позже, заболел. Я вчера говорил: «Можем заболеть», вот, накаркал.

   Иванов-грузчик повесил трубку. Иванов-завскладом сообщил остальным:

   — Пётр звонил, его тоже не будет.

   Все вошли в первый зал, Агриппина стала вынимать из мешков снедь: остатки огурцов, салаты, что-то, похоже, дома наготовила и принесла. Полицейский заёрзал:

   — Жаль, сегодня я за рулём.

   — Не переживайте, товарищ майор, — подала голос Ребекка. — Мы с вами пешком прогуляемся.

   — Скотча нет, вчера выпили, — сказала Агриппина и посмотрела на Ивана, тот молча поднялся и вышел.

   Завскладом появился через двадцать минут с пакетом из супермаркета. На столе оказалась литровая бутылка Дьюарса и шесть одноразовых пластиковых фужеров.

   — Ничего себе, статуи пошли! — произнесла Агриппина неопределённо.

   — Господин Иванов, вы делаете успехи, — сказала Ребекка. — Только замечу: Дьюарс — прекрасный напиток, его пьют комнатной температуры, иначе не почувствовать всю полноту вкуса. Пусть постоит на столе минут пятнадцать, и вы узнаете, что такое настоящий скотч! А мы поговорим.

   Иванов ещё раз пересказал Ребекке всё, что знал.

   — Теперь, господа, минуту внимания, — громко продекламировала англичанка. — Попрошу, пройдёмте во второй зал.

   Все прошли через вторую дверь в соседний зал, там было пыльно и грязно. Посередине зала на постаменте одиноко торчала статуя.

   — Агриппина, подойди, пожалуйста, поближе и понюхай, — сказала Ребекка.

   Михална потянула носом:

   — Пылью воняет и чесноком немножко. Думаю, мы теперь все им провоняем, если первый зал не проветрим.

   — Господа, — продолжила Ребекка, — вернёмся обратно. Агриппина, посмотрите на статую?

   Заведующая подошла к постаменту:

   — Ну, и здесь воняет. — Она провела пальцем по ноге статуи. — И пылища такая же.

   — Вот ещё одна зацепка. В этом зале чисто, а пыль со статуй Ивановы протирали вчера. За ночь пыль нападала на статую второго зала, а статуя первого провоняла чесноком. То, что мы сейчас увидели, говорит, что ночью их кто-то поменял местами.

   Все застыли столбами в немой сцене.

   — Может, Пётр поменял? Он же и вторую спёр с Васькой на пару, потому их и нет с утра обоих, — весело сказал Иванов.

   — Нет. Если к середине детектива известен преступник, значит, либо рассказ плохой, либо рассказчик хреновый, — с улыбкой произнесла миссис Холмс. — Господин Иванов, верните, пожалуйста, статуи на место.

   Кряхтя, завскладом снял с постамента статую и поволок в третий зал. Через пару минут вернулся оттуда с такой же. Стал поднимать на постамент, руки его затряслись от тяжести, он взглянул на полицейского:

   — Сань, помоги!

   Полицейский подошёл, подпёр статую снизу, и вдвоём с Ивановым они кое-как задвинули её на постамент.

   — Вы по-прежнему ничего не замечаете, господа? — в голосе англичанки откровенно сквозила издевка. Пыльный и потный Иванов не выдержал:

   — Миссис Ребекка, ну не тяните кота за хвост! Если я её спёр, то вот же рядом полицейский, арестуйте и допросите.

   — Нервничать не стоит, уважаемый Иван Иванов. Господа! — Ребекка сделала театральную паузу. — Давайте, я проясню ситуацию насчёт меня. Я здесь по приглашению Александра, помогаю в приватном расследовании странных событий. Если хотите официального расследования, обращайтесь в полицию.

   Александр приподнялся со стула:

   — Коллеги, господа и дамы. Я уже говорил: официальщина ни мне, ни вам не нужна. Нет заявления — нет преступления.

   — Господа, дорогая Ребекка, — сказала Михална, — у меня предложение позавтракать. Я надеюсь, никаких инопланетян и прочей фантастики нет. Если к вечеру мы вернём статую на место или хотя бы узнаем, кто её утащил, обещаю от лица руководства музея, я поставлю тебе коробку такого скотча.

   — Я очень уважаю инопланетян, — с улыбкой произнесла Ребекка, — но они пока ни у кого ничего не украли

   

***

   Ели молча. Агриппина расстаралась: притащила сардельки с сыром, роскошные бутерброды с мясом и рыбой, соленья и даже банку шпрот. Дверь скрипнула. Глядя почти человеческими глазами, в зал вошла собака.

   — О, Васьки же нет с утра, на, перекуси маленько, — Агриппина дала сардельку собаке. Псина обнюхала её, облизала, ухватила зубами и вышла.

   — Политкорректная тварь, — сказал завскладом. — И нас стеснять не стала, взяла и пошла. Съест или закопает — мы не узнаем.

   Заведующая бросила на него хмурый взгляд.

   — Спасибо, Агриппина, накормили! — завскладом протянул руку к бутылке. — Давайте, за успех нашего дела.

   Сдвинули бокалы, Дьюарс не подвёл.

   — Ребята, две сардельки осталось, доешьте, а? — попросила заведующая.

   — Я половинку съем, — предложил Александр. — А половинку, если ты не против, собаке отнесу. Пусть пожуёт, ей тут до завтра работать.

   Александр вышел и через минуту вернулся бледный:

   — Коллеги, вы не поверите, псина издохла.

   Все, кроме англичанки, выскочили во двор. Прямо возле будки лежала мёртвая собака, сардельки не было.

   — Приветствую всех! — к толпе незаметно подошёл грузчик. — Я не сильно опоздал?

   — Не сильно, мы только начали, — ответила Агриппина. — Хочешь сардельку?

   Вспомнив очередной анекдот, Пётр хмыкнул. Все вернулись в зал. Минут через пять грузчик насытился, а ещё через пять пришёл в приличный вид.

   — Отличный напиток, Агриппина, респект!

   — Это Иван принёс.

   Время близилось обеденное. Ребекка задала завскладу десятка два вопросов. На первый взгляд, разговор вообще не относился к делу. Скотч постепенно закончился, и вся компания приняла вид расслабленный и нерабочий.

   — Может, ну их в баню, эти статуи? — сказал завскладом. — Расскажут нам наши роли, отпляшем, заработаем и отдохнём!

   — А правильно, — поддакнул грузчик. — Прислали подарки, а теперь посчитать приехать решили?

   — Про кино сообщили неделю назад, — сказала заведующая. — А статуи привезли позавчера. Это не связано.

   — Позвольте, господа, последний эксперимент, — сказала Ребекка. — Пётр, будьте так добры, пойдёмте во второй зал.

   Пошли всей толпой.

   — Снимите эту статую с постамента.

   Не задавая вопросов, грузчик снял статую и поставил на пол. Постамент был обычным, прямоугольным и пыльным.

   — Иван, а вы теперь поставьте её обратно.

   Завскладом взял статую, поднял и водрузил, после чего странно посмотрел на Агриппину, та пожала плечами. Все двинулись обратно. Ребекка подошла к статуе:

   — А теперь, господа Ивановы, снимите эту статую тоже, пожалуйста, а потом обратно поставьте, точно так, как предыдущую.

   Грузчик ухватил статую, но поднять не смог, наклонил, и она стала падать.

   — Вань, помогай!

   Завскладом подскочил, упёрся в статую, и они вдвоём кое-как сдёрнули её с постамента и с грохотом поставили на пол.

   — Я ведь вам обоим ещё вчера про это пыталась сказать, — торжествующе произнесла Ребекка.

   — Ничего себе, — Иван утёр пот со лба. — У них вес разный!

   — Ребекка, вы гений! — закричал грузчик. — В этих болванчиках тайники. И раз эта тяжёлая, значит, тайник полный, а в той, лёгкой, он пустой.

   Все с рвением набросились на статую, крутили её, нажимали на все выступающие части, всё осмотрели и обнюхали. Монолитной глыбой статуя лежала на полу.

   — Может, эта как раз обычная? — сказал завскладом. — Гипсовая чушка, какой и должна быть. А тайник во второй. Ну, то есть, в третьей, которая во втором зале стоит. Пойдём?

   Все кинулись во второй зал, стащили статую с постамента, бросили на пол. Несколько минут катали, нажимали и тёрли. Никакого эффекта. Впрочем, небольшое отличие было: у этой статуи в основании была небольшая круглая вмятина, похожая на след от заделывания отверстия.

   — Михална, где кувалда? — в азарте спросил завскладом.

   — Иванов, ты спятил? — Агриппина попыталась его затормозить, но хмель не дал Ивану остановиться. Он схватил какую-то железку-экспонат и с силой стукнул в основание статуи. Гипс провалился, и внутри оказалась пустота.

   Все вернулись к столу. Рассуждения сводились к одному: кому-то должно быть выгодно происходящее. Использование статуй в качестве тайника для ограбления музея было чересчур неуклюжим, да и воровать в музее было нечего. Обсуждались и совсем фантастические версии, например, что в первой статуе радиоприёмник для шпионской прослушки и ретранслятор. Вокруг статуи тщательно носили мобильные телефоны с гарнитурой, но никаких помех не обнаружили. Завскладом начал говорить, вживаясь в графскую роль:

   — Дамы и господа, я в замешательстве. Второй день мы хлебаем скотч, а воз и ныне там. Миссис Ребекка, если у вас есть мысли на этот счёт, я очень прошу вас их изложить.

   — Иваныч, успокойся уже, а? — заведующая утешительно посмотрела на Ивана и взяла со стола огурец.

   Ребекка отозвалась эхом:

   — Мысли-то скрывать нечего: всё указывает на то, что проникновение было извне. А значит, надо трясти Василия, собака уже не расскажет.

   

***

   Ночью завскладу не спалось. Наказания он не ждал, но какая-то неясная тревога мешала отключиться. Утром в понедельник Иван опоздал на полчаса. Что-то неладное он почувствовал, увидев около музея три припаркованных чёрных «Мерседеса». Иванов поднялся в первый зал, там было людно.

   — Вот, господа, — говорила гостям Агриппина, — это и есть первая из прибывших пару дней назад статуй. Как нам сообщили, это экспонат из коллекции самого Георга второго.

   Заграничных гостей оказалось всего трое, остальные — местные сопровождающие. Среди иностранцев была дама средних лет, что-то записывающая на листе, и двое мужчин в очках самого канцелярского вида.

   — Госпожа Сидоренко, — через переводчика сообщила англичанка, и завскладом подумал, что она среди них главная. — Давайте мы сейчас посмотрим вторую статую.

   — Пойдёмте, — сказала Агриппина. — Но прошу прощения: во втором зале у нас много строительного мусора.

   Заведующая открыла дверь во второй зал, иностранцы и все прочие прошли туда. Статуя торчала на постаменте.

   — Уважаемые коллеги, — произнёс переводчик. На первый взгляд было непонятно, кого он перевёл, поскольку все иностранцы молчали. — Не могли бы вы все отойти, нам нужно осмотреть статую?

   «Началось», — подумал Иванов. Агриппина пихнула его в спину:

   — Пойдём отсюда. Они такие же киносъёмщики, как ты — граф английский.

   — А когда они объявились? Вы же обещали не сегодня, с утра пораньше?

   — Да, говорят, торопятся, — сказала Агриппина тихонько. — И дел у них на полчаса всего, сейчас статуи посмотрят, а потом, говорят, за декорациями поедут.

   Заведующая и завскладом вышли в холл, по лестнице поднимались полицейский, Ребекка и ещё три человека в штатском.

   — С добрым утром, Агриппина! Моё почтение, Иван! — Александр пожал Иванову руку. — Они там?

   

***

   Через пять минут из зала вышли трое иностранцев и переводчик.

   — Господа, нам, право, неловко. Мы осмотрели обе присланные вам статуи... К сожалению, второй экземпляр пришёл в негодность, и нам необходимо его забрать. Через неделю вы получите статую обратно, как раз мы и декорации приготовим.

   Полицейский сделал шаг вперёд:

   — Именем закона, господа, позвольте вас арестовать по подозрению в контрабанде, нарушении неприкосновенности собственности, жестоком обращении с животными и воровстве.

   Иностранцы, судя по выражениям лиц, ничего не поняли. Переводчик перевёл им смысл фразы. Трое иностранцев странно посмотрели на полицейского, взгляд женщины не изменился. Она ровным голосом произнесла длинную фразу. Переводчик стал говорить:

   — Увы, господин полицейский, не получится. Все ваши обвинения — домыслы, доказать что-либо вы не можете. Вы даже не можете нас задержать и обыскать. У неё, — переводчик кивнул на женщину, и она сделала шаг вперёд, — дипломатический паспорт. Происходящее есть недоразумение, и мы надеемся, что руководство музея само разберётся в своих делах, а сейчас разрешите, мы поедем.

   Оплёванный полицейский не нашёлся, что ответить, и отошёл в сторону, тем не менее, в его глазах читалась непонятная радость.

   Мерседесы с гостями выехали со двора музея, трое в штатском вышли вслед за ними. Совершенно разбитый с утра завскладом, у которого гора свалилась с плеч, но тревожное ожидание осталось, пошёл в сторону первого зала, Агриппина поднялась за ним. Александр сказал:

   — Давайте чуть отдышимся, и Ребекка нам всё расскажет.

   Все расселись около стола рядом с первой статуей, последним в зал поднялся Александр, у него в руках был пакет из супермаркета:

   — Будущую премию буду обмывать, а то и звёздочки.

   Александр вынул из пакета огромную бутыль Джека Дэниэлса. Завскладом присвистнул:

   — Вот это да! Эх, Петьки нет! Надеюсь, госпожа Ребекка останется довольной.

   Полушёпотом он добавил:

   — Стаканы-то захватил? Тары совсем не осталось.

   — Да, вот и хрустальные фужеры под благородный напиток, — с гордостью добавил полицейский, доставая коробку. — Шесть штук, хватит на всех. — И шепнул Иванову: «В магазине сегодня распродажа, стекло копейки стоит».

   Под прекрасный напиток Ребекка, дымившая трубкой, рассказывала:

   — Неладное я заподозрила, увидев, как господа, — кивок в сторону Ивана, — обращаются со статуями, видно же, что они разные по весу. Стало понятно, либо внутри тяжёлой статуи есть сердечник (например, из золота, которое надо спрятать), либо внутри лёгкой статуи — контейнер. Все варианты я изложила Александру, а дальше надо было просто подождать. Гости остановились у лёгкой, значит, второй вариант.

   — А как они определили лёгкую? — спросил завскладом?

   — О, господа, для этого достаточно по ней просто постучать. Я не стала уделять этому вчера ваше внимание, опытный человек сразу догадается.

   — Кто же украл вторую статую? — спросила Агриппина?

   — Кто-то из тех, кто с ними сотрудничает. Схема такова: в провинциальный музей отправляются со всеми документами три статуи, одна из которых является контейнером, потом одну из статуй похищают. Сор из избы выносить никто, разумеется, не хочет, в полицию не обращаются. И в это время приезжают якобы ничего не подозревающие гости, «исследуют» статуи и в одной находят брак. Статую изымают, а позже на её место, как бы из ремонта, отдают украденную, монолитную. В итоге получается контейнер для контрабанды и документы, по которым статуя из государственного российского музея едет в государственный британский музей для починки. Внутри этой статуи можно перевозить всё, что угодно, проверять её никому в голову не придёт. Кстати, заметили, что третью статую они не собирались смотреть?

   — Они и кино не собирались снимать, — сказал завскладом. — Но я думал, сейчас они просто торопятся. А зачем из зала в зал статуи таскать? Зачем ящики на складе двигать?

   — Это сложный вопрос, — развела руками англичанка. — Может быть, ящики случайно передвинули, когда нужную статую искали. Может, хотели от выхода убрать, чтобы внимание не привлекать лишний раз. Это детали, которые не меняют общей картины, главное: им нужен был контейнер.

   — А рентген в аэропорту не просветит? — спросил Иван.

   — Рентген не просвечивает гипс, — ответила Ребекка. — Простые контрабандисты возят драгоценности в гипсе сломанных рук, и то в последнее время их заставляют разбинтовывать и показывать. А уж потрошить статую, которую отправил один государственный музей другому, никто не будет.

   — Красивая история! — сказал полицейский. — Мне самому понравилось. А что обычно перевозят?

   — Да что угодно: драгоценности, реликвии, может даже наркотики. Последнему могла помешать собака. Конечно, ваша псина вряд ли была натаскана на наркоту, но кто ж об этом знал? Скорее всего, её накормили отравой ночью, до утра кое-как дотянула. Агриппина, кстати, сардельки были отличные!

   — А как же они проникли внутрь? — спросил завскладом.

   — За это надо сказать: «Спасибо» вашему сторожу за его манеру оставлять ключ под ковриком. Кстати, ещё раз отмечу: статуи повезли именно в этот маленький городок, а не в Москву.

   — А склад? — торопливо спросил Иван.

   — Господа, я уже обратила внимание на эту особенность почти всех российских государственных контор, по крайней мере, в маленьких городках, как этот. При входе сбоку на стене висит деревянный шкафчик, внутри него ключи от всех помещений музея. Поэтому, чтобы попасть на склад, вполне достаточно проследить, когда Василий в очередной раз переберёт и положит ключ под коврик. В самый ранний час, когда все спят, никто ничего не заметит. А потом ключ можно положить туда же, где и взяли.

   — Вот это дела! — сказал Иван, наливая половину фужера. — Гора с плеч свалилась окончательно. А почему их не задержали?

   — С ними дама с дипломатическим паспортом, для задержания такой особы нужны гораздо более веские причины, чем подозрения сотрудника районного отдела полиции, у которого даже нет заявления от потерпевшей стороны.

   — Сань, — спросил завскладом, — а премия за что? Ты же их отпустил.

   — Я всё понял ещё вчера, после беседы с Ребеккой, — улыбаясь, ответил полицейский. — Всю информацию я передал в нужные руки, упомянутых господ и даму в аэропорту ждёт сюрприз. Нам же ни к чему устраивать в музее потасовку, имеют право неприкосновенности — пусть проваливают. Меня же обещали отблагодарить от лица государства.

   — Агриппина Михайловна, а что мы будем делать со статуями теперь, когда всё выяснилось? — спросил Иван.

   — А зачем с ними что-то делать? — обыденно ответила заведующая. — Их привезли, как экспонаты, вот пусть и стоят, туристов радуют.

   — Так их же две, а привезли три. Где мы найдём третью?

   — А кто знает, сколько их было?

Режиссерская версия

    Фон здесь будет черным — глубокого, бездонно-черного оттенка, когда кажется, что темнота осязаема, что до нее можно дотронуться руками и почувствовать нечто мягкое и податливое. Ближайшие деревья будут выступать из этой тьмы едва заметными, призрачными силуэтами. Единственный источник света — костер в центре поляны, именно благодаря ему и видны эти деревья. А еще — контуры палаток, в темноте похожие на маленькие домики с остроконечными крышами. Ну и лица сидящих вокруг него людей, конечно. Они освещены достаточно ярко, но тоже кажутся не совсем реальными, потому что отблески огня на них постоянно движутся, заставляя их каждую секунду меняться...
    Так, теперь звук. В костре трещат ветки, сгрудившиеся вокруг него туристы ерзают на раскладных стульях и на бревне, устраиваясь поудобнее, шуршит их одежда... Один из них достает из чехла гитару, пробует струны — сначала тихо, потом громче. Двое других начинают спорить, с какой песни начать, но быстро приходят к согласию. Большинство начинают петь, немного нестройно, но душевно, и только двое, парень с девушкой, тихонько о чем-то перешептываются. Еще один молодой человек шурует палкой в костре и подбрасывает туда новых веток — пламя охватывает их, и они тоже начинают потрескивать.
    Стоп, сейчас нужны искры! Яркие, оранжевые, крупные, как мухи, взлетающие в черноту над головой туристов и гаснущие высоко в небе, над невидимыми с земли верхушками сосен. Эти искры взмывают вверх так быстро, что кажется, будто за каждой из них тянется длинный светящийся «хвост».
    Дальше запахи. Дым от костра и смола от возвышающихся вокруг сосен — идеальное сочетание. Тепло от огня — он должен быть достаточно жарким, чтобы тем, кто придвинется к нему слишком близко, пришлось отодвигаться обратно. Тепло от круглых деревянных чурбаков, отпиленных от бревна на которых сидят некоторые путешественники — сначала они специально положили их круглой стороной к огню, дали им напитаться жаром, и теперь на них можно сидеть всю ночь, ощущая это уютное тепло. Правда, скоро часть сидящих вокруг костра начнет расползаться по палаткам. Но некоторые останутся и будут сидеть так почти до утра, тихо петь и вспоминать разные интересные истории, пока небо над их головами не начнет светлеть, деревья не станут выступать из тьмы, а яркие оранжевые языки пламени не превратятся в угли под слоем пепла, сквозь который будут просвечивать копошащиеся, словно живые, алые огоньки...
   
    Владимир снят вирт-шлем и откинулся на спинку стула. Ну вот, еще один эпизод готов. Чуть позже он пересмотрит, что получилось, подкорректирует неточности, которые наверняка там будут, и присоединит эту сцену к остальным. А дальше будет сладкий сон в палатке на рассвете и позднее пробуждение, когда все остальные уже встали и на костре закипел котелок с чаем, будет длинный день, полный запахов леса и щебетания птиц, будет закат у лесного озера с отражающимся в воде солнцем, а на следующий день — рассвет на этом же берегу, в полной тишине, когда все остальные еще спят... И потом, много лет спустя, время от времени будут воспоминания об этом походе, об этой волшебной ночи у костра...
    Писк видеофона оторвал режиссера от этих приятных размышлений. Наверняка очередной заказчик — так что о фильме для себя придется на время забыть.
    — Ответить! — громко произнес мужчина, повернувшись к маленькой коробочке видеофона на тумбочке, и над ней тут же вспыхнуло изображение седого старика с залысинами и пышной бородой. Никогда раньше Владимир его не видел — точно, заказчик.
    — Здравствуйте, вы — Владимир Пелеев? — спросил позвонивший. На голограмме было видно, что он сидит на кожаном диване под картиной в старинной позолоченной раме. Явно не бедный, значит, наверняка будет заказывать не короткометражку, а длинный фильм.
    — Да, это я, — ответил режиссер. — Чем могу..?
    — Мне вас рекомендовала Агнесса Ликантрова, — начал старик. — А меня зовут Антонио Фольетти. Я хотел бы заказать вам небольшой посмертный фильм. Совсем короткий, длиной в один день.
    — Так мало? — удивился Пелеев.
    Видимо, он поторопился считать нового заказчика богатым. Может, тот не из дома звонит?
    — Для друзей Агнессы Джейковны я готов сделать скидку, — предложил Владимир, но его собеседник отрицательно покачал головой:
    — Спасибо, юноша, я могу позволить себе фильм любой длины, но мне не нужно больше одного дня. Все равно же в конце каждого цикла мы все забываем! А для того, чтобы почувствовать себя счастливым, хватит и короткого отрезка времени.
    — Что же, как вам будет угодно, — кивнул Владимир. — Содержание фильма..?
    — Содержание такое: я живу в Анапе в две тысячи шестьдесят первом году. Мне было тридцать два, когда я туда уехал — пришлось бежать из Европы, когда там шла кампания против генетически улучшенных людей...
    «Это что же, ему сейчас сто тринадцать лет?! — изумился про себя режиссер. — Выглядит лет на шестьдесят максимум! Хотя если он из улучшенных, то неудивительно...»
    — Я прожил там три года, пока дома все не успокоилось. Потом вернулся, — продолжал, тем временем, заказчик. И в фильме должен быть показан один такой день в вашей стране. Не летом, не в туристический сезон, а в спокойное время. Лучше всего весной, незадолго до начала сезона. Я просыпаюсь утром в выходной день, пью кофе у окна с видом на пустой пляж, потом иду в магазин по полупустым улицам, и в магазине болтаю со знакомой продавщицей: рассказываю, как мечтаю вернуться домой, в Неаполь. Она мне сочувствует, говорит, что когда-нибудь я обязательно вернусь, ну и плюс к этому мы болтаем о всяких пустяках, она сплетничает о наших общих знакомых и все такое. Потом я гуляю по пляжу, смотрю на море и вспоминаю Неаполь...
    Старик на мгновение замолчал, и Владимир понимающе кивнул, давая ему собраться с мыслями. Чуть помедлив, тот стал описывать свой будущий фильм дальше:
    — Дальше я, наверное, занимаюсь какими-нибудь домашними делами, перекусываю чем-нибудь, а вечером иду ужинать в кафе, где собираются несколько моих приятелей. И мы засиживаемся допоздна, болтаем, обсуждаем политику, и меня просят рассказать об Италии. Что я и делаю. А потом иду домой, снова мимо пляжа, смотрю на корабли на горизонте, мечтаю о возвращении домой и с такими мыслями прихожу в тот дом, где живу, укладываюсь спать и засыпаю с мечтой о том, как вернусь.
    Клиент снова замолчал. Некоторое время Пелеев ждал, думая, что он добавит еще что-нибудь, но потом сообразил, что ему рассказали все.
    — Больше ничего? — уточнил режиссер на всякий случай.
    — Нет, только это. Я могу записать свои воспоминания об одном из таких дней и прислать вам. Только у меня они, боюсь, будут слишком сумбурными, все-таки давно дело было...
    — Это не страшно, как раз моя задача — сделать их аккуратными и красивыми, — заверил Владимир заказчика. — Но вот если вы совсем не запомнили какие-то детали, мне придется додумать их самому, а потом показать вам. И если вы решите добавить что-то, чего не было, приукрасить там что-нибудь...
    — Нет-нет, приукрашивать точно ничего не надо! А пробелы восполняйте, как посчитаете нужным, мне главное, чтобы там было то, что я запомнил.
    — Хорошо. Присылайте воспоминания. Адрес мой у вас есть?
    — Конечно, мне его синьора Агнесса дала, вместе с видеофоном.
    — Значит, высылайте мне воспоминания, а я вам скину бланк договора, — сказал Владимир и, поколебавшись, спросил. — А вы точно не хотите выбрать для фильма другой период жизни? Может быть, тот день, когда вы вернулись на родину?
    Морщинистое лицо старика расплылось в улыбке.
    — Молодой человек, вам, наверное, сложно в это поверить, но когда я жил в Анапе, не зная, вернусь ли домой, и только мечтал об этом, я был счастливее, чем когда узнал, что могу вернуться, и когда прилетел в Неаполь. Не знаю, почему так, но ожидание возвращения, причем именно такое, когда не знаешь, когда это будет и будет ли вообще, было намного лучше самого возвращения.
    — Как скажете. Тогда — до связи! — попрощался Владимир.
    — До связи! — голограмма погасла.
    Режиссер проверил, записался ли его разговор с новым клиентом и задумчиво уставился на монитор, на котором застыло изображение сидящей вокруг костра компании. Что ж, новый заказ не отнимет у него много времени. А потом можно будет вернуться к своему собственному фильму.
   
    Морские волны накатываются на берег... Довольно высокие — это еще не шторм, но купаться сейчас решится далеко не каждый. Хотя теперь в море вообще не видно купающихся — курортный сезон начнется через месяц, пляж пуст, и лишь изредка туда приходит погулять кто-нибудь из местных жителей. Песок на пляже теперь разглажен, на нем нет следов, нигде не валяются забытые игрушки или шлепанцы. И в море не плавают яркие надувные мячи или круги. Но само море осталось точно таким же, каким было летом. Темная, почти черная вода, белоснежная пена, удивительный соленый запах, который достаточно ощутить один раз, чтобы помнить его потом до конца жизни. Удивительный звук волн, который тоже достаточно услышать всего раз, чтобы больше никогда не забыть...
   
    Просмотрев получившуюся картинку, режиссер удовлетворенно улыбнулся: вроде неплохо вышло. Можно малость отдохнуть, прежде чем продолжить.
    Прозвучавший звонок видеофона был очень кстати — звонил один из коллег Владимира.
    — Привет, Володь, ты как, сильно занят? Не хочешь устроить обеденный перерыв?
    Этот вопрос означал, то Олег обнаружил какое-то новое виртуальное место, где можно было приятно провести время, и теперь приглашает туда всех своих друзей и знакомых по очереди. Впрочем, местечки он обычно выбирал действительно интересные, так что отказываться не стоило.
    — Давай устроим, я как раз передохнуть собирался, — ответил Пелеев.
    — Отлично, тогда предлагаю пойти в одно экзотическое место! Тебе там точно понравится!
    — Давай ссылку, сейчас там буду.
    Олег не обманул — место и правда оказалось экзотическим во всех смыслах. Они сидели на морском дне, мимо них периодически проплывали стайки мелких цветных рыбок, а над их головами плескались освещенные солнечным светом волны. Владимир то и дело поглядывал наверх — не мог оторваться от этого завораживающего зрелища.
    — Тут пока мало места, но они собираются расширяться, — рассказывал его приятель. — Сделают «поляну», заросшую кораллами, скалы подводные, еще что-нибудь этакое...
    — Да уж, оригинально, — кивнул Владимир.
    — Еще как! Жаль, для нашей работы отсюда никаких идеек не позаимствуешь. В посмертных фильмах людям только реализм подавай...
    — Ну, почему же? Кто-нибудь, может, и захочет после смерти на морском дне побывать. Я как раз думал, что можно будет предложить клиентам что-то подобное...
    — Вряд ли кто-то согласится. Или у тебя бывали любители необычного? Мне все, как сговорились, заказывают только всякую скуку — прогулки при луне, посиделки у камина...
    — Хм, а знаешь... мне ведь тоже, — внезапно с удивлением понял Пелеев. — Кажется, давно уже никаких оригинальных заказов не было...
    Он попытался вспомнить, были ли у него подобные заказы вообще, и понял, что ему ничего не приходит в голову. Некоторые клиенты просили сделать для них длинные фильмы, некоторые, как сегодняшний старик, короткие, но содержание все придумывали очень похожее. Каждому хотелось, чтобы его виртуальное посмертное существование проходило тихо и спокойно, чаще всего где-нибудь на природе, в окружении приятных люде или в одиночестве, и чтобы они там занимались своим любимым делом и много отдыхали. Пару раз были исключения — да и то, как внезапно понял режиссер, весьма условные. Один мужчина хотел после смерти жить в большом шумном городе, ходить по вечерам в бары и время от времени впутываться там в драки и завоевывать внимание девушек, но все драки должны были легко и быстро заканчиваться его победой. А еще была одна дама, которой хотелось, чтобы в начале фильма ее спас от хулиганов красавец-мужчина, после чего у них завязался бы роман, и они бы путешествовали по разным странам и планетам уже без особых приключений.
    — Вот-вот, — словно прочитав мысли Владимира, усмехнулся его собеседник. — И у меня то же самое. Такое впечатление, что у людей вообще перестала работать хоть какая-то фантазия.
    — Как же перестала, если они делают вот такие виртуальные парки? — возразил Пелеев, взмахивая рукой и распугивая застывших рядом с ним рыбок. — Их ведь много таких, у тебя у самого целая коллекция разной экзотики.
    — Это да... — Олег на мгновение задумался, а потом взглянул на своего коллегу немного растерянным взглядом. — Тогда что же получается? Это только у тех, кто решает после смерти переписаться в виртуалку, с фантазией плохо? А ведь вполне может быть...
    — Ну, не знаю, — пожал плечами Владимир, внезапно сообразив, то все картинки, созданные им для своего собственного посмертного фильма, тоже были мирными и уютными. И тот эпизод, где он засыпал на чердаке дачного домика под звуки барабанящего по крыше дождя, и тот, где он сидел, закутавшись в плед, в кресле с книгой в руках, мурлычущей кошкой под боком и чашкой малинового чая рядом на тумбочке... Правда, в его фильме был также запланирован поход в лес — но даже для похода он придумывал, в основном, милые посиделки у костра и тому подобное.
    — Или посмертные фильмы заказывают те, у кого в жизни слишком много тяжелых событий было? — продолжал рассуждать Олег. — Поэтому им и хочется потом просто отдыхать?
    — Вот это точно не всех, — покачал головой Владимир. Большинство клиентов довольно много рассказывали ему о своей жизни, и особых ужасов там ни у кого не было. Последнему из них, прожившему несколько лет в изгнании, пожалуй, не повезло больше всех — да и то эти годы, как оказалось, были для него самыми радостными.
    Все хорошее настроение Пелеева куда-то испарилось. Некоторое время он еще сидел среди виртуальных рыб и вяло поддакивал болтовне Олега, а потом, сославшись на то, что ему надо еще поработать, отключился от компьютерной реальности.
   
    Голубое небо и зеленые лесные стены по обеим сторонам дороги словно пропитаны золотистым солнечным светом. Самого солнца не видно, оно не слепит глаза, но среди листьев все время мелькают его теплые лучи — на зеленом фоне словно вспыхивают яркие блестки. Отлично, картинка получилась что надо! Теперь звуки — шелест листьев и щебет птиц. И запахи — лесные, свежие. А теперь — все внимание на дорогу, ведущую через этот лес, местами заросшую травой и исчезающую за поворотом. Она должна быть самой обычной на вид, но при этом выглядеть загадочно, маняще... Тот, кто двигается по ней, должен быть уверен, что за поворотом его ждет нечто невероятное...
    Владимир в очередной раз вышел из виртуальности и стал внимательно изучать изображение лесной дороги. Кажется, у него получилось именно то, что он хотел. Романтичный путь через лес, на котором у него обязательно появится предчувствие, что его жизнь вот-вот изменится и в ней начнутся интересные, волнующие события. Эта прогулка по лесу должна будет стать последним, завершающим «аккордом» его спокойного существования. Чем дальше он будет по ней идти, тем сильнее будет предчувствие нового и тем больше он будет напоследок наслаждаться старым. И позже, в вихре бурных событий, он будет иногда вспоминать эти минуты и спрашивать себя, не жалеет ли он, что не повернул назад? А потом отвечать: нет, не жалеет.
    Вот только что именно он встретит за поворотом, режиссер еще не решил. Весь вчерашний вечер и сегодняшнее утро он пытался придумать для своего посмертного фильма что-то захватывающее, но единственным, что ему удалось сделать, был эпизод с прогулкой по лесу. «Настоящая жизнь», в отличие от приятных и спокойных действий, упорно ему не давалась.
   
    На этот раз звонок видеофона и обрадовал его — прекрасный повод прерваться и на время отложить сочинение следующих сцен, и заставил раздраженно поморщиться — потому что позже заставить себя продолжить работу будет сложнее. Впрочем, стоило ему увидеть изображение звонившего — точнее, звонившей — и все эти чувства мгновенно исчезли, сменившись беспокойством и даже некоторым испугом.
    Звонила Елена Сачкова. Известный режиссер учебных фильмов по биологии и физике. Его бывшая жена, с которой он дважды разводился и которую не видел уже несколько лет. Если после всех их ссор она внезапно решила пообщаться с ним, это могло означать только одно: у нее случилось что-то по-настоящему плохое.
    Выражение лица у нее, правда, было вполне дружелюбным.
    — Здравствуй, Володя, — сказала она с вежливой улыбкой. — Скажи, мы могли бы встретиться?
    Владимира такими улыбками и светским тоном было не обмануть — он слишком хорошо знал эту женщину.
    — У тебя какие-то проблемы? — спросил он мягко, но настойчиво.
    — Я все расскажу при встрече, — упрямо помотала головой Елена. — Если ты сильно занят...
    — Давай встретимся, кидай ссылку, — ее бывший супруг понял, что по видеофону ничего не добьется.
    — Нет, давай встретимся в реале, — теперь голос женщины звучал слегка просительно. — Я сейчас недалеко от твоего дома, в нашем скверике.
    В этом Сачкова не изменилась — встречи в виртуалке она не любила, предпочитала общаться вживую. Виртуальную же реальность признавала только в тех случаях, когда речь шла об изучении чего-нибудь интересного. Потому и специализировалась на фильмах, зрители которых попадали внутрь живых клеток или атомов — такое в реале при всем желании было невозможно. А вот посмертные фильмы и те, кто их заказывал, вызывали у нее неприязнь — из-за чего, собственно, они с Владимиром и разошлись окончательно. По крайней мере, ему казалось, что это было одной из главных причин.
    — Сейчас я туда приду, — мужчина занервничал еще больше. Если уж Елена не просто решила поговорить, а специально приехала к нему через полгорода, значит, для нее эта встреча действительно очень важна.
   
    Несколько минут спустя Пелеев уже бежал к небольшому скверу, расположенному возле соседнего дома. Здесь они с Еленой познакомились — еще в детстве, ее семья тогда жила поблизости. Здесь они любили гулять и сидеть на скамейке, болтая на самые разные темы. Здесь же они впервые начали спорить о том, правильно ли после смерти переписывать свое сознание в компьютер вместо того, чтобы умереть «полностью».
    Теперь Сачкова сидела на той самой скамейке, где случилась та первая ссора. Увидев подбегающего бывшего мужа, она махнула ему рукой, но осталась сидеть, и его слабая надежда на то, что она приехала мириться, растаяла — было бы так, Лена бы поднялась и заспешила к нему навстречу.
    — Володя, я завтра ложусь в больницу. Четвертую городскую, — она не стала еще больше мучить его неизвестностью. — У меня ультра-вирус.
    Владимир, уже собиравшийся сесть рядом с ней, машинально отшатнулся назад — он прекрасно знал, что эта болезнь не заразна, но побороть первый испуг удалось не сразу. В следующую секунду, разозлившись на себя, он сел вплотную к Елене и взял ее за руку.
    — Чем я могу помочь?
    — Ничем, ты же понимаешь, — женщина опустила голову, но не стала ни отодвигаться, ни отнимать у него руку. — Просто... ты знаешь, у меня не осталось больше родственников, так что ты — единственный мой близкий человек. Я подумала, что ты имеешь право знать.
    — Конечно, ты правильно сделала, что приехала... — не зная, что еще можно сказать в такой ситуации, Пелеев замолчал, а потом, осторожно взглянув на бывшую жену, негромко поинтересовался. — Ты хотела бы... чтобы я снял для тебя фильм?
    Елена посмотрела на него с таким удивлением во взгляде, что ему сразу стало ясно: такая мысль даже не приходила ей в голову.
    — Нет, — усмехнулась она. — Разумеется, нет. Я ложусь в больницу, чтобы на мне тестировали какие-то новые лекарства. До самого последнего момента. Хочу сделать хоть что-то полезное — даже если мне лечение не поможет, биологи смогут продвинуться дальше, чему-то научиться на мне, и, может, следующего пациента им удастся спасти.
    — Лена, переписаться в виртуалку можно за секунду до... ну, ты знаешь, — принялся убеждать ее Владимир. — Если вдруг... если ты не вылечишься...
    — Нет, — жестко отозвалась его собеседница. — Неужели ты думаешь, что я поменяла свои принципы? Хотя, конечно, многие на моем месте поменяли бы...
    — Я думаю, в этом нет ничего плохого.
    — Может, и нет, просто я так не хочу. Володя, я же столько раз тебе объясняла: мы не знаем, есть ли что-то после смерти, есть ли там какая-то жизнь. Но шанс на это существует, а записываясь в виртуалку, мы лишаемся этого шанса. Так что нет, не уговаривай меня, пожалуйста. Если лечение не поможет... Тогда я смогу узнать точно, что нас ждет... после всего. А не проживать по кругу один и тот же день, неделю или год, как твои клиенты!
    Последнюю фразу она произнесла тем злым голосом, с которого всегда начинались их ссоры. Обычно Владимир отвечал на это еще более резко, и они начинали ругаться, быстро переходя с темы жизни после смерти на недостатки друг друга и припоминая друг другу все прошлые обиды. Но сейчас Пелеев твердо решил не допустить этого.
    — Тебе нужно что-нибудь купить для больницы? — спросил он. — И вообще, нужно что-нибудь сделать до того, как ты туда ляжешь? Я тебе во всем помогу. И во сколько ты завтра там должна быть?
    — В девять утра... и у меня все уже готово... — пробормотала Елена, ожидавшая ссоры и теперь не понимающая, почему события не стали развиваться по обычному сценарию.
    — Значит, сейчас мы идем ко мне, — тоном, не допускающим возражений, заявил Владимир. — А завтра едем в больницу вместе. Тебе надо будет что-то взять из дома?
    — Да, у меня там сумка уже собрана...
    — Тогда завтра мы сначала заедем к тебе, заберем твое барахло, а потом поедем в больницу.
    — Но...
    — Идем ко мне. Дома все обсудим, — Пелеев встал и снова протянул жене руку. Поколебавшись несколько секунд, она оперлась на нее и тоже поднялась со скамейки.
   
    Несколько часов спустя за окном стемнело. Елена спала, завернувшись в одеяло, и чему-то улыбалась во сне. Владимир неслышно поднялся с кровати и, набросив халат, прошел в свой кабинет. На экране «проснувшегося» компьютера застыла картинка с лесной дорогой. Режиссер уселся за стол, закрыл все окна на мониторе и некоторое время раздумывал, не удалить ли ему эпизод с дорогой и все остальные сцены, которые он так любовно создавал для своего посмертного фильма.
    Но потом он решил, что уничтожать хорошо сделанную работу все же не стоит — эти сцены еще могут пригодиться для каких-нибудь художественных фильмов, которые он, наверное, будет теперь снимать вместо посмертных.

ПЕРСОНАЖИ

   Над Кремлём давно зажглись звёзды, среди которых одна — большая, красная — будто бы из зависти светилась ярче своих небесных сестёр.

   «Это что-то немыслимое! — кричал корреспондент с экрана телевизора в зале заседаний. — Это Глеб Жиглов! Нет, не Владимир Высоцкий, сыгравший одноимённую роль в знаменитом фильме, а именно Глеб Жиглов! По крайней мере он сам так утверждает...»

   — Какие будут предположения? — сказал главный, нажав кнопку MUTE на пульте.

   Он прибыл на заседание Совбеза РФ далеко за полночь: усталый, сонный и заметно ко всему индифферентный.

   — Может, это провокация американцев? — спросил председатель Госдумы.

   — Вы что, новостей не смотрите? — уставился на него глава внешней разведки. — В США появилисьМстители в полном составе, Бэтмен, Охотники за привидениями и комиссар Коломбо. И если последние только забавляют публику нелепыми заявлениями, то Мстители практически парализовали работу полиции и нацгвардии — они как они сами выражаются «творят правосудие».

   — А нам эти их... мстители... как-то угрожают? — уточнил министр обороны.

   — Пока нет, но в будущем может возникнуть ситуация...

   — Короче, — прокашлялся главный. — Я вот в докладе прочитал: в Великобритании появился Гарри Поттер и Шерлок Холмс, причём, в образе Василия Ливанова. Во Франции горбун Квазимодо скачет по крышам, чем приводит в неописуемый ужас туристов. В Японии вот, в Китае... Появляются персонажи кино, из плоти и крови.

   — А может это какой-то косплей? — предположил глава МИД, потушив сигарету. — Ну, знаете, ребята по всему миру наряжаются в любимых героев.

   — Исключено, всё очень даже реально, — подал голос глава ФСБ. — Вы, видимо, доклад вверх ногами читали, да?

   — Вообще не читал, признаться, — кашлянул МИД. — Опоздал. Виноват. Исправлюсь.

   — Вчера задержали Д, Артаньяна, — продолжил глава ФСБ. — Мы его из чертановского отделения полиции забрали, он со шпагой на продавца шаурмы напал. Каналья, тысяча чертей, ну вы понимаете, да? Пригласили Боярского. Посадили их рядом. Беседовали, опыты проводили, беседовали с пристрастием... там в докладе написано. У них при стопроцентном внешнем сходстве группа крови разная. Это абсолютно автономные личности, не клоны, не какие-нибудь... Персонажи — да, актёры — нет. И чтобы вы могли убедиться, — он кивнул стоящим у входа агентам. — Пожалуйста, приведите.

   Двери открылись и в зал вошли двое мужчин, один высокий и худой, другой приземистый, коренастый, оба в каких-то грязных обносках. Как вдруг оба присели, развели руки и сказали: Ку!

   — Нда... — вздохнул главный.

   — Верните пепелац, — робко проговорил высокий.

   — И гравицапу! — хрипло добавил коренастый.

   — Что будем делать? — устало спросил главный, махнув рукой, чтобы задержанных увели. — Вы вот Боярского отпустили, а он бучу в СМИ поднял. Утверждает, что сыгранный им персонаж — это его собственность, и хочет получить его обратно. Это ведь что? Это ведь бардак, неразбериха. Откуда они берутся? А?

   — Работаем, — смутился глава ФСБ.

   — Денно и нощно, — поддержал его глава внешней разведки.

   — Плохо работаете, — сверкнул глазами главный и продолжил. — Что с ними делать, с этими персонажами? Какой правовой статус им дать? Если они люди, то как их идентифицировать и какими правами наделять? Если это... хм... одушевлённые предметы, скажем так, то кому они принадлежат и кто несёт ответственность за их действия? Нельзя допустить волнений в обществе.

   — Я думаю, во всём виновата несистемная оппозиция, — впервые за всё время заговорил глава Правительства, но его предположение даже не стали комментировать.

   — Это ведь кто угодно может появиться: Штирлиц, Фантомас, Алиса Селезнёва, Доцент...

   К главному подошёл пресс-секретарь и что-то долго нашёптывал ему на ухо.

   — В Японии появилась Годзила, — объявил главный совету. — Как хорошо, что у нас всякое такого не снимали.

   — Бондарчук недавно про инопланетян что-то снял... Я с внучкой в кино ходил, не помню, как фильмназывается, — сказал глава МИД.

   — Есть мысли, почему они появляются? — спросил главный.

   — Может, потому что мы перестали мечтать? Вспомните, в детстве найдёшь палку, крышку от банки у мамки стыришь, проденешь и всё — шпага готова. Полстраны были мушкетёрами, а другая половина — Д, Артаньянами. А сейчас? Кому он нужен? Боярскому разве что. Дети живут в гаджетах. Дети не знают, кто такой Ленин и чем он занимался, хотя его труп у нас на главной площади страны лежит. Им нет дела не до чего. Старые герои умирают, новые не появляются. Может, поэтому они приходят к нам? Моэтот это такой знак от мироздания?

   — А вы кто, простите? — спросил главный, глядя на парня в кепке.

   — Я вам Интернет починял, пока вы заседали, а потом как-то неловко было перебивать вас, — признался тот, поправив очки.

   — Вот, видите, — главный встал и указал пальцем. — Постороний на заседании СБ! Бардак! У нас в Кремле бардак, что говорить о стране? А виноват буду я, понимаете вы или нет? При любом раскладе. Мечтать мы перестали, видите ли... Уберите его отсюда, чего сидите?!

   Парня вывели через чёрный ход, три дня держали на тайной квартире, заставляя признаться, на спецслужбы какой страны он работает. А на третью ночь вывезли с мешком на голове, сняли наручники и оставили в сквере. Парень вздохнул полной грудью прохладу майского утра, посмотрел на гаснущие к утру звёзды. Как вдруг услышал за спиной:

   — Вот как ты думаешь, в чём сила, брат?

   

Кадр из прошлого

   Снег сыпал всю ночь, густой, мягкий, пушистый. Наутро долину было не узнать. Деревья обзавелись франтоватыми пальто, кусты надели рыхлые белые шапки, тропинки укрылись тёплым одеялом, и только ручей продолжал упрямо скакать по камням, дразня весёлым журчанием скованные льдом берега. В горы одним махом пришла яркая и белокрылая зима.
   
   Первым обновила снежные половики мать. Ещё солнце не успело взобраться на вершину соседней горы, а её следы уже протянулись от крыльца к курятнику, от курятника к сараю, а от него обратно к крыльцу. Потом из дома вышел отец и отправился проверять силки, а уже следом за ним, наскоро перекусив кружкой молока и краюхой хлеба, во двор вырвался Пьер.
   
   Мальчику недавно исполнилось семь, он был невысок, но крепок. Скатившись с крыльца, он осмотрел двор и тут же принялся лепить снеговика. Пьер не ограничился классическими тремя шарами. Сперва, он свёз салазками весь снег в угол двора, сложил из него огромный сугроб, а потом принялся оглаживать его, удаляя при этом лишнее. Когда в очертаниях сугроба начала угадываться фигура с мешком, из дома вышла девочка лет пяти, укутанная в большой не по размеру тулупик и мамин платок так, что только острый нос торчал наружу. Она минуту наблюдала за работой брата, а потом произнесла:
   
    — Ты мне собачку сделаешь?
   
   В её тоне было больше утверждения, чем вопроса. Пьер оторвался от работы, вытер лоб рукавом и серьёзным тоном сказал:
   
    — Ладно, тогда нам нужно больше снега.
   
   Кивнув, девочка подхватила салазки и скрылась за воротами. Если её брат был молчалив и сосредоточен, то она работала весело и задорно, постоянно мурлыча себе что-то под нос. Было заметно, что она в восторге от ясного дня, белого снега, свежего воздуха и того, что у неё скоро будет почти настоящая собака.
   
    — Угля принеси, — дал ей следующее задание Пьер, не отрываясь от работы.
   
   Салазки со снегом не успели остановиться у сугроба, а девочка уже бежала в дом. Работа ассистента совсем не тяготила её.
   
   Постепенно очертания фигур прояснялись, становились резче, а в той, что поменьше уже угадывался приготовившийся к игривому прыжку пёс.
   
    — Какая милая собачка, — восторженно всплеснула ладонями девочка, выполнив очередное поручение брата.
   
   Тот, сияя от гордости, важно произнёс:
   
    — Она ещё не закончена, нужно подчистить немного и нос... Неси пуговицу.
   
   Девочка снова радостно умчалась в дом.
   
   Когда мать вышла звать их к обеду, фигуры были практически закончены. Весёлый дед-снеговик с мешком за плечами приветливо махал рукой выходящим из дома людям, а лохматая собака у его ног готовилась радостно напрыгнуть на них, она задрала хвост, открыла пасть и свесила набок длинный и влажный язык.
   
    — Как живые, — похвалила Пьера мать. — Может, ты действительно художником станешь?
   
    — Обязательно стану, — пообещал тот. — Лучшим художником в мире буду.
   
   Мать усмехнулась, а он, не заметив её скептической улыбки, важно проследовал в дом. Сестра вприпрыжку умчалась за ним.
   
    — Обязательно станет, — звонко кричала она, — и сделает мне кошечку, лошадку и овцу.
   
   Следом за ними, качая головой, в дом вошла мать.
   
   ***
   
    — Это потрясающий, сногсшибательный кадр, он порвёт все визоры мира, — невысокий, плешивый мужчина в очках в восторге тыкал пальцем в экран.
   
    — Полно, Билл, я такие снеговики на каждой рождественской ярмарке вижу, — возразил ему толстяк с сигарой. — Это даже не Мадонна с младенцем, которыми у нас все музеи завалены, а всего лишь обычный, слегка кособокий снеговик.
   
   Толстяк кривил душой: снеговик не был ни кособоким, ни обычным, найти подобный можно было бы разве что на конкурсе снежных фигур среди претендентов на призовые места, но ему нравилось дразнить своего слишком эмоционального компаньона, и сейчас он просто не смог упустить такую возможность.
   
    — Как ты можешь так говорить, Марк? — глаза Билла негодующе блеснули за очками. — Это не просто снеговик, а первая скульптура неповторимого Пьера Бочини, причём, совершенно не известная широкой публике скульптура. Да чтобы увидеть даже одну её, люди будут выстраиваться в огромные очереди, а я уверен, одной этой скульптурой наш улов не ограничится. Музеи, после выхода на экраны нашей ленты о великом Пьере, будут драться за право принять у себя нашу выставку. Деньги потекут рекой, успевай только карманы подставлять.
   
    — Скорей бы уже, мой друг, скорей бы, — проворчал толстяк, выпуская клуб дыма. — Один съёмочный день в прошлом стоит немыслимых денег. Те крохи, которые мне с таким трудом удалось вытрясти из жлобов-инвесторов тают буквально на глазах.
   
    — Не переживай, Марк, всё окупится сторицей.
   
    — Я и не переживаю, просто хочу знать, когда закончатся все эти траты. Что там у тебя дальше по сценарию, какой год, какой день? — спросил толстяк, главным образом, чтобы, побесить компаньона, ответ на этот вопрос он слышал уже не раз.
   
    — Ты же знаешь, я работаю без сценария, — самодовольно ухмыльнулся Билл, и принялся в который раз объяснять: — это мой творческий метод. Я первый и пока единственный додумался прочёсывать частой гребёнкой жизнь знаменитости в поисках неизвестных шедевров. На выходе мы получим не только отличный фильм о росте и становлении признанного мэтра, но цифровые копии его никому неведомых произведений. Дело совершенно беспроигрышное. Надо успеть настричь капусты пока другие не бросились по нашим следам или служба охраны времени, что гораздо вероятнее, не запретило подобные эксперименты.
   
   Марк хмыкнул. Звучало, действительно, неплохо, потому-то он и ввязался в эту авантюру, но Билл пользовался своим творческим методом в первый раз и совершенно ничего не знал о его слабых сторонах, таких, например, как та же стоимость съёмочного дня. Марк был хорошим продюсером, он раскрутил не одну звезду и деньги чуял за версту, но дело было новым, плохо просчитываемым, и он опасался, что слабые стороны перевесят сильные, и они с Биллом останутся на бобах с кучей долгов и ворохом никуда не годного материала. Такое с ним тоже случалось.
   
    — Так когда, говоришь, у нас будет что-нибудь посущественней, чем снеговик и маленькая ледяная собачка?
   
    — Не знаю, я не господь бог, — начал привычно заводиться Билл, — но уверен, уже скоро. Ты бы помог чем-нибудь, а то только одни упрёки от тебя слышу.
   
    — Я тут для того, чтобы за деньгами инвесторов следить, а для помощи у тебя ассистенты есть. Кстати, Мигель, что за девчушка была у мастера на подхвате?
   
    — Это сестра Пьера, Лаура, — пояснил безмолвно стоявший неподалёку смуглый юноша. — Она умерла в раннем возрасте и особого следа в истории не оставила. Известна лишь тем, что Бочини посвятил ей несколько ранних работ.
   
    — Жаль, очень приятный голосок у неё. Она могла бы серьёзно разнообразить наш саундтрек.
   
   Начинал Марк Боровски как музыкальный продюсер, и это до сих пор давало о себе знать. Он даже фильмы до недавнего времени снимал исключительно музыкальные, и актрис на главные роли в них подбирал тоже всегда сам.
   
    — Господи, Марк, о чём ты думаешь! — Вошедший в раж Билл уже бегал по комнате, размахивая руками. — У нас в фильме будут неизвестные шедевры самого таинственного художника всех времён и народов и он сам в главной роли. Да любая певичка согласится петь для него.
   
    — Ладно, ладно, не кипятись. Просто хотелось хоть немного сэкономить. Так когда, говоришь, мы закончим со съёмками и начнём монтировать материал?
   
   Билл воздел руки к небу и принялся в сотый раз объяснять про концепцию и гребень, а Марк с не меньшим жаром втолковывал ему про деньги и инвесторов. Так могло продолжаться часами. Мигель постоял ещё немного рядом с ними и, пятясь, тихо вышел за дверь. Если понадобится, они всегда смогут позвать его. Предстояла вечерняя съёмка в доме, а к ней ещё ничего не было готово.
   
   ***
   
   После рождества нагрянули морозы.
   
   Во двор теперь выходили только по большой надобности. И взрослые и дети сидели дома. Дело нашлось всем. Починка, уборка, штопка, стирка, да и мало ли до чего руки не доходили, пока самое важное происходило за стенами дома. Но всё когда-нибудь кончается, закончились, наконец, и неотложные домашние дела, каждый смог заняться тем, к чему лежало его сердце. Мать учила Лауру вышивать, отец мастерил силки и капканы, а Пьер полностью отдался творчеству. Он почти неотрывно сидел у окна и то переносил на бумагу скудный горный пейзаж, то зарисовывал по памяти животных и людей, то запечатлевал немногие яркие сюжеты из собственной жизни. Бумаги у него было мало, поэтому на один лист помещались по две, три, а то и четыре картины. Когда же с обоих сторон бумажных полотен не осталось ни одного чистого клочка, Пьер вспомнил о заказе своего самого искреннего поклонника и принялся вырезать фигурки зверей, благо дров на зиму, в том числе и его стараниями, заготовлено было много.
   
   Пьер как раз заканчивал шлифовать кошечку, когда к нему подошёл отец. Он какое-то время наблюдал за работой сына, потом попросил фигурку, чтобы рассмотреть поближе.
   
    — Хороша, — с удовлетворением сказал он. — Возможно, и выйдет из тебя толк. Когда думаешь начать творить не только для Лауры, но и для остальных людей?
   
    — Ну, надо подготовиться...
   
    — И долго собираешься готовиться? — отец глядел чуть насмешливо. — Смотри, а то жизнь коротка, не успеешь как следует подготовиться, а она уже закончилась вся.
   
    — Да, — серьёзно кивнул Пьер. — Пожалуй, ты прав. Начинать никогда не рано. Вот только я Лоре обещал...
   
    — Это мы мигом уладим, — улыбнулся отец и, повысив голос, позвал: — Лаура, подойди сюда.
   
   С весёлым топотом девочка примчалась к отцу с братом.
   
    — Ты не против, доченька, если Пьер, вместо лошадки Христа вырежет или Мадонну нарисует?
   
    — Ура, у меня будет собственная Мадонна, — запрыгала, хлопая в ладони, девочка.
   
    — Видишь, Пьер, с заказчиком я всё уладил, осталось выбрать сюжет для первого шедевра. Иди, доченька, играй.
   
    — Вот ещё, играть. Я оленя вышиваю. Теперь у меня будет и Мадонна, и олень, и кошечка.
   
   Лаура схватила оставленную без присмотра фигурку и убежала к маме. Вскоре из женской половины послышался её звонкий голосок, чисто и проникновенно выводящий песню о скорой весне, о чистых ручьях и нежно-фиолетовых подснежниках. Пела она настолько здорово, что отец с Пьером невольно заслушались, но минутой позже они снова вернулись к обсуждению будущего шедевра.
   
   За окном выла вьюга, трещал злой мороз, а в уютном тепле родного дома, под звуки чарующего детского голоса, двое мужчин творили историю.
   
   ***
   
   Возмущенно пыхтя трубкой, Марк ходил из угла в угол своего просторного кабинета.
   
    — Ты же сам слышал, — пытался вразумить его Билл, — он приступает к своей первой Мадонне.
   
    — Я-то слышу, Билли, а вот ты, похоже, нет, — почти кричал Марк, отчаянно жестикулируя. — Мы на мели, я уже начал тратить свои деньги, а в активе у нас — кошечка и груда набросков.
   
    — Но Мадонна... Остались какие-нибудь неделя-две и...
   
    — Максимум что я наскребу — это ещё на два-три дня съёмок и то, если ты пообещаешь монтировать и сводить картину сам.
   
    — Должен же быть какой-нибудь выход.
   
    — Выход есть, когда есть деньги, нет денег — ты никто, вокруг только входы и все они закрыты.
   
    — Погоди, а если их сюда, в наше время, перенести?
   
    — Ты бредишь. — Марк был так шокирован идеей компаньона, что перестал не только кричать, но и ходить по комнате.
   
    — Нет, я серьёзно. — Билл загорелся новой идеей, его глаза блестели, теперь уже он вскочил с кресла и заходил по комнате. — Там же сейчас заказник? Выбьем разрешение на временную базу в научных целях, дадим обоснование выборочному отлову животных, наймём декораторов...
   
    — Как ты представляешь себе их контакты с людьми? Например, поход в магазин.
   
    — До весны никаких контактов, там же медвежий угол. Организовать непроходимость троп — нечего делать, а весной мы переместим их обратно, никто и не заметит ничего.
   
   Марк ещё минут десять набрасывал возражения, но все они разбивались о простые и логичные доводы Билла. Когда он в ударе, его было не остановить. Слушая его, Марк впервые за последний месяц вспомнил почему он взялся за этот рискованный проект. Билл мог быть чертовски красноречивым. Постепенно беседа из пикировки перешла в обсуждение плана. По всему выходило, что перенести семью во времени и снимать их тут намного дешевле, чем каждый раз тащить оборудование, съёмочную группу и массу аккумуляторов через портал. Даже с учётом дополнительных расходов.
   
   Оставить людей и оборудование в прошлом тоже было бы не очень дорого, но служба охраны времени была категорически против такого варианта. Марк уже не раз пробовал договориться с ними о нарушении правила полного возврата экспедиции и всегда встречал ничем, даже большими деньгами, не пробиваемую стену непонимания. Роботы, а не люди. Но, к счастью, пока, не всеведущие. Если всё правильно сделать, то про временный вывоз семьи Бочини в настоящее они даже не узнают. Что может случиться плохого? Небо и воздух во все времена одинаковые, а к весне они спокойно вернутся в свой мир и пробудут там до самой смерти. Зато у них с Биллом будет первая часть фильма, с которой можно и долги раздать и начать новый проект.
   
   Положительно, Марк не видел слабых сторон в новом плане и даже начал злиться на Билла, что тот так поздно его предложил, столько денег можно было бы сэкономить.
   
   ***
   
   Поначалу всем казалось, что мир изменился. Погода вроде бы стала мягче, снег серее, а воздух более тяжелым. Они будто попали в какую-то другую, чужую зиму. Отец даже придумал для Лауры сказку, как злые демоны пытались украсть у людей рождество, но перепутали миры и украли его у себя, а людям подбросили свою зиму и непривычную им погоду. Однако, понемногу свежесть впечатлений стала уходить, заботы отвлекли внимание от окружающего мира, чувства привыкли к новой реальности. Постепенно все уверили себя, что небо всегда было таким серым, снег рыхлым и липким, а воздух сладковатым и душным.
   
   Только Пьер продолжал упорствовать в своём неприятии внешнего мира. Он все дни напролёт сидел у окна, сравнивая то, что видит со своими набросками. Потом он закрасил одну из своих старых картин и поверх её нарисовал новый пейзаж. Когда закончил, подозвал отца и показал ему обе картины одновременно.
   
   — Отлично, — сказал отец, — назовём этот диптих «Времена года». Он здорово показывает, как зависит наше восприятие от погоды и освещения.
   
    — Как ты не видишь, папа, — возмутился Пьер, указывая на расхождения. — Вот это дерево стало меньше, это — чуть сдвинулось, а вот этого вообще раньше не было.
   
    — На первое легло чуть больше снега, второе ты рисовал немного с другого ракурса, а третье в прошлый раз ты просто забыл изобразить. Остальные отличия можно объяснить освещением и более глубоким снегом. Но ты прав, выглядит всё так, будто прошла не пара месяцев, а пара сотен лет.
   
   Пьер смолчал, но по лицу было видно, что эти объяснения его не убедили.
   
    — Да полно тебе, — отец взъерошил ему волосы, — ты же не Лора, чтобы верить в демонов и украденное рождество. — Займись, лучше, Мадоной. Скоро лето, ярмарка, а нам на неё, кроме котиков и собачек, везти нечего. На них одних ты ни имени не сделаешь, ни денег не заработаешь.
   
   Пьер молча кивнул, и вскоре вернулся к оставленным до поры шедеврам. Однако, бывало, по вечерам он замирал у окна и, под тоскливые звуки песен сестры, до боли в глазах всматривался в такой родной и вроде бы знакомый с детства, но всё же чужой пейзаж.
   
   Жизнь катилась как шар с горы, медленно, уверенно, постепенно набирая скорость. Вслед за злыми морозами пришла череда оттепелей и заморозков. Запасы еды ещё оставались, зверь исправно лез в силки, всё складывалось как нельзя лучше, и только родители решили, что перезимовать удалось без особых проблем, как слегли оба ребёнка.
   
   Сначала заболела Лаура. Тяжёлый, грудной кашель внезапно поселился в её лёгких, звонкий и чистый голосок осип, по раскрасневшимся щекам то ручьями тёк пот, то разливалась мертвенная бледность. В такие минуты у неё зуб на зуб не попадал, она забиралась под груду одеял, и матери приходилось отпаивать её чаем с мёдом.
   
   Пьер держался ещё неделю. Как одержимый он работал над Мадоной и днём, и ночью, будто боясь не успеть. Но когда работа была закончена, силы разом покинули его, он свалился в койку с высокой температурой и, заливистым, разрывающим лёгкие кашлем.
   
   Мать неотрывно хлопотала у больных, поила их, обтирала водой с уксусом, лечила отварами трав. Но лучше им не становилось. Дети похудели, осунулись, их глаза опоясали чёрные круги.
   
   Наконец, отец, частенько молча стоявший у их изголовья, не выдержал:
   
    — Я спущусь в долину за врачом.
   
    — К нам и летом тяжело добраться, а сейчас это просто опасно. Боюсь, не пойдёт никто сюда.
   
   Такое желанное уединение показало им свою изнаночную сторону. Да, высоко в горах люди не досаждают, не лезут в твои дела, не учат как жить, но и на помощь в случае чего никто не придёт. Им казалось, что они готовы к этому и всё смогут превозмочь, но жизнь, как всегда, избавила от лишних иллюзий.
   
    — Может, хотя бы, лекарство назначит. Не могу сидеть сложа руки и смотреть, как они медленно угасают.
   
    — Только сам не сгинь. Тропинки сейчас где занесены, а где и обледенели. Соскользнёшь или попадёшь в оползень — мы трое тут совсем пропадём.
   
    — Не волнуйся, я буду осторожен как никогда. Зря рисковать не стану.
   
   Отец оделся и, понурив голову, вышел за дверь.
   
   Вернулся он часов через шесть, весь грязный, в изодранной, рваной одежде.
   
    — Не смог пройти, — ответил он на вопросительный взгляд жены. — Там, где тропинка вдоль скалы петляет — обвал, одному и без инструмента никак не разобрать, а обойти не получается — занесло кругом сильно. Сейчас передохну, соберу что нужно и снова пойду.
   
   Мать кивнула, в её глазах стояли слёзы: ночью детям стало ещё хуже.
   
   ****
   
    Билл озабоченно смотрел на бледные детские лица на экране.
   
    — Как-то нехорошо получилось, — сказал он Марку, дымящему сигарой в соседнем кресле. — Если бы они остались в своём времени то, возможно, Бочини-старший смог бы спуститься в долину и привести врача.
   
    — А что по этому поводу накопал твой ассистент?
   
    — Ничего. Этот период жизни Пьера Бочини очень скудно описан. Мы знаем лишь где он вырос и с кем. Перед широкой общественностью он возникнет только через шестнадцать лет уже готовым ярким мастером с кучей законченных работ. Именно поэтому я и выбрал его для первого нашего фильма. У него точно есть что-то ещё за душой. Это беспроигрышный вариант.
   
    — Не понимаю, тогда, почему ты так волнуешься? Он уже возник перед общественностью, значит, несомненно, выживет и напишет все свои картины.
   
    — Выжил бы, если бы мы не вмешались. Теперь же, ни в чём нельзя быть уверенным. Вдруг, это именно приведённый отцом врач спас Пьера от смерти?
   
    — Тогдашние коновалы только и умели, что пускать кровь. Не уверен, что это хоть кому-нибудь помогло.
   
    — А наши местные вирусы? Вдруг, кто-то из съёмочной группы занёс к ним какую-нибудь мутировавшую за столетия заразу? У них же ни иммунитета нет, ни антител. Даже обычные для нас прививки не сделаны.
   
    — Раньше надо было думать! Значит, притащить их сюда было не такой уж и светлой идеей? — в голосе Марка отчётливо звякнула сталь. Он повернулся к компаньону и пристально уставился на него сквозь сигарный дым холодными щёлочками глаз. Это продирающий до костей взгляд напомнил Биллу, почему того называли «бродвейской акулой» и почему он, ища компаньона, в конце концов, обратился со своей идеей именно к нему.
   
    — У нас не было другого выхода, — ответил он поспешно. — Ты же сам говорил, что деньги кончаются, а материала тогда катастрофически не хватало.
   
    — Теперь хватает? — продолжил давить Марк.
   
    — Теперь — да.
   
    — Тогда давай вернём их обратно, и дело с концом.
   
    — А если они оба умрут?
   
    — Ну и что? У нас же есть фильм.
   
    — Кому нужен фильм неизвестно о ком?
   
    — Тебе лично будет гораздо лучше, если такие люди найдутся, — в голосе Марка звучала явная угроза. — Ты клятвенно обещал, что фильм ждёт успех, а я не люблю, когда меня обманывают.
   
    — Если кто-нибудь потом вспомнит про эти обещания, — пробурчал себе под нос, Билл, отвернувшись. Если Марк и расслышал его слова, то вида не подал. Возможно, он просто не захотел накалять и без того звенящую атмосферу.
   
   ***
   
   Ближе к утру, когда тьма сгущается особенно сильно, в доме было тихо. Тяжело дышали в горячечном забытьи дети, замерла в тревожной дрёме мать, не вернулся из второго похода за врачом отец. Никто не слышал, как скрипнула дверь, и в дом вошёл худой лысеющий мужчина. Очки на его носу блеснули в слабом свете луны. Он немного постоял у двери, прислушиваясь, и прошёл к детским кроватям. Они стояли рядом, между ними на тумбочке в изголовье еле-еле горела толстая самодельная свеча. В её свете щеки детей казались бледно-синими, а глаза превратились в глубокие чёрные провалы.
   
   Гость осторожно освободил руку Пьера от одеяла, достал из кармана длинного плаща шприц и сделал укол. Мальчик что-то пробормотал сквозь сон, выхватил руку и, развернувшись к нему спиной, снова уснул. Гость замер на минуту, а потом, медленно и осторожно ступая, двинулся к выходу.
   
   У самой двери он остановился. Свеча по-прежнему потрескивала на тумбочке, тяжело дышали во сне дети. За окнами выл колючий зимний ветер. Ночной гость в нерешительности топтался на месте. Он то поднимал руку, чтобы толкнуть дверь, то опускал её и оглядывался. Наконец он развернулся и пошёл обратно в детскую. На этот раз он остановился у кровати Лауры. Девочка доверчиво разметала руки по одеялу, её спутанные пышные волосы покрывали всю подушку и походили на ореол. Она напоминала измученного, но не сломленного маленького ангела. Тяжело вздохнув, мужчина достал из кармана второй шприц. Он прекрасно понимал, что так поступать нельзя, но не мог противиться нахлынувшим эмоциям. Такие чистые и светлые создания как она должны жить. Одно их присутствие в этом мире делает его лучше и чище. Билл свято верил в это. А предостережения учёных о невмешательстве в прошлое — бредни пуганных ворон, которые не только боятся каждого куста, но и дуют на все жидкости, не взирая на их температуру и состав.
   
   ***
   
   Отец вернулся только к вечеру следующего дня, ещё более грязный и испачканный, чем в первый раз. И был он гораздо мрачнее, чем тогда.
   
    — Такое ощущение, что дороги никогда и не было, — жаловался он жене. — Разбирал, разбирал завал, только решил, что уже пробился и тут же упёрся в стену. А снег валит так, будто наверху толстую перину вспороли и сыплют, сыплют, сыплют не жалея. Куда идти, куда пробираться? Насилу домой дорогу нашёл. Был бы суеверным, решил бы, что это демоны за какие-то неведомые наши прегрешения дорогу путают.
   
    — Прегрешение у нас одно — гордыня, — вздохнула жена. — Это мы сами забрались в такую глушь, веря, что сможем обойтись без людей. Нам и расхлёбывать.
   
    — Мы справимся, что бы жизнь нам не готовила, — сказал муж и обнял жену.
   
   Он не привык бросать слова на ветер и тут же рьяно принялся помогать ей в уходе за больными. С этого момента они ни на секунду не оставались одни. Отец с матерью ловили каждый их жест, выполняли каждое, даже не высказанное желание. День сменялся ночью, ночь — днём. Прошло ещё трое суток, прежде чем перед ними блеснул первый слабый лучик надежды.
   
   ***
   
   Весна нагрянула неожиданно и сразу же заявила о себе в полный голос. Ещё вчера выла вьюга, и мело так, что в десяти шагах ничего не было видно, а сегодня уже вовсю звенели ручьи и пели, славя солнышко, невесть откуда взявшиеся птицы. Однако земля, так сильно смёрзлась за зиму, что по-прежнему была прочна как камень. Пройдёт не один день, прежде чем она оттает, прогреется и сможет принять зерно. Однако, отец не мог ждать, да и совсем не зерно он хотел опустить в кормилицу.
   
   С самого утра под молодым каштаном на краю участка он копал могилу. Земля поддавалась тяжело, будто даже она понимала несправедливость случившегося и не желала принимать преждевременный дар. Кирка глухо стучала о корни, грубо вгрызаясь в промёрзшую ткань, звякали о сталь случайные камни. Земля откалывалась огромными глыбами, которые приходилось дробить и отдирать от корней.
   
   Только к полудню такая не сложная для лета работа была закончена. Не желая мешкать, отец вынес закутанное в ткань тело и осторожно опустил его в чёрный зёв ямы.
   
   Проститься с Пьером вышла вся семья. Даже не окрепшая после болезни Лаура, шатаясь и поминутно спотыкаясь, упрямо шагала следом за матерью к его последнему пристанищу. Только солнце, не желая мириться с несправедливостью, спряталась за лёгкое облачко, грустно наблюдая сквозь него за происходящим.
   
    — Пьер сейчас в раю? — спросила Лаура у матери, беря её за руку.
   
    — Он обязательно там будет, — ответила та и смахнула набежавшую слезу.
   
    — Он будет играть с ангелами?
   
    — Несомненно. Играть и рисовать их. Он был рождён, чтобы рисовать ангелов, и если это не удалось ему на земле, то обязательно получится на небесах.
   
   Они стояли молча, неотрывно глядя на белеющую в глубине ямы ткань. Отец стоял рядом, сжимая в руке потерявшую форму шляпу. Его лицо изрезали глубокие морщины. Ещё неделю назад они только пробовали проложить свой путь сквозь закалённую ветрами и солнцем бронзовую кожу, а сейчас в их ущельях не было видно дна. Слёзы блестели в уголках глаз. Лёгкий ветерок шевелил его редкие волосы.
   
    — Можно, я спою?
   
    — Конечно, дочка, — мать присела и обняла Лауру за плечи, — ему нравилось, как ты поёшь.
   
   Девочка серьёзно кивнула и запела одну из любимых песен Пьера. Она была о непостоянстве природы, о буйстве осенних красок, о щедрости земли и о том, что всё имеет свой конец и своё начало. Её чистый и прозрачный голос слегка дрожал, наполняясь бесконечной грустью и безграничной любовью. Боль, надежда и вера непередаваемо сплелись в этих прочувствованных звуках, оттеняя и дополняя друг друга.
   
   Когда она закончила, родители ещё долго молчали, боясь спугнуть повисшее в тишине волшебство. Наконец, мать поцеловала Лауру и сказала:
   
    — Это было потрясающе. Пьеру бы обязательно понравилось. Он, наверное, сейчас сидит на небесах и гордится тобой.
   
    — Я буду каждый день приходить сюда и петь для него.
   
    — Не получится. Мы скоро уедем в город и будем жить там. Но ты всегда сможешь пойти в церковь и поставить свечку за упокой его души.
   
    — Он услышит, если я буду петь в церкви для него?
   
    — Обязательно услышит, дочка. Всё что поют в церкви слышно на небесах.
   
   По лицу матери катились крупные слёзы. Она больше не пыталась скрыть их. Отец отвернулся и зачем-то тёр лицо скомканной шляпой. Солнце вышло из-за тучи, чтобы полюбоваться единением и согласием в сплочённой горем семье. Весна не могла стоять на месте, подобно катящемуся с горы камню, она набирала ход, и её было не остановить и не замедлить.
   
   ***
   
    — Это потрясающий, сногсшибательный кадр, он порвёт все визоры мира, — орал Билл, глядя в огромный, на всю стену экран.
   
   Марк щурился как сытый кот. За свою жизнь он раскрутил достаточно певиц и певичек, чтобы понимать, что перед ним бомба, беспроигрышный вариант.
   
    — Я всегда говорил, что в жизни великой Лауры Бочини была какая-то трагедия, — не унимался Билл, — нельзя так прочувствовано петь, не неся огромной боли в глубине сердца. А ты ещё противился. «Зачем твой «гребень», голос есть голос. Снимем пару концертов, церковный хор в детстве и всё». Чьи слова?
   
    — Ладно, ладно, признаю, — Марк, вальяжно развалясь в кресле, выпустил клуб дыма, — история с братом добавила в сюжет изюминку. Теперь у нас не просто музыкальный фильм с отличным саунд-треком, а настоящая драма о становлении звезды, с ней самой в главной роли. Даже перерасход на съёмки в прошлом окупится.
   
    — Тем более, я помог тебе сэкономить.
   
    — Да, твоя идея перенести их всех в наше время бесподобна. Погоди, погоди. На что это ты намекаешь? Уж не желаешь ли ты увеличить свою долю? Мы подписали контракт, старик, там всё подробно прописано. Условия пересмотру не подлежат.
   
   Билл усмехнулся. Он и не надеялся вырвать лишний цент у «бродвейской акулы».
   
    — Успокойся, Марк. Я не прочь увеличить свою долю, но только уже в новом проекте. Я просто убеждён, что скульптор или художник способны принести нам гораздо больше, чем пусть и гениальная, но простая певица. Ты только подумай, кроме фильма мы будем иметь цифровые копии его неизвестных шедевров. Музеи и частные коллекции будут глотки друг другу рвать за право обладать ими. Особенно, если с помощью моего «гребня» мы расскажем про них душераздирающую историю.
   
    — Погоди, дай раскрутить фильм с Лаурой.
   
    — Надо ковать железо пока оно горячо. Год-другой и всё прошлое будет кишеть съёмочными группами. Пока все не бросились разрабатывать открытую нами жилу, нужно урвать как можно больше.
   
    — Звучит убедительно.
   
    — А когда я ошибался? — Лицо Билла просто лучилось энтузиазмом и уверенностью. Именно они когда-то подкупили Марка и убедили его ввязаться в эту авантюру. Он бы мог сейчас, особенно не напрягая память, сходу перечислить пару крупных ошибок компаньона и пяток мелких, но в итоге он таки победил, а победителей не судят.
   
    — У тебя уже есть кто-нибудь на примете?
   
    — Нет. Нужен кто-то очень известный, но с тёмным, неисследованным прошлым. Чтобы точно были тайна, трагедия и неизвестные шедевры. Я дам задание ассистенту, он быстро подыщет пару-тройку годных кандидатур.
   
    — Я в деле, — плотоядно улыбнулся Марк, выпустив огромный клуб дыма. — Когда начинаем снимать?
   
   ***
   
   Ночью выпал снег. Белое одеяло тонким слоем укрыло землю, ветки обзавелись щеголеватыми шапочками, а куст сирени, облысевший осенью, обрёл роскошную шевелюру взамен утраченной.
   
   Иероним осмотрел двор хозяйским взглядом. От острого взора не укрылись ни дорожки следов, проложенные поперёк белого как лист бумаги пространства, ни возникшие то там, то здесь проталины. Первый снег робок и недолговечен. Какой бы художник не нарисовал лапами этот причудливый узор на его поверхности, он недальновиден. Чтобы войти в историю, нужно выбирать более прочный материал для своих творений.
   
   Мальчик задумался. Вчера в куче дров он видел подходящую для работы чурку. Если убрать всё лишнее, из неё получится отличный старик-лекарь. Худой, цепкоглазый, с длинным клювом-носом. Её непременно стоило спасти, пока отец не добрался до неё с топором. Он хоть и художник, но бывает потрясающе толстокож и слеп, не видит и не чувствует очевидных вещей.
   
   Засучив рукава, Иероним принялся разгребать дровяную кучу в поисках замеченной вчера заготовки. Его мысли то и дело возвращались к следам на снегу. Кто мог их оставить? Люди, птицы, звери? А, может, это были птицелюди, спустившиеся из райских кущ за душами грешников? В его голове так и роились образы и идеи для новых, бесспорно, гениальных полотен. А где-то неподалёку за его работой бесстрастно наблюдал ледяной глазок видеокамеры.
   

"Дениска"

   Для первого января в приёмном отделении было слишком оживлённо. Хирург Василий нетерпеливо ждал, пока оператор местного телевидения с выданной оператору девочкой-журналистом облачатся в халаты, бахилы и марлевые повязки.
   Больше всего Василию сейчас хотелось свалить домой, вытянуть ноги и выпить чего-нибудь, что не чай и не кофе. Дежурство в новогодние праздники незначительно усугубило грузность фигуры Василия, и значительно — одутловатость его лица. А распоряжение замглава об интервью и сопровождении съёмочной группы совершенно испортило настроение.
   Наконец, всё было готово.
    — Вот сюда смотрите, говорите спокойно, но если что, мы потом вырежем, — протараторила девочка-журналист. — Пишем!
    — Ну давайте...
   Девочка откашлялась. Оператор начал снимать.
    — Расскажите, сколько человек поступило к вам за новогодние праздники?
    — Первого января мы приняли сто восемьдесят восемь человек.
    — Ого! — не сдержалась девочка. — Так, это потом вырежем... Пишем! Расскажите, сколько из них было с алкогольным отравлением? Какой характер травм?
   Василий вздохнул. А потом выдохнул. Он надеялся своими вздохами продемонстрировать крайнюю усталость. Пусть замглаву потом будет стыдно.
    — Ну как, отравления... С отравлением никого, в состоянии алкогольного опьянения поступило сто восемьдесят восемь человек. Драки, ДТП, бытовые травмы, обморожения.
    — Алкоголь — это зло, — хихикнула девочка. — Это мы вырежем.
    — Ну да, ну да, — Василий вспомнил о бутылочке пятизвёздного коньячка, ждущей в ординаторской, когда он соизволит забрать её домой. На дежурствах Василий ни-ни.
    — Нам сказали, можно ещё по отделениям поснимать.
    — Ну вы лица потом замажете?
   Девочка клятвенно уверила Василия, что обязательно.
   Поснимали в наркологии, благо находилась она на первом этаже. Девочка отловила самую неторопливую медсестру, поставила её рядом с Василием. Та испугано пригладила волосы, и без того безупречно уложенные в тугую маленькую гульку.
    — Ничего интересного у нас нет, — сказала медсестра. — Как обычно бомжи, алкаши, наркоманы. Везут со всего города. Если выпимши, но умеренно, и явно не алкаш — то это травма, а те которые, такие же, но с головой, в смысле — побитые головой — тех в нейрохирургию.
    — А что-нибудь интересное за новогодние праздники произошло?
    — Вот так, чтобы для телевидения, наверное нет, то есть да, но стыдно.
   Василий заинтересовался, оператор сделал вид, что выключил камеру.
    — А если не для телевидения? — оживилась девочка.
    — Помнишь «дениску»? — обратилась медсестра к Василию.
    — Который вечно неизвестный?
    — Так вот, привезли его снова. А ко мне Сидоренко приходит и говорит: он ко мне пристаёт, я его боюсь.
    — Сидоренко, которая бомжиха?
    — Она, она. Говорит — заприте его, он меня домогается. Я ей говорю, что запереть его не могу, без его на то желания, но если она так за свою честь боится, то пусть в сестринской переночует, вот её я по её желанию запереть могу. Ну, я её заперла в сестринской, а сама в ординаторскую. А он, собака, под дверью скребётся, и на уши ей приседает, какая она красотка.
    — Сидоренко красотка?
    — Ага. И вот ночью, я уже спала, это она мне потом рассказала, она передумала, и решили они, гхм... Ну а ключи-то у меня, а будить меня стыдно, типа — сама же динамила, и она говорит этому дурню — мол, лезь ко мне через окно с коридора — в сестринской окно, и рядом, в коридоре окно. Она говорит — я, мол, открою, а ты лезь. Ну и полез он к ней. И упал. Хорошо так упал. Хорошо хоть первый этаж. И теперь его на десятый в нейрохирургию с проломленным черепом. А я теперь ещё и виноватая, что Сидоренко заперла. И она же меня матом кроет, что я ей личную жизнь попортила.
   Медсестра попрощалась и пошла дальше по своим делам.
    — Не пишем, — дала отмашку оператору девочка.
   Василию пришла в голову хорошая идея. Во всяком случае, он так решил.
    — А снимите лучше «дениску», — предложил хирург. — У него периодическая потеря памяти. Как сюда попадёт. Мы его зовём «дениской» — а он сам себя не помнит, но бомжом не выглядит, может родня узнает.
   У лифтов Василий встретил постоянных знакомцев — упитанного оперуполномоченного Бабякина и не менее упитанную следователя Бабякину. Нет, не супруги и не родственники. Однофамильцы. Но им никто не верил. К территориальному ведению Бабякиных как раз относилась эта больница СМП, так что они, учитывая контингент пациентов, исправно каждую неделю кого-нибудь опрашивали. Либо на предмет «кто избил?», либо на предмет «кого избил?». Надо думать, дежурство в новогодние праздники также их не радовало.
    — Привет ментам от медиков! — Василий пожал Бабякину руку. — Какими судьбами?
   Тот продемонстрировал ориентировку. Чёрно-белый фоторобот тощего, коротко стриженного мужика выглядел грозно, и в то же время испуганно.
    — Да вот, разыскиваем, за нападение. Порезал две недели назад двух ребят с ДПС.
    — Ого, живы хоть? Ну и утырок.
    — Да живы, — Бабякин помахал ориентировкой. — У вас же откачали.
    — Я в отпуске был, — вздохнул Василий. — Вчера только вышел. А тут такие страсти. Погодь...
   Он всмотрелся в чёрно-белого мужика.
    — На «дениску» похож. Вроде бы. У нас ваш утырок.
   Впятером они втиснулись в лифт, никого больше не пустили.
    — Перегруз! — привычно гаркнула Бабякина.
   Лифт натужно с остановками потащил их на десятый этаж. На каждом этаже в лифт пытался войти ещё кто-либо, но Бабякины с Василием были непреклонны, вскоре девочка-журналист сама уже готова была вопить «перегруз», лишь бы наконец-то доехать.
   Но на шестом этаже, несмотря на все протесты, к ним втиснулся батюшка Андрей, как и положено, при рясе, бороде и необъятном животе. Девочку-журналистку слегка раздавило по стенке и пережало дыхание. Батюшка при этом умудрился обменяться с Василием и Бабякиным рукопожатием. Оператору протянул руку для благословления, и тот послушно, к собственному удивлению, благословился.
    Лифт крякнул и остановился между этажами.
    — Перегруз, — констатировал Василий.
   Батюшка укоризненно оглядел Бабякину с ног до головы.
    — Худеть надо, дочь моя.
   Бабякина возмутилась было, но осеклась, всё ж таки ряса вроде как не дозволяла вопить на её обладателя.
    — Это я тебе как мужчина и как священник говорю. Жить станет легче, и в семейной жизни на лад пойдёт. Ну и молиться не забывай. Эх, и мне бы тоже сбросить, — батюшка похлопал себя по животу. Это всё макдак. Кто вообще открыл макдак рядом с больницей? Искушают.
    — Ты в буфет ходи, — посоветовал Василий.
    — Вот пока в больничном буфете будет дороже, чем в макдональдсе, буду искушаться. И каяться. Искушаться и каяться.
   Батюшка Андрей Василию нравился. Батюшка служил в прибольничной часовенке и по долгу и статусу своему имел доступ без бахил и халата туда, куда даже родню не пускали. Прислали его пару лет назад на место унылого и строгого дьякона. Батюшка Андрей был весельчак, шутил, порой не в тему, несмотря на комплекцию бодро рассекал по этажам и не позволял траурной родне рыдать у койки ещё не умерших пациентов, что весьма благотворно сказывалось и на пациентах и на родне. Ещё с ним можно было выпить, когда не пост, и болел он за «Тоттенхем».
    — Поехали как-то медик, мент и поп на лифте в рай, — сказал батюшка. — И застряли. Не выдержала техника трёх служивых. Час стоят, два стоят. Взмолились. А им ангелы и отвечают, тяжёлые у вас, ребята, мундиры для рая, что ментовский, что поповский, что халат белый. Так, братья и сёстры. Выдохнули воздух, а то мы слишком тяжёлые для лифта.
   Оператор, девочка и Бабякины батюшку послушались. Чудо, но лифт тронулся и со скрипом, довёз их до десятого этажа.
   Батюшка Андрей, выпустив всех, бодро заскочил обратно в лифт.
    — Ты куда? — спросил Василий.
    — Спаси Господи, во ад спускаюсь, — батюшка зажал кнопку «СТОП».
    — В наркологию, чтоль?
    — Окстись, сын мой, они больные люди. В гинекологию.
    — А в гинекологии что стряслось?
    — Женщины истерт, унывают и жить не хотят. Я ж говорю — во ад спускаюсь.
   Двери лифта закрылись.
   В ПИТе нейрохирургического отделения кроме «дениски» было ещё двое. Один — сбитый машиной дед, который только стонал. В часы посещения у его койки исправно дежурили родственники, и даже приводили следователя для опроса. Не Бабякина. Рядом — командированный издалека мужик со сломанным позвоночником. К нему, бедолаге, никто не приходил, но прогнозы на его счёт были оптимистичные, надо было только потерпеть и лечится. И он терпел, но ему всё время где-то кололо и чесалось, и он бесконечно просил поправить подушку, не в силах найти удобное себе положение. Но санитаркам он нравился, потому что вроде и мужик не урод, и комплименты говорил.
   «Дениска» вроде тоже был не совсем уродом, но открывал рот только для того, чтобы попросить что-то колюще-режущее, а ещё грыз повязки, которыми его привязали к кровати, чтобы не сбежал или не сиганул из окна, или не зарезал кого-нибудь.
   Вот и сейчас, завидев посетителей, голый и жалкий, с обритой, зашитой и залитой зелёнкой головой, он ныл:
   — Валера... Валер! Дай нож, Валера! Ну дай ножик, дай! Ножик. Есть у тебя ножик?
    — Нет у меня ножика, не Валера я, — сказал Василий.
    — Есть, Валер, есть... Дай!
   Вошла санитарка, споро надела на «дениску» подгузник, прикрыла простынёй.
    — Не Валера он! Нет у него ножика, задрал уже, — буркнула санитарка. — Постоянно просит нож, без перерыва. Затыкается на пару часов, поспит и опять за своё. Один раз развязался, ирод, в окно полез.
   За большим незашторенным окном серело тяжёлое небо, унылые городские улицы поблёскивали фонарями и кружила стая жирных ворон, обитавших где-то в районе больничной крыши. «Дениска» жадно глазел на ворон.
   Бабякины старательно сравнивали свой фоторобот с «дениской».
    — Вроде он. А вроде и не он. И похож, и не похож.
    — Уши вроде не те, — сказал оператор.
    — Те уши, те, — ответила девочка, предчувствуя острый репортаж. — Да он это, он.
   Бабякина поднесла фоторобот к «денискиному» лицу. «Дениска» испуганно, с надеждой, затараторил:
    — Наташ, Наташааа... Дай нож, дай нож, а?
    — Не Наташа я. Не, не он.
   Снова вошла санитарка:
    — Да он сам себя не помнит, и может и не вспомнит. Лежит тут уже неделю. Вот что с ним делать?
    — Твою ж дивизию, — расстроился Бабякин. — Теперь ковыряйся с ним. Ни хрена не понятно с этой картинки. Слушайте, снимите его лицо, а? — обратился он к журналистам. — Будем рассылать.
   После завершения съёмок, журналисты с полицейскими рванули к лифтам: находится в ПИТе, где все голые, ходят под себя и часто психически не в себе, было тяжело.
    — Валер, ну дай нож, — канючил «дениска».
    — Зачем тебе нож? — спросил Василий.
    — Отвязаться хочу.
    — Зачем тебе отвязаться?
    — Туда хочу, — «дениска» кивнул на ворон.
   Василий подошёл к окну, поразглядывал начинающее чернеть небо.
    — Туда не попадают, сигая с десятого этажа.
    — А как, как попадают? Не, мне сейчас надо, очень надо, дай нож, с тобой мне надо.
    — Лечиться тебе надо. Для начало — голову лечить.
   Сутки наконец закончились, и Василий, переговорив с дежурным, и получив от него пластиковый контейнер с ольвье, прихватив коньячок, вышел на улицу. Посетители расходились, скоряки привезли бомжика с переломом и ругались с приёмным отделением. Те оформляли двух нарядных барышень с ДТП. Их пьяненький нарядный спутник почти не пострадал. Батюшка Андрей руководил узбеком, приволокшим наконец знатных сосновых ветвей для рождественского вертепа.
    Василий надел белые крылья поверх пуховика, и тяжело поднялся в небо — шутка ли, после суток, да ещё и в праздники. Распуганные вороны, натужно каркая, разлетелись от него кто куда.
   Батюшка Андрей, заслышав птичьи крики, помахал Василию на прощанье и вернулся к своим заботам. Из окна палаты на десятом этаже тоскливо наблюдал за Василием «дениска». А кроме этих двоих никто Василия и не заметил. Люди вообще интересные — видят то, что хотят, и не видят, чего не хотят. А часто и чего хотят — в упор не видят. Мучаются. Хотя лично Василий людей любил, а то бы фиг он тут работал, не враг же он себе.
   Василий погрозил «дениске» пальцем. Надо будет его сдать спецбригаде. А то ещё и правда сиганёт, не соображает ведь. Если конечно, Бабякины его не заберут. Хотя может и не заберут. Если раньше «дениска» ещё и мог кого-то порезать, то теперь только себя и то причине психических и душевных болезней, кои к добру или к худу, дело лично человеческое, и Василию в это вмешиваться не положено, да и невозможно. Так устроено.
   
   Конец
   

Поймать большого лося

    — Это будет потрясающий фильм, Ольчик. — По-тря-сающий, — очки у Толика сияют, как обода велосипеда, летнее карельское солнце пляшет зайцами на лысине.

   Чеширская улыбка, пухлая рожа постаревшего херувима — таков он, Толик, будущая звезда арт-хауса, поэт, художник... теперь вот — режиссер.

    — Все — на ассоциациях. Все — на случайных аллюзиях. Чтобы мистика... эмфаза... катарсис... сумеречная логика сновидений...

   Дальше можно не слушать: Толик эту пургу может гнать часами. Творческая же личность.

   Зато я умею варить суп. Тот еще навык, скажете. А в общаге, где мы сто лет назад познакомились, умение собрать из ничего супчик на двенадцать персон здорово ценилось.

   Еще у меня доброе сердце, что вообще-то для главбуха недопустимо. И отпуск. Если сложить оба фактора, то станет понятно, почему именно из меня Толик решил делать звезду авторского кино. Ну, надо вычесть еще переменную — Алису, для которой он написал часовой монолог («совсем как Линч, представляешь?!»), и которая при первой возможности съехала с темы: она знает Толика не меньше, чем я.

   С Алисой, кстати, удачно получилось: Толик как настоящий гений перепутал двенадцатиэтажный отель «Онего» с одноименным дебаркадером в предпортовой зоне. И еще обрадовался, что так дешево и с видом на озеро.

   Алиса бы разницу заценила: люкс с акварелями по стенам, санузел, тапочки-халаты и завтрак с одной стороны, и двухэтажное корыто с клетушками номеров, коридорная система, теплая компания бичей плюс единственный душ на этаж — с другой. Мне не привыкать, а вот Алиса убила бы Толика в момент заселения, и тем обеспечила поэту дорогу в вечность.

   Творчество Толика — всегда на грани инфаркта. При этом он, хотя и пухлый, но вынослив как слон, а съемочной группе — мне и Ивану, приходится туго.

   Иван у нас местный, с мягким петрозаводским говорком, с типичным карельским носом-уточкой и огромными натруженными лапами. Толик подцепил его тут же, на дебаркадере — Иван приехал порыбачить, но согласился пару дней покатать нас по лесам. Идея пообщаться с живым поэтом и подзаработать пришлась ему по душе. Ваня, оказывается, тоже стихами баловался. Когда-то. Очень давно.

   Меня он почему-то смущается. Но по-старомодному галантен: ручку целует, несется за кофе, распахивает дверцу древнего «Опеля». На контрасте с нашим рассеянным гением это особенно приятно. Хороший дядька, смешной. И кольца обручального нет.

   В общем, теперь Ваня у нас водитель, гид, и по совместительству, как только что догадался наш гений — актер.

   Потому что для экзистенциальной драмы нужен конфликт, «а ты, Ольчик, при всем уважении, внутренний конфликт достоверно создать не сумеешь».

    Утром, пока я спала, наш гений успел рысцой обежать окрестности, снять видео с девушкой-администратором, сунуться на закрытую территорию порта и получить по ушам от вахтерши, сожрать все яблоки, приготовленные для сухого пайка, и, наконец, решить, про что будет кино.

    — Калевала на новый лад! — объявил он, прижимая к сердцу книжку Дэвида Линча.

   Она у него сейчас вместо требника. Из этой книги Толик почерпнул все секреты мастерства, а потом заставил меня посмотреть «Внутреннюю империю». Два раза. Не спрашивайте.

    — Едем в леса!.. — сказал режиссер.

   И мы поехали на экскурсию.

   Драндулет наш, древний «Опель» Ивана, выкрашенный в цвет пожарной машины, держался на удивление бодро, разве что на подъемах дергался и чихал. Зато на видовой стоянке у водопада с ним фотографировались туристы.

   Толик, конечно, счел это отличным знаком начала съемочной кампании и с иезуитской дотошностью полчаса снимал мои босые пятки под водяной пеной, заставляя бродить туда и сюда, пока левую ногу не свело судорогой.

    Ивану тоже досталось: ему пришлось изобразить купание в водопаде, и только крепкое здоровье и пиетет, который он питал к живому поэту, уберегли Толика от законной взбучки.

   И все же режиссер остался недоволен.

    — Нет, этот лес никуда не годится. Ни чащи, ни бурелома. Какая же это Похъёла?

    На мой вопрос, что это за ругательное слово, поэт объяснил:

    — Это такой антимир, зазеркалье, там правят иные стихии, живут колдуны, слова имеют особую силу, а звери и птицы — не те, кем кажутся. И лес там должен быть другой, посуровей. Эх, корягу бы какую найти...

   Чихая и фыркая, «Опель» довез нас на базу, я добрела до кровати и дальше происходящее плохо помню: от переизбытка кислорода и впечатлений, а может, от ледяной водопадной воды организм сказал «кряк» и выключил меня из мира живых. Я провалилась в сон, проснулась с утра мокрая как мышь и с температурой: знаете, то дивное лихорадочное состояние, при котором болит горло и волосы на голове — все скопом и каждый — по отдельности.

   Спутники мои воспылали заботой: Иван принес банку варенья, Толик сгонял в лавочку за фляжкой с чем-то темным, крепким и вязким и объявил, что подобное стоит лечить подобным:

    — Доверься мне, Ольчик! После этого пикника ты станешь как новая.

   Не слушая моих хрипатых протестов и робких Ваниных возражений, замотал меня в плед и в шарф, погрузил в машину и вооружил пойлом — чтобы не валяла дурака в дороге, а лечилась прямо на ходу.

   И мы поехали к ущелью Чертов стул, где наш режиссер мечтал встретиться с демонами, их невестами, камнями с рунами, русалками и всем тем, что предлагает исследователям карельский лес.

    — Теперь все будет ништяк! — орал он. — Я, как тебя утром увидел, понял — это та самая фактура, какая нужна! Понимаешь, Ольчик, прости конечно, но в здоровом виде ты — немного обыкновенная... А сейчас — ты не представляешь, какая ты сейчас, — он продолжал, игнорируя Ивана, который не отрываясь от дороги, пихал его в бок:

    — Ты сейчас, в этом пледе, с этими слезящимися глазами, в этом шарфе, с красным носом...

    — То-лик, — сказала я.

    — И с совершенно несчастным лицом, ты — героиня! У тебя драма! Что-то случилось. Может, ты потеряла невинность? Или кого-то близкого?..

    — Анатолий, если ты не заткнешься, я потеряю тебя! Прямо сейчас!

    — Близкого! Точно! Я понял! — возопил он, вытаращил глаза и провозгласил:

    — Ты будешь — старушка Ахти. Мать!.. И не толкай меня, пожалуйста, — закончил он нормальным голосом, развернувшись к водителю.

    — Старушка, значит. Спасибо, дружище.

    — Да пойми, Ольчик, это же фильм! Это все — про нас! Тебе даже делать ничего не придется: пойдешь, куда скажу, постоишь там с лицом, какое я опишу, и скажешь...

   Он зарылся в рюкзак и извлек из его пузатого чрева книжку. Не Линча — ту я узнаю с первого взгляда. Пролистал:

    — Вот! Скажешь: «Иль из них не выйдет мужа, их не хватит на героя?».

    — Из кого?..

    — Из кусков Лемминкяйнена, богатыря, которые течением разметало по реке мертвых. Ты что, не читала? Держи. Изучай!

   Мне на колени бухнулся толстенький томик «Калевалы».

   Вопрос, кто будет изображать куски разметанного богатыря, повис в воздухе. Я заметила, что Иван покрепче вцепился в руль. Кажется, мы подумали об одном и том же.

   Чертов стул встретил нас комарами, солнечной рябью сквозь сосенный частокол, жужжанием мошкары и вероятно, дивными запахами грибов и трав, которые я не могла распознать.

   Шоковая терапия поэта давала эффект: горло болеть перестало, зато из глаз и носа текло так, что теперь изображать драматическую потерю можно было без грима.

   Парни разбили палатку «с видом на озеро» — на самом деле, чтобы увидеть озеро, нужно было б взобраться на ближние сосны — усадили меня на плед, выдали спрей от комаров и свалили на натурные съемки.

   Я открыла «Калевалу» и, поначалу путаясь в сложных именах, погрузилась в чарующий мир древних богатырей и ведьм, женщин, обратившихся в рыб, кузнецов, кующих небесный свод и самоуверенных девиц, отшивавших женихов направо и налево.

   Должно быть, я задремала. Должно быть, мужчины ушли далеко, и поэтому ничего не услышали. А я проснулась, когда все уже случилось.

   Открыла глаза — и в двух шагах стоял он.

   Лось. Нет, пожалуй, ЛОСЬ — патриарх, прародитель всех живущих ныне лосей. То был огромный зверь, поросшая мхом гора, которая сидящей мне показалось величиной с ближайшую сосну. Он был стар, очень стар — я видела седые волоски на его шкуре, а в слезящихся, похожих на каштаны, глазах, прописала свои руны вечность. Рога его были похожи на сталагмиты — обглоданные временем и большие...

   Очень большие.

   Лось, вместе с рогами, стоял от меня шагах в пяти.

   Похоже, и он удивился.

   Должно быть, он принял закутанную меня за неодушевленный предмет: муравейник или кучу мусора, в которой наверняка было что-то вкусное. А еще эта куча, то есть я, преграждала ему вход в палатку. А там точно было, чем поживиться, лось это знал — я прочитала у него во взгляде.

   Мы смотрели друг на друга день, а может, год — время замедлилось и стихло.

   Замолкла мошкара, и только еловые колючки падали на землю с едва слышным шорохом, и солнечные лучи назойливо долбились сквозь кроны, а еще лось дышал — жарко и глубоко, я чувствовала его дыхание и не могла сдвинуться с места.

   Лось шумно втянул седыми ноздрями воздух и сделал шаг. Я увидела, как мягко и глубоко просел мох под его копытом.

   Еще шаг.

   Возможно, он принял меня за что-то съедобное?

   Лось пригнул голову, и я смогла как следует рассмотреть его обглоданные рога. Сердце колотилось, а я сидела, как деревянная. Да и что я могла сделать? Запустить ему в морду «Калевалой»?

    — А вот и мы! — раздался в кустах радостный, как обычно, вопль поэта, — Ольчик, что мы тебе принесли!..

   О боги, подумала я, вцепившись в книгу. Мудрый Вайнамейнен. Не корысти ради. Пожалуйста, только не это. Или поэт, или лось. Но не оба сразу. Сделайте что-нибудь!

   И стало так.

   Хруст.

   Я увидела, как тяжелые рога упали на землю — нет, не рога — белые изогнутые коряги, похожие на старые кости, долго пролежавшие на земле. Ноги лося — уже не ноги, крепкие толстые ветки — хрустко подогнулись и свалились вниз. Спина исполина прогнулась и осыпалась на землю кусками мшистой коры, широкими, словно содранными со столетнего дуба. Голова — нет, не голова, а старый трухлявый пень, на котором несколько мгновений оставались живыми глаза цвета каштана, обвалился последним.

   Куча получилась внушительной — примерно с сидящую меня.

    — Оооольчик, — раздалось над ухом. — Тебе же сказали — отдыхать! Вот ведь есть женщины в русских селеньях! Мы бы сами костер организовали, стоило ли беспокоиться.

    — Пень? — спросил Иван, глядя на меня сверху вниз и протягивая букет ромашек, — откуда? Зачем?

    — Оттуда, — ответила я, — просто так. По приколу.

   Больше он ничего не спросил.

   А мне очень захотелось домой.

   Прямо сейчас. Если мне что-то нужно, я могу быть настойчивой. На часах — четверть третьего. Времени вагон, чтобы доехать, лечь в койку и вырубиться, качаясь на Онежских волнах.

   Но все, как обычно, пошло не так.

   Скандал кипел полчаса: режиссер бил себя пяткой в грудь, проклинал и заискивал. Я была непреклонна — тут ночевать не останусь. Поэт ухватился за «тут» и стал нежным, как шоколадное суфле:

    — Ольчик, я понял. Место и вправду отвратительное. И эта куча. И этот вид на озеро, которого нет. И эти сосны... Давай, на обратной дороге будем просто смотреть по сторонам, и, если увидим что-то захватывающее, на минуточку остановимся. Ну, отпуск же пролетает, а? Ну, времени же совсем мало.

   Я понимала, куда он клонит. Но компромисс — то, что за долгие годы впечаталось в базовые настройки. Хорошо, мы едем, и возможно, где-то остановимся.

    — Но ночевать будем дома! — при таких раскладах я готова была признать плавучее корыто родным домом.

    — Конечно-конечно, — заверил Толик.

   Я знала, на что он рассчитывал, но была уверена, что в машине возьму ситуацию под контроль. И заняла переднее сиденье, чтобы избавить Ваню от обольстительных речей нашего креативщика.

   Толик не возражал: он высунулся в раскрытое окно по пояс, и, рискуя получить по морде пролетающими ветками, снимал дорогу. Поросший травой проселок петлял, оставалось догадываться, как Иван находил ориентиры — навигатора у него не было.

   Какое-то время ехали молча. Потом водитель спросил:

    — Как вам «Калевала»? Какие впечатления?..

    — Я пока только восемь рун прочла, остальное пролистала. Очень занятно. Там в основном, про Вяйнамейнена.

    — Вяйнамейнен, — поправил Иван, делая ударение на несколько слогов сразу. Я бы так не смогла.

    — Да. И у этого Вяйнамейнена, как я поняла, при всех талантах были большие проблемы с девушками: одна в рыбку обратилась, лишь бы замуж не выходить, и еще обругала, когда он ее выловил. Другая вообще за кузнеца выскочила. И еще мне нравится самомнение этих девиц: как пойдут причитать, ах, я мамина курочка, ах, я мамина уточка. Да разве я заслуживаю такой скверной участи — замуж выйти. Вот это я понимаю, чувство собственной важности...

    — А вы не такая? — улыбнулся Иван.

   Я вздохнула.

    — Угу. Как в анекдоте — ворона перелетная. Птица большая, сильная, но на голову долбанууутая...

    — И с личной жизнью, наверно, порядок? — уточнил Иван.

    — Порядок, ага: ее просто нет. Понимаете, бухгалтерия съедает все время...

   И зачем завела про работу? Вечно все порчу. Но Иван улыбнулся:

    — А бухгалтеры пьют чай на травах? В бардачке термос, угощайтесь.

   Чай был сладок, как патока, крепок, как чефир, отдавал горчинкой, микстурой от кашля и земляникой. Мне понравился — казалось, он прямо пропитан витаминами, минералами. И может, даже полезными ископаемыми. Я взбодрилась и только хотела спросить у Ивана рецепт, как вдруг...

    — Тихо! — раздалось над самым ухом. — Стойте! Там!

   Вопль был неожиданным, Иван резко тормознул, «Опель» чихнул, дернулся и встал. Я приложилась о лобовое стекло, но не сильно. Зато увидела его.

   Лося.

   Того самого или очень похожего — издали было не разобрать. Он шел, неторопливо спускаясь по уходящему вниз откосу. Я видела его горбатый профиль, тяжелые рога и думала о куче коры и веток, оставшейся на месте нашего незадавшегося бивака.

    — За ним! — скомандовал Толик.

    — Ни за что! — парировала я.

    — Не заводится, — вздохнул Иван, терзая ключ замка зажигания.

   Не слушая нас, Толик выбрался из машины, и, припав к камере, стал снимать лося издали.

   Лось удалялся, вместе с ним удалялся и Толик.

    За Толиком поспешали мы, чуть откатив машину к обочине. С пледом я не рассталась — прогулка предстояла недолгая.

   Тропинка шла под уклон. Внизу плескалась речушка, узкая и глубокая, с красноватой железистой водой и деревянными мостками, державшимися на честном слове, похоже, не один десяток лет.

   Лось миновал реку — где вброд, где вплавь, и скрылся в чаще.

    — Пойдем, Толик, — сказала я. — Видишь, какую замечательную картинку ты снял...

   Толик обернулся. Мне не понравилось, как блестели его глаза.

    — Смотри, — сказал он. — Идеальное место, — и махнул в сторону того берега.

    Пейзаж доверия не внушал: чапыжник, крапива по пояс. Местность шла под уклон — чем дальше, тем ниже. А в низинах, конечно, притаились комары вот с такими зубами... или что там у них вместо зубов.

    — Мы на минуточку, ладно? На одну маленькую минуточку...

    — Там лось, — напомнила я. — А может, и еще кто-то.

   Но он не слушал. Направился к мосткам, пригрозив:

    — Я пойду, а ты тут останешься. А лось возьмет и вернется.

   Шантажист.

   Хотя задним числом понимаю, это плед сыграл со мной злую шутку: я как будто бы вышла на пять минут. Я как будто слегка дышу воздухом и скоро вернусь. Потому что в пледе же далеко не уйдешь, правда?..

   Короче, по шаткому, выщербленному настилу мостков меня перевел Иван. Бережно держа за руку. Это было приятно.

   А Толик снимал эпический переход — наши спины на фоне неопрятного леса. Углядел, должно быть, какую-то метафору.

   А сам пошел, топая, как носорог. Неудивительно, что на последних его шагах мостки не выдержали и завалились в воду.

   Промокший по колено поэт выдержки не потерял:

    — Чего уж теперь, — сказал он, — Пошли, полчасика погуляем, потом найдем брод — делов-то.

    — Как вы его терпите? — спросила я Ивана.

   Он пожал плечами:

    — Клиент всегда прав.

   Почему-то за речкой мне показалось заметно холоднее. Возможно, из-за простуды, а может, и вправду погода ухудшилась.

   Поэт разошелся: снимал все подряд, и радовался, как дитя, каждому муравейнику, трухлявому пню и заплесневелому грибу.

    — Потом вырежу, если что, — отмахивался он. — Зато именно так я представляю себе Похъёлу...

    — Кстати, похоже, — заметила я. — Колдунское место. Да и дубак такой же...

   Иван подал мне руку, помогая перебраться через бревно. И мы зашагали за Толиком по тропе, отдаляясь от речки, вглубь хмурой чащи.

   Тяжелое низкое небо нагоняло печаль, а щеки холодило от ветра.

   Под ногами хрустело, в носу чесалось, в башке стучало. Какой-то бред. У меня, может, жар, а я тут брожу.

   Брожу и брежу.

   Еще чуть-чуть, и из-за сизых ветвей вынырнет лось — никаких сомнений. Тюкнет поэта в лобешник — и все закончится.

    — Вот она — сила искусства! — фонтанировал Толик. — Вот она интуиция! Фактура сама приплыла к нам в руки! Такое и дядюшке Линчу не снилось. Хотели Калевалу на новый лад? Получите, распишитесь. Это ж какую огромную рыбу удалось поймать!..

   Я шумно вздохнула, но поэт продолжал:

    — Вы оглянитесь: какая натура! Этот холод посреди лета, эти хтонические деревья, этот загадочный вой — волки? Неведомые звери? Чудища? А небо! Мрачное низкое небо! Ни солнца, ни звезд — словно кто их похитил. Как тут не вспомнить чудовищную повелительницу диких мест: «Лоухи, Похъёлы хозяйка, редкозубая старуха, тут же солнышко схватила и взяла руками месяц, унесла с березы месяц».

    — Хватит! — вдруг рявкнул Иван, и хотя мысленно я молила о том же, слова прозвучали неожиданно грубо.

   Толик захлопал ресницами, но высказаться не успел.

   Резкий порыв ветра взъерошил заросли крапивы. Захрустели ветки.

   Из-за бурого соснового ствола показалась старуха. Высокая, в толстой зимней куртке с надписью «Речфлот» и цветастой косынке, из-под которой торчали седые патлы. Загорелое морщинистое лицо, кустистые брови, выцветшие от старости голубые глаза — бабка как бабка, может, за грибами пришла.

   Только в руке у нее почему-то была поварешка.

   И от поварешки шел пар.

   Дама поварешкой в лесу — Линч бы одобрил.

   Пока мы мялись и мычали, она хмуро оглянулась, сплюнула и, прищурившись, уставилась в нашу сторону:

    — Тааааак.... Вот, значит, кто меня от ужина отвлекает.

   Мне показалось, что глаза ее сверкнули алым. Вот честно.

   Толик выступил вперед:

    — Уважаемая, а вы знаете эту местность? Видите ли, там был мостик, но, — поэт замялся, — в общем, у нас машина на том берегу, где тут ближайший брод, не подскажете?

    — Заплутали, значит, — голос бабки был скрипуч и морозен, — а лося, случаем, не встретили?..

   Опять лось. Это что, ее домашняя зверушка?..

   Толик завел сагу о лосином беге, но бабка почему-то не сводила глаз с Ивана. Ухмыльнулась:

    — Ладно, сам вернется. А вас, путнички, милости прошу к нашему шалашу. Как раз к ужину.

   И так она это сказала... Ей богу, лучше в лесу ночевать.

   Я отступила за спину Ивана. Толик же воспрянул духом. Заорал восторженно:

    — В гости? В гости! Это было бы великолепно! Я так понимаю, вы коренной житель? Нам как раз необходимо добавить колорита. Знаете ли, я режиссер, снимаю авторское кино про Калевалу. А это моя съемочная группа. Если бы вы разрешили поснимать свое жилище! И, возможно, выдать несколько слов на камеру, — обернулся и подмигнул мне, — для усиления конфликта, так сказать...

   И двинулся к ней.

   Бабка от такого напора опешила. Рука с поварешкой опустилась, и на землю с шипением вылилось варево. Старуха чертыхнулась.

   Поэт аж руками всплеснул:

    — Какая харизма! Из вас получилась бы прекрасная Лоухи!..

   «Прекрасная Лоухи» прищурила глаз.

   Толик примирительно выставил ладони:

    — Не хотел вас оскорбить. Разумеется, в вас нет коварства и злобы. Только колорит и стать! Хотя в современной трактовке Лоухи выглядела бы скорее как Криста Белл... Это бы подчеркнуло, как изменилась жизнь с давних времен...

    Он выдержал паузу.

    — Хотя так ли изменился этот бренный мир, если подумать? И такое ли зло эта самая Лоухи? С таким-то именем, хех. Было бы крайне интересно это обсудить, особенно с местными жителями, впитавшими руны «Калевалы» с материнским молоком...

    В такие минуты пухлый Толик напоминал мне барса, изготовившегося к прыжку. А жертвами будем мы, и это наши мозги растерзают в клочья его мыслительные конструкции. Будь прокляты все супы, которые я сварила ему в общаге.

    Толик вещал про матриархат, самость и дикую женщину, а бабкино лицо вытягивалось все сильнее. Наконец, она не выдержала:

    — Пора мне. Пойду. Таких в гости звать — только аппетит портить. Идите подобру-поздорову. Больно шума много от вас. Потом забот не оберешься. И пищеварение расстроится. Короче, чтобы я вас больше не видела! А главное — не слышала! — выразительный взгляд на Толика. — В следующий раз так легко не отделаетесь, слышь, провожатый?

   Иван коротко кивнул.

   Бабка махнула рукой с поварешкой, смачно плюнула в нашу сторону и скрылась в тумане.

   Откуда туман, спросите вы?

   А я вот уже ни о чем не спрашивала. Ну, выполз из-за кручи, молочный и тягучий. Ну, и черт с ним.

   Поэт первым опомнился:

    — Это было... мощно! Как эффектно! Настоящая злая колдунья! И почему я камеру сразу не достал? Ольчик, ты могла бы ее изобразить? На камеру?..

   Честно говоря, тут я его послала.

   Давно пора, скажете вы. Но Толик на мелочи внимания не обращал. Ответил:

    — Оля. Я понял. Ты пока отдыхай, а я поснимаю. Совсем немножко осталось — и домой.

   Ох, зря я ему поверила.

   ...После этого прошла примерно вечность.

   Поэт вопил: «Снимай скорее, это оно!». Призрачный ветер вторил ему, шелестя колючими ветвями. Туман оседал на кустах. А Толик радовался, что белые клочья так похожи на призраков, высматривал что-то, скакал по окрестностям бешеным бобром, принюхивался и наконец, нашел:

    — Ольчик! Твой выход — и домой, договорились?..

   Я была уже на все согласна. Выход так выход, домой, так домой...

    — Вставай вот сюда! — объявил он и указал на зеленую кочку, подозрительно мягкую — сапог тут же утонул во мхе.

   Понятно. Меня затащили в болото.

    — Смотри туда! — поэтический перст указал на коричневую промоину, метра два в диаметре в обрамлении болотной ряски. Все это было неприятно похоже на трясину, и я надеялась, что вдохновение нашего сценариста не потребует от меня купания.

    — А теперь — говори что-нибудь!

    — Что?

    — Неважно! Я только что понял: это будет немое кино. Может быть, даже черно-белое. Интересно, есть ли программы, чтобы придать видеоряду эффект состаренной пленки?

    — Чего говорить-то? — сварливо спросила я.

    — Да фигню любую. Важно, чтобы губы шевелились. И выражение лица, такое, знаешь... Вот! Вот как ты на меня смотришь, так в эту воду и смотри!

   Я заметила, что Иван ухмыльнулся.

    — Идеально! — режиссер припал к камере, — поехали! Знаешь, что? Можешь петь — но негромко, все равно я звук потом уберу...

   Стоять в болоте и петь. Запросто.

   Хотя я бы хотела на своем месте видеть Алису. Многое бы отдала.

   А про песню он зря сказал. Она у меня одна — самая приставучая, спасибо мультикам про Масяню.

    — Я веселый человек-паук, я иду в магазин купить колбасы...

   Выручает во все времена: идешь на разборки с директором, который против «гребанных налогов» и считает тебя главным растратчиком предприятия, и про себя поешь:

    — У-меня-растут-большие-усы...

   Или вот проверка. Тащишь инспектору ведомости, отчеты, оборотки, платежки, и мысленно:

    — А еще я люблю, а еще я люблю, мороженое, моро-оо-женое...

   Простите, увлеклась.

   Короче, поэт снимал, я пела и таращилась на воду.

   И тут две вещи случились одновременно: а) кто-то сзади зажал мне рот ладонью и б) из промоины начало вылезать нечто.

   Рот зажал Иван — видимо, не в силах больше слушать, а то, что вылезало из промоины, рассматривать не хотелось.

   Показалась зелено-коричневая, в ряске, рука (нога? щупальце?), потом другая. Голова — безглазая, круглая и тоже грязная.

   Я завизжала и рванула, куда глаза глядят. Видела, что Толик стоит и снимает, как завороженный. Иван схватил его за рукав куртки и поволок прочь.

   В этот момент нечто, похожее на человеческую фигуру, по пояс выбралось из болота... А потом — вжихх! В мгновение ока по веревке — откуда она взялась? взлетело к верхушке сосны и скрылось в кронах деревьев. Веревка тоже исчезла.

   Иван что-то бормотал, не отрывая взгляда от качавшейся кроны. Молился, может.

    — Больше не пойте, — сказал он мне. — Не надо.

   И тут меня накрыло. И я сказала все, что думаю об этой съемке, об этом лесе, о бабке, о буреломе и о лосях — в том числе двуногих, которые прямо сейчас стоят напротив и виновато прячут глаза. Сказала о единственном, выцарапанном когтями отпуске, о полугодовом отчете и еще раз о лосях. Добавила, что на сегодня и навсегда лимит указаний, что мне делать, куда идти, что петь и куда ехать исчерпан, и сообщила, что мои спутники вольны делать, что им угодно, а я отправляюсь домой. То есть, в машину.

    — Дайте ключи! — потребовала я.

    — Вы знаете, куда идти? — тихо спросил Иван. — Вы так уверены, что найдете дорогу?

   Зря он это сказал. Будь он моим коллегой, знал бы, что в таком состоянии у меня не стоит ничего спрашивать, потому что последний аргумент — летящий в голову дырокол, еще никому не удалось опровергнуть.

   О, да, я была уверена. Я выхватила протянутые ключи и зашагала сквозь чащу — направо, туда, откуда мы пришли, туда, где по сломанному мосту, по камням или по головам моих спутников я сумею форсировать речку, залезть в машину и там умереть спокойно.

   Меня никто не остановил. Мужчины притихли и следовали в кильватере. Я увидела утоптанную дорожку и пошла по ней — естественно, тропинка должна была привести нас к реке, а куда же еще, но она коварно вывела на поляну среди сосняка и там пропала.

   Я очень обиделась. И села на поваленный ствол на краю опушки.

    — Ольчик! — обрадовался поэт, — в какое интересное место ты нас привела! И, кажется, мы совсем заблудились!

   Иван молча кивнул. И так немногословный, в этом чертовом лесу он вовсе превратился в тень. Или в сурового лесного зверя. Наверно, я сказала ему что-то не то. Не помню. Была не в себе.

   Странно, но я не паниковала. Устала — жуть, замерзла, но была спокойна, как танк.

   Поэт, который все неприятности воспринимает под девизом: «Ура! Интересно, как мы из этого выкрутимся?», полез на дерево. Для рекогносцировки.

   Наверно, он слишком долго молчал. Потому что там, на ветвях, на него снизошло вдохновение:

    — О мир, прекрасный, незнакомый, с чужими, дикими законами... Да, друзья мои, влипли... Вокруг сплошная туманная мгла. Однако, какой душевный порыв. Я точно напишу об этом книгу! Путешествие в калеваловское зазеркалье! Так и просятся стихи... Что-нибудь, типа: безумный лис с очами мага вдруг выбрался из буерака...

   Мне показалось, или в ближайшем овраге сверкнули недобрые глаза?

   Толик декламировал:

    — За бледною дорогой смерти взревели волки, взвыли черти...

   И я реально услышала разрывающий душу вой.

    — И дальше что-то вроде: и в этой мрачной круговерти лишь мы одни, оплот страданья. Нет, не так, не то... И в этом мраке суеверном сведенный стужей дрогнет разум... ошалелый! Хех, давненько я так хреново не рифмовал.. Как же стало т-темно и холод-дно!

   Я попросила:

    — Толик, помолчи, будь добр.

    — Да, Ольчик, поэт из меня нынче никудышный... Надо бы про призраков сочинять, вон туман какой колоритный.

    — Не надо про призраков, — попросила я.

    — В туманной бездне затаились чудовища из преисподней, их зубья острые кровавы, а очи мертвые сверкают...

   Мне стало не по себе, а Толик вскочил в полный рост и, держась за ствол одной рукой, словно обезьяна, вещал громко и страстно:

    — Друзья мои, оглянитесь, какие места вокруг. Наверняка в ближайшем озере — портал в Черный Вигвам... А за вон той елью точно спрятался Боб, а? Какой простор для фантазии! И вот еще, только что придумал...

   И тут его понесло. Никогда не слышала такого вдохновенного рифмованного бреда. В нем были ведьмины косы и руки младенцев, зубы Лоухи и оборотни-лисы, черная вода, пожиратель глаз, болотные стоны и белые девы, куски убиенных и кровавые пасти, смердящие твари, звериные чернобоги и стылые капища... Не то, что Линч — Дракула бы побледнел и в слезах убежал топиться.

   Поэт вещал, все больше распаляясь. В этом состоянии — лихорадочной импровизации — он мог гнать рифмованную пургу, пока кто-нибудь его не остановит.

   Но останавливать было некому:

   Иван смотрел на него и, казалось, прирос к месту. Никогда не думала, что поэтическая околесица Толика способна производить такое впечатление. Наш гид внимал, и мне показалось, что с каждым словом поэта он будто бы распрямлялся, становясь выше ростом, словно рос на дрожжах беспорядочных образов.

   А лес шумел. Ветки гнулись под порывами ветра. Кусты трещали, и с ближайших сосен обвалилось несколько крупных ветвей. Начинался ураган, но ни поэт, ни Иван не обращали на это внимания.

   Мне бы сейчас пригодился ушат ледяной воды: выплеснуть на Толика, дать пинка, но для этого нужно согнать его с дерева, а залезть по бугристому стволу я не смогла бы и в лучшие годы.

   Оставалось надеяться, что порывом ветра его сбросит вниз, и тогда уж я с ним разберусь.

    — Толик! — заорала я, — заткнись и слезай.

   Нулевой эффект.

    — Иван! — я дернула его за рукав, — сделайте что-нибудь.

   Но он отмахнулся, не сводя с поэта остекленевшего взгляда.

   Мамочки мои, что ж это делается?!

   Из чащи вылетела сова. Дико зыркнула круглыми глазами, и едва не задев Ивана крылом, рухнула в кусты, как подбитый самолет.

   Через поляну пронесся заяц, как будто за ним гнались все волки Карелии, глянул на нас, как на пустое место, и скрылся в тумане.

    — Толик, я сейчас тебя оттуда собью! Камнем! — пригрозила я. — Ребята, хорош валять дурака, вы что не видите, ураган начинается?

   Ветер выл, ветки трещали. И тут на поляну вышел лось.

   Тот самый — может мне поверить.

   Архаический. Первозданный. Пра-лось всех времен и народов.

   Но в этот раз его интересовала не я. И не Ваня. Его занимал поэт. А может, он услышал мою мольбу — снять обормота с дерева любой ценой.

   Я впервые видела, как лоси идут на таран. Это было сильно.

   Лось пригнул голову и прыгнул, разом одолев половину поляны.

   Второй прыжок.

   Ветвистые рога врезались в дерево. Толик пошатнулся, и кажется, пришел в себя, заткнувшись на полуслове. Взмахнул рукой, вцепился в ветку, но не удержался и повалился вниз, нелепый, как толстый игрушечный пупс.

   Лось ждал.

   Я закрыла руками рот, чтобы не заорать. Иван прирос к месту.

   Поэт рухнул на лося. Миг — и железные копыта втопчут его вместе с камерой в мягкий мох.

   Но лось сделал свой фирменный финт: осыпался мхом, ветками и дубовой корой. И даже пень с каштановыми глазками был на месте.

   Толик лежал на этой куче и молчал.

   И это было по-настоящему здорово.

   Повалил дождь — проливной, злой, холодный, будто его специально достали из зимних снежных запасов.

   Ветер ревел, сучья хрустели, и что-то огромное, нехорошее, продиралось из чащи к нам.

   Поэт стонал и держался за ногу. Радовало лишь то, что он больше не стихоплетствовал.

   А на поляну тем временем выходили они.

   Люди с головами птиц и зверей. Бледные фигуры с алыми глазами. Женщины в саванах. Гады лесные. Лохматые великаны с руками-лезвиями. Их ломанные жесты, хрипы и недвусмысленное движение к нам говорили сами за себя. Даже зайцы и белки, облизываясь, шли на нас в последний бой.

   Мы были окружены со всех сторон, и деваться было некуда.

   Уж лучше бы лось. Мамочки мои, лучше уж сто лосей, чем это.

    — Что происходит, Иван?! Откуда все эти твари? Да не молчи ты, как пень! Что нам теперь делать?

    — Это все он, — сказал Иван. — Здесь Похъёла, понимаете? Место колдунов. А сила колдунов — в слове... тут нельзя стихов. И песен нельзя. Они все здесь воплощаются. Материализуются...

    — А что ты раньше молчал?

    — Я не знал. Я раньше спал. А сейчас вот — проснулся.

   Я увидела, как лицо и фигура Ивана меняются. Он поднялся, и роста в нем оказалось уже метра три. И он продолжал расти, человек-гора...

    — Что ты такое? — прошептала я.

    — Вяйнамейнен, — прогремело сверху, — с неудавшейся личной жизнью. — Я думал, получится хоть в этот раз. Хочешь быть моей женою?..

   Мне не понравилась его улыбка.

   А на поляну тем временем выступила давешняя бабка. Но теперь ее поварешка напоминала бульдозерный ковш. И сама старуха несколько подросла. Как раз вровень с нашим гидом. Прогромыхала:

    — Я вас предупреждала...

   Во всей этой кутерьме один только поэт оставался при деле: припав к камере, снимал происходящее и упорно не замечал занесенный над своей башкой ковш.

   В последний момент Иван... то есть Вяйнамейнен схватил его за шкирку, как кота, и отшвырнул вглубь поляны.

    — Лоухи, — сказал провожатый. — Давненько в битве не встречались...

   А что сказала Лоухи, если это была она, я повторить не берусь. Но много бы дала, чтобы запомнить хотя бы часть ругательств: если бы получилось, то никто и никогда в нашей бухгалтерии не посмел бы сказать мне поперек ни единого слова.

   Она не просто ругалась — каждое слово порождало новую тварь. Изо рта старухи летели жабы, змеи, слизни, летучие мыши с драными, похожими на тряпки крыльями, огромные пауки, крысы, мокрицы величиной с обеденную тарелку, черви и дохлые рыбы — одна гаже другой.

   Но настоящий кошмар несся на нас откуда-то сверху. Болотное чудище. Человек-паук! Он не был веселым. И, судя по клыкам в широкой пасти, любил вовсе не колбасу.

   Я завизжала.

   И тут Иван заговорил. То был диковинный язык: филигранное переплетение слов, кружевные образы, песнь, баллада, тихий плач о потерянном рае, нездешнем и прекрасном. Слова его сплетались в невесомые ступени, что вели от поляны вверх, за верхушки сосен, он строил крепкий прозрачный мост, дрожащий в потемневшем воздухе.

    — Скорее! — сказал Иван, — по лестнице прочь!

   Я попыталась встать на хрустальный мост, но ступенька с нежным звоном рассыпалась под ногой.

   А нечисть атаковала — прислужники ведьмы шли, ковыляли, ползли и летели, терзали зубами, рвали лапами и крушили наш путь к спасению.

   Раздался истошный визг.

   Наш старый знакомец — человек-паук, порожденный дурацкой песней, вцепился в сапог Толика. Поэт вопил. Я бросилась к ним, на ходу стаскивая плед. Накинула чудовищу на башку и заорала:

    — Срифмуй его! Куда-нибудь! Живо!

   Тварь трепыхалась и рвала несчастный плед в клочья.

   Толик взвизгнул:

    — Человеку-пауку... надо срочно купить муку!..

   Существо отпустило поэта, хлопнуло себя по лбу и умчалось прочь.

   Толик застонал и осел на землю.

   Я оглянулась. Иван упал на колени, голос его звучал все слабее, да и брани у Лоухи оказалось больше. Пауки ползли по его ногам, птицы и мыши лезли в рот, змеи обвивались вокруг шеи.

    — Толик! — взмолилась я, перекрикивая треск, хрип, ругань и шум, — помогай ему! Ты же поэт!

    — А ты главбух! — огрызнулся Толик, стоящий на четвереньках. — И толку?..

   Он был в полном ауте — событие само по себе выдающееся. Но делать-то что? Как помочь? я... всего лишь главбух. Главный бухгалтер. Обороток укротитель и налогов командир.

   Идея была идиотской.

   Совсем никакой.

   Просто тупее некуда.

   Но что мне оставалось делать?!

   Я закрыла глаза. Набрала побольше воздуха и заорала:

    — «Налогоплательщиками, плательщиками сборов, плательщиками страховых взносов признаются организации и физические лица, на которых в соответствии с настоящим Кодексом возложена обязанность уплачивать соответственно налоги, сборы, страховые взносы...»

   Я закрыла глаза, и статьи Налогового кодекса проплывали передо мной, словно строчки из гимна. Возможно, я вошла в транс. Возможно, так действовала магия этого места. Но я привыкла так успокаиваться: читая нормативную литературу. Кто-то дамские романы, кто-то стихи, а я вот. Что делать. Профдеформация.

    — «Налоговыми агентами признаются лица, на которых в соответствии с настоящим Кодексом возложены обязанности по исчислению, удержанию у налогоплательщика и перечислению налогов в бюджетную систему»...

   Я чувствовала, что если меня не заткнут, могу читать эту бегущую в голове строку долго. Очень долго. Я не знала, какой будет эффект. Откровенно говоря, я чинила свою съезжающую набок крышу.

   Вдруг стало тихо.

   И холодно.

   Я открыла один глаз.

   Посреди леса стояла стена. Из серых, ровненьких кирпичей, будто сработанная ловким каменщиком.

   Вся нечисть, старуха и твари остались за ней. Я не слышала их, на той стороне тоже было очень тихо.

   Иван поднялся с колен. Он был нормального роста, как прежде. Но что-то в нем изменилось. Подошел, прикоснулся ладонью к стене и сказал:

    — Ольга. Что вы наделали.

    — Кажется, я всех спасла? — удивилась я.

    — Уходите. Быстрее.

   Он брезгливо ощупывал камни:

    — Это какая-то новая магия. Серая. Очень неприятная. И как мне теперь разломать эту штуку?! Сколько слов придется найти, сколько баллад сочинить. А мне казалось, мы с вами...

   Он замялся. Потом вздохнул:

    — Это чудовищно. Идите. Пожалуйста. Река, наверное, там...

   Очень тихий поэт взял меня за рукав. И сказал:

    — Пойдем, Ольчик. Ты молодец. Давай, ножками, потихонечку, топ-топ. Пока весь этот Сайлент-Хилл обратно не выбрался...

   Робко кивнул Ивану и повел меня прочь.

   Тихо-тихо, влекомая поэтом, я спускалась по тропинке, а Ваня, то есть, Вяйна... черт, и не выговорить, смотрел нам вслед.

   Мы пересекли вброд холодный поток, залезли в машину и долго сидели, глядя в стекло.

   Очнувшись, обнаружили, что из бардачка исчезла книжка Линча «Поймать большую рыбу». А вся земля возле автомобиля оказалась утоптана чьими-то копытами.

   Помолчали. Буднично обсудили, что одолжим ненадолго у Вани автомобиль и оставим его возле гостиницы — он поймет. У него сейчас другие заботы.

   Допили чай из термоса и двинули прочь. За рулем я почти успокоилась — дорога, она оттягивает.

   Поэт вздохнул:

    — Черт, а флешку с камеры я все-таки посеял. Придется еще раз снимать.

   И он снял. Через месяц. Другое кино.

   «Лось в себе» называется. Хорошая вещь, говорят.

   С катарсисом и эмфазой.

   

   

   

Бизоны по вызову

   
    Самый необычный кинотеатр вы можете посетить на речке Белая, в Башкирии.
    Добираться придётся при помощи весёл или подвесного мотора и, желательно, на лодке, на плоту, или, на худой конец, на автомобильной камере.
    Вход в кинотеатр выглядит, как обыкновенный вход в пещеру, ну вы знаете.
    У входа билетер продаёт билеты. Сеансы показывают по мере накопления публики.
    Когда набирается группа, внутрь её провожает гид.
   В круглом зале пещёры зажигают светодиодные фонари — это вместо факелов на стенах.
    На стенах нарисованные углём и красной охрой фигурки бегущих бизонов, оленей и человечкой.
   — И так, — говорит гид. — Перед вами первый в мире кинотеатр эпохи палеолита. Он был открыт случайно, нашим Башкирским спелеологом. При попытке развести костёр в пещёре, он нечаянно плеснул себе за шиворот скипидару, который резко придал импульс его энтузиазму исследователя и он начал носиться по пещере, поскольку скипидар принялся очень жечь и щипать. Энтузиаст быстро установил, что спина лучше охлаждается не при хаотичном беге и прыжках, а при беге по кругу.
    И в эту минуту спелеолог увидел, что бизоны ожили и побежали по кругу.
    Таким образом было обнаружено предназначение пещер палеолитического периода с наскальной живописью — это были первые мультипликационные, или как сейчас часто говорят, анимационные фильмы.
    Первобытные люди темными вечерами собирались в пещеры и смотрели кино.
    Они зажигали факелы на стенах и бегали на противоходе по кругу. При этом создавалось впечатление, что изображения на стенах движутся, при оптимальной скорости двадцать четыре бизона в секунду. Но не исключалась ускоренная промотка и замедленная.
    Пойдемте медленно со мной по кругу, вот так.
   В центре зала, у костра, как правило, сидел тапёр — первые тапёры появились ещё у неандертальцев, этот тапёр обеспечивал музыкальное сопровождение — колотил костью в бубен. Это придавало не только драматизма картине скачущих стад, но и задавало ритм просмотра фильма, ускоряя или замедляя его.
    Ямы которые мы видим на тропе первобытного кинозрителя выполняли роль спецэффектов — особо увлёкшиеся происходящим на стене кинозрители забывали про эти ямы и провались — это придавало драматизму восприятия. Такую же роль играли выступы на низких склонах пещер — при столкновении с ними у зрителя летели из глаз искры.
   Последние данные археологии подтверждают существование первобытных спецэффектов, поскольку при раскопках часто находят скелеты древних людей с явными следами шишек на черепе.
    Когда фильм надоедал, племя менялось пещерой с другим племенем, чтобы смотреть новую кинокартину. Есть версия, что они иногда съедали приевшегося режиссёра. Но эта версия исходит из предположительного происхождения слов «приевшийся» и «надоевший», что не подтверждается археологическими изысканиями.
   Таким образом, племена переходили к кочевому образу жизни, в результате чего, расселялись всё дальше и дальше, что послужило причиной прогресса в техническом развитии и роста культуры киноискусства.
    И так приступим к просмотру фильма, дорогие посетители. На старт, внимание, марш!